Видящая. Fatum

      Её называли «святой» в глаза и несли, крепко сжимая в шершавых ладонях, последние медные гроши, дабы, робко постучавшись в ворота Магдалинского монастыря, молить о кратком миге свидания с «благословенной Господом Марией». Суровый привратник либо гнал всех прочь, если настроение имел прескверное или день был воскресный, не приёмный, либо был более милостив и, когда монеты исчезали за пазухой его тёмно-синей орденской рубахи, посылал за ней.       Мария выходила к главным воротам, и сотни рук тянулись к ней сквозь решётку. Сотни вопросов слетали с обветренных губ и сотни глаз жадно следили, как медленно, мучительно медленно та, которую они зовут «святой» пересекает длинный монастырский двор и останавливается в шаге у высокой, надёжной ограды, защищавшей её от целого мира.       Она честно отвечала на каждый заданный ей вопрос. И шла дальше, дальше, ни на одно лишнее мгновение не задерживаясь ни с кем рядом. И наконец, когда бесконечный поток вопросов иссякал, уходила настолько быстро, что это было похоже почти на бегство. На ходу она плотнее заворачивалась в шаль и изо всех сил старалась не думать о том, что оставляет там, за спиной.       Потому что слишком хорошо знала, что за глаза её звали ведьмой.       Иногда всё бывало и по-иному. Иногда в её маленькую келью вежливо стучался сам отец-настоятель и не менее вежливо просил спуститься в залу приёма. И всегда уточнял как бы невзначай, что она, конечно же, должна надеть своё лучшее платье. И быть приветливой.       Такие дни она ненавидела особенно. Потому что это были уже не простые прихожане, отчаянно желавшие знать, будет ли урожай хорошим в этом году или случится засуха, выйдет ли дочь удачно замуж или мудрее будет отдать её в послушницы. Нет, те, кто ожидал её в зале приёма, платили лично настоятелю, и большая часть их «скромного пожертвования на благо Ордена святой Магдалены» была за сохранение в секрете самого факта их прибытия. Ведь то были великие герцоги и фаворитки наследника трона, торговые бароны и кардиналы Святой Церкви.       ...Однажды на аудиенцию к ней прибыл сам кронпринц. Мария слишком хорошо помнила и тот год, когда неизвестная болезнь, пришедшая из южных земель вместе с беженцами, выкосила треть населения страны, и того нервного, почти истеричного мужчину с елейным голосом и бегающими поросячьими глазками. Наследника престола интересовало, как долго ещё будет в добром здравии его батюшка, а ему, соответственно, ходить в кронпринцах. Она честно ответила. Хотя, если бы могла, соврала бы, трижды соврала. Тогда принц начал юлить и намёками, слишком уж явными, попытался выяснить «а нельзя ли... а можно ли... изменить... совсем чуть-чуть, конечно... ну вы же понимаете».       Она понимала. Она слишком хорошо всё понимала. И так же честно и прямо сказала, что изменить предначертанное будущее Его Высочество в одном случае сможет и сам.       Пощёчина вышла смазанной и жалкой, но от неожиданности Мария пошатнулась и упала, больно ударившись о край длинного, покрытого пурпурным бархатом стола. А кронпринц, злобно шипя что-то про «проклятую ведьму и дерзкую шлюху», плюнул в её сторону и ушёл. А она впервые ощутила, как подступает к горлу неведомое ей ранее чувство: радость, злая радость от мысли, что о своём будущем слишком жадный до отцовского трона ублюдок так и не спросил. Иначе бы она вряд ли отделалась одной лишь пощёчиной да парочкой ругательств...       Вот и сегодня, медленно спускаясь по винтовой лестнице, отделяющей библиотеку от основной части монастыря, она очень некстати вспомнила тот случай. И с силой прикусила нижнюю губу.       Отец-настоятель по обыкновению встретил её у входа в залу. Он никогда не называл ей имён, но неизменно «напутствовал»: «Эта очень влиятельная и уважаемая дама, скажи ей что-то приятное» или «Очень несдержанный господин, тщательно подбирай слова».       В этот раз настоятель не сказал ни слова. Лишь отворил перед ней двустворчатую дверь, кланяясь кому-то, пока невидимому для неё, и поспешно удалился. Когда двери за её спиной захлопнулись, она поймала себя на мысли, что слишком уж бледен был отец-настоятель...       А потом Мария увидела его, и сердце той, что за глаза называли ведьмой, а в глаза — святой, замерло в груди, пропуская удар.       Высокий человек в белых одеждах стоял у витражного окна и приветливо улыбался ей.       — Добрый день, Мария, рад наконец-то увидеться с тобой. Признаться, это было не просто, ведь я не настолько богат и не настолько известен, чтобы свободно требовать аудиенции с самым оберегаемым сокровищем Магдалинского Ордена, — всё так же улыбаясь, мужчина сделал к ней пару шагов, почтительно склоняясь и протягивая руку.       А она отчаянно и бессмысленно пыталась нащупать не слушающейся рукой дверную ручку, совсем забыв о том, что лишь снаружи можно попасть в залу приёма.       — Может, тебе лучше присесть? Разговор нам предстоит длинный, а ты вся дрожишь... О, я же совсем забыл представиться! Как нехорошо, как невежливо... Можешь звать меня Айоном.       Мария наконец-то осмелилась поднять глаза на подошедшего почти вплотную к ней гостя.       Назвавшийся Айоном всё так же беззаботно улыбался, и в холодных глазах демона отражалось её полное страха лицо.       — Что вам от меня нужно?       В голосе девушке больше не было страха. Только безразличие.       Айон недовольно прицокнул языком: нет, так дело не пойдёт, он столько сил потратил, и уж точно не ради равнодушной, безжизненной куклы.       — Ничего особенно, Мария, ничего особенного. Того же, чего от тебя хотят все, кто приходит в эту комнату. Узнать будущее. Своё будущее.       При слове «будущее» девушка болезненно вздрогнула и плотнее запахнулась в покрывающую её плечи шаль. И по-прежнему не поднимала глаз от бархатной поверхности стола.       — Уходите. Я ничем не могу вам помочь, и вы это прекрасно знаете. Ведь вы... — она осеклась, а Айон довольно ухмыльнулся. И мягко пройдя по дорогому ковру, оказался за её спиной.       К чести этой куклы, она не вздрогнула, когда его пальцы властно сжали её подбородок, вынуждая поднять голову и обернуться к нему. В синих глазах больше не было страха, но и безразличия тоже не было.       — Ведь я кто? Неужели та, что ни разу не запятнала себя ложью, боится называть вещи их истинными именами? Или тебя это пугает? Признайся, Мария, тебя пугает, что ты наконец-то встретила кого-то, над кем не властно то, что эти жалкие людишки называют будущим.       О, а вот это что-то новое! Гнев? Несомненно. Синие глаза напротив просто пытают от гнева.       — Не называй их жалкими только потому, что тебе самому от рождения посчастливилось избежать Цепей Судьбы, демон Айон, — холодным, словно сталь голосом произнесла Мария и дёрнулась, так, что его пальцы соскользнули с её шеи. Айон довольно улыбнулся: ногтем он случайно поцарапал тонкую кожу святой, так, что проступила кровь.       — Но разве ты сама считаешь иначе? Разве ты не презираешь их, трусливых созданий, сделавших тебя узницей этих стен только за то, что ты способна читать узоры этой самой Судьбы? Или, — тут он сделал паузу, насмешливо сощурившись, — или быть может, ты сама считаешь себя жертвой этой самой Судьбы? Бедной, несчастной и беспомощной... куклой, обречённой до конца дней своих предсказывать чужое будущее и не иметь права на собственное? Тебя правда устраивает такая судьба, святая Мария? Или мне лучше называть тебя Видящая, ведь даже имя это ненастоящее?       И Айон довольно засмеялся, наблюдая, как «святая» до белизны в пальцах сжимает край стола. Он попал в точку. Он пошатнул её смирение к собственной участи.       — Да брось, Мария, если тебя так злит это имя, давай придумаем тебе новое! Любое, какое ты сама захочешь. И не только имя... Мы выберем тебе любую судьбу, какую ты только захочешь.       Последнюю фразу Айон прошептал у самого его уха, и все то время, пока Мария его слушала, она не шелохнулась.       — Ты спрашивала, что мне нужно от тебя? Самую малость. Мне нужна ты, Мария.       Она молчала, с силой прикусив нижнюю губу. А Айон, улыбаясь, наклонился и заботливо стёр успевшую засохнуть на её шее капельку крови.       Что бы сейчас не сказала эта слишком долгое время бывшая просто куклой девушка, это не будет иметь значения.       Потому что он уже победил.       Потому что она уже принадлежит ему.       — Так что скажешь, Мария, согласна ли ты немного встряхнуть этот мир вместе со мной?       Никому не избежать Цепей Судьбы. Такова простая и бесхитростная истина их мира. Главная заповедь, оставленная им великой богиней Пандемониум. Заповедь мёртвой богини, рьяно несомая её последователями и служителями.       Судьба. Одноместная клетка для каждого человека. Можешь вон из кожи лезть, на край света бежать, а от своей судьбы всё равно не сбежишь, не спрячешься. Потому что у едва только родившегося в мир человека будущее уже предрешено. И его не изменить.       Это и есть Цепи Судьбы.       Будущее же целого мира сплетено из мириад таких цепей, и, если верить легендам, раз в поколение рождается человек, способный видеть и толковать их причудливые переплетения. Человек-ошибка, человек без собственной Судьбы, обречённый до конца своих дней быть лишь глашатаем тайн чужих судеб.       И сейчас таким гласом была она, Мария. Святая, ведьма. Видящая. Девушка без будущего.       Сквозь узкое окно её кельи бился слабый свет заходящего солнца, в груди беспокойно металось глупое сердце, а на коленях лежал дневник. В котором она не сделала сегодня ещё ни одной записи. Когда-то давно, когда она была ещё ребёнком, отец-настоятель попросил её вести записи её видений о будущем страны и всего мира, и с тех пор Мария исправно, изо дня в день, записывала, записывала, записывала...       Но сегодня даже сама мысль взяться за перо казалась кощунственной. Ведь сегодня, сегодня она наконец-то...       О них не говорили вслух. Разве что дети. Разве что очень храбрые дети очень тёмными ночами, как о чём-то запретном, страшном, но меж тем — невероятно притягательном. Демоны.       Те, над кем не властна Судьба и те, кто судьбу способен изменять. И свою, и чужую.       Кто-то считал, что это лишь выдумки. Сказки, легенды, россказни. Что одно лишь существование подобных выродков способно пошатнуть саму основу мироздания, саму суть учения великой богини Пандемониум. Было время, когда их искали. Страшное время безумия, охоты на ведьм и колдунов, ведь никому доподлинно не известно, как различить демона в обычном человеке.       Никому, кроме неё, конечно же.       Дневник соскользнул с колен, и Мария отчаянно рванула верхние пуговки своего строго платья. Ей было тяжело дышать, одно лишь воспоминание об утренней аудиенции жгло её изнутри.       Айон. Губы, изогнутые в улыбке, глаза как лёд, сильные пальцы. Ей и раньше доводилось встречать людей, жаждущих её силы. Тех, кто так же страстно желал изменить будущее. Айон был чем-то похож на них всех: властный, амбициозный, безжалостный. С одним лишь исключением.       Человеком он не был.       А значит, действительно мог бы...       Мария ударила себя по щеке так сильно, как только смогла. Но видение всё равно не исчезло.       Застеленный пурпурным бархатом стол, мужчина в белом. Пальцы, сжимающие её горло.       «Да брось, Мария, если тебя так злит это имя, давай придумаем тебе новое!»       Мария — не её имя. Все Видящие до неё и после носили и будут носить это имя. Если подумать, своего у неё нет ничего. Даже такой малости.       «И не только имя... Мы выберем тебе любую судьбу, какую ты только захочешь...»       Дышать стало совсем уж невозможно, и Мария быстрыми шагами оказалась у окна, распахивая ставни и впуская холодный вечерний воздух в давно ставшей тюрьмой комнаты, сбежать из которой, как она всегда считала, было невозможно...       Раньше невозможно.       «Так что скажешь, Мария, согласна ли ты немного встряхнуть этот мир вместе со мной?»       Губы против воли сложились в улыбку, и Мария поняла, что смеётся. Громко, почти безумно.       И что впервые, впервые за столько лет своей пустой жизни она чувствует себя по-настоящему живой.