Hold Me

Тусклый свет настольной лампы, скоро моргая, загорался вновь, беззвучно дрожа, прыгал причудливыми бликами в самую глубину темноты комнаты. Лампа работала неисправно. Дурацкая безвкусная лампа. Кисэ нравится всё дурацкое: эта чертова лампа, наручные часы, чей механизм приходил в негодность едва ли не по нескольку раз в месяц. А еще ему нравятся знакомства скорые, безымянные, беспрепятственно перетекающие в тесный интимный контакт. Его знакомство с Аомине, как ни странно, носило подобный характер. И всё же тем утром, в привычных действиях Кисэ что-то претерпевало изменение: он не спешил покидать номер захудалого отеля, пытаясь объяснить самому себе, почему не ушел при первой же возможности, как делал это раньше. Дешевый номер походил на многие другие, в которых ему довелось побывать: удушливая пыль, притаившаяся в пожелтевших застиранных занавесках, небрежно выглаженных, настенное зеркало с отколотым углом резной рамы. Рёта молча курил, смотрел на Дайки оценивающе, недоверчиво прищурив глаза, вскоре затушив сигарету о посеревшее стекло пепельницы. Видимо, что-то решив для себя, он усмехнулся и, одетый в одни джинсы, с трудом державшиеся на узких бедрах, принялся скоро царапать простым карандашом на клочке бумаги. Он протянул его Аомине, ничего не сказав, лишь взгляд его стал чуточку неувереннее, мягче. Кончики пальцев покалывало. Дайки не задумываясь взял, отметив про себя, что для парня, на первый взгляд, невзрачного, хрупкого и хилого глаза его большие, лучистые делались привлекательнее всякой привычной красоты. Рёта нацепил рубашку в клетку, не застегнув пару верхних пуговиц, и кинул «Я взял твою пачку сигарет», повертев ее в тонких пальцах. Аомине не знал, что больше привело его в замешательство: то, что пачка сигарет, открытая только вчера, покинула его в кармане парня едва знакомого, вышедшего за дверь, или же то, что юноша оставил Дайки свой номер телефона. Аомине полагал, все со временем забудется: ощущения касаний Рёты, теплота и мягкость его губ, запомнившиеся Дайки почему-то очень отчетливо. Пустота его квартиры, не знавшей ни уюта, ни иных жильцов помимо мужчины, походила чем-то на пустоту того номера, настигшей его с уходом Кисэ. Дома все было куда более знакомо. Аомине позвонил спустя две недели. Рёта, как и ожидалось, не совсем понял, кто его тревожил в пять минут второго ночи. Напоминание о пачке заставило его, собирающегося оборвать звонок, смягчиться, повременить. Кисэ было так же странно слышать адрес мужчины, которого он видел всего раз, как и Аомине решиться продиктовать его. Той ночью Дайки узнал, что блондин любит жасминовый чай, не имеет особенных талантов, разве что персиковый пирог печёт неплохо, и что на его теле есть несколько шрамов: длинный, тянущийся белесой полосой по хрупкому предплечью и чуть меньше - от ожога сигаретой на лодыжке… Аомине почти не знал его, за исключением привычек, которые замечал, за исключением событий, которые Кисэ позволял ему знать. Рёта приходил когда вздумается, лениво опирался на стену и беспрерывно трезвонил в дверной звонок до тех пор, пока Дайки не втаскивал его в прихожую, чем-то опечаленного, и не начинал целовать его губы, отвратительно пахнущие сигаретным дымом и мятной жвачкой. Рассказывал Кисэ о себе крайне мало, неохотно. Так же мало, как и интересовался Дайки. И чем больше прекрасных, мелких деталей Аомине в нем видел, чем больше узнавал о Кисэ, тем сильнее понимал, что влюбляется в юношу. Они разговаривали преимущественно о погоде и только о ней. А о погоде, как правило, говорят лишь те, кому и говорить-то больше не о чем. Они были теми, кто раза два-три в месяц, ближе к концу недели, делили постель, выкуривали почти пачку сигарет за пару часов молчания, редких никудышных разговоров и никогда не завтракали вместе. Кстати говоря, о сигаретах: их зачастую при Кисэ не было. Помнится, юноше случалось заснуть с сигаретой, сидя в кресле, которая, выпав из расслабленных пальцев, прожигала старый, потоптанный ковер. Примостившись на самом краю кровати близ Дайки, Рёта, наблюдая за молчавшим мужчиной, что смотрел на небольшое, едва различимое в полумраке пятнышко на ковре. За все время своего наблюдения юноша так и не смог понять, злится на него Аомине или нет. Рёта никогда не уходил сразу после близости, прижимаясь обнаженной спиной к широкой груди Дайки. Они ютились под односпальным одеялом. И Аомине, со временем заметившего эти, казалось, несущественные мелочи, хотелось верить, что эта невидимая грань нежности, трепетно хранимая Кисэ, существует только между ними. Но сегодня, заметив следы чужих поцелуев на шее юноши, мысли об этой самой грани рассыпались вместе с пеплом, который падал на пол, когда Кисэ, задумавшись, забывал стряхнуть его в пепельницу. Казалось, Кисэ умел чувствовать любовь. Так же легко он раскусил и Дайки, чье лицо при виде этих следов на Кисэ приобрело оттенки растерянности и недовольства. Его реакция была поистине удивительной: Дайки не спрашивал ничего, ничего не говорил, оборвав горячие поцелуи в прихожей. Было больно, сложно мириться с тем, что у него есть кто-то еще, есть кто-то, о ком он не решается сказать Дайки. Кисэ прошел в комнату, упав в привычное кресло, чувствуя себя неуютно. Рёта и не думал, что этот бред, чёртов колоссальный бред, происходящий между ними, Дайки воспринимал всерьез. В тишине, без всяких слов, Аомине смотрел на него с молчаливым упреком. Одними глазами, устало сощуренными в свете настольной лампы, он упрекал юношу за то, что тот появился в его обедневшей жизни, проклинал себя, глупца, которым овладела любовь фатальная, горькая, с которой он, Дайки, крайне плохо представлял, что следует делать. До встречи с Кисэ Аомине думалось, будто несчастнее чем когда-либо он быть не может; оказалось, может. Странное это дело, хотя, может быть, не такое уж и странное: бестолково влюбляться. - Я познакомился кое с кем, - Рёта умолк, поудобнее устроившись в шатком плюшевом кресле. – И он, вроде как неплохой парень, - продолжил он. - Хочешь с ним остаться? - запоздало, как ни в чем не бывало поинтересовался Дайки. - Думаю, нет. - Аомине тихо выдохнул с заметным для самого себя облегчением. Каждый раз, когда Кисэ сидел в этом кресле, неторопливо выкуривая одну сигарету за другой и изредка о чем-то говоря, Дайки испытывал непонятное чувство тревоги и беспокойства: покидая его квартиру ранним туманным утром, Рёта никогда не обещал вернуться, позвонить, и Дайки казалось, будто он и вовсе никогда его не увидит. Но Кисэ приходил, когда мужчине случалось возвращаться домой позже обычного, юноша ждал его, сидя на холодных перилах лестницы. - Почему ты спрашиваешь? - Рёта уставился на Дайки, который на мгновение растерялся, не зная, что и сказать. - Я и сам не знаю, - ответил Аомине. – Почему бы тебе не попробовать с ним, раз уж он хороший парень, как ты говоришь? - сказал Дайки, принимая сидячее положение на кровати. - Хорошим быть мало. Этого не всегда достаточно, - пояснив, Рёта пожал плечами. - Может и так. - Нет, не может: так оно и есть, - неожиданно для Аомине Кисэ перебил его, после чего выдержал недолгую паузу. – Есть много хороших людей, даже достойных. Но не со всеми из них ты будешь встречаться. Несмотря на то, плохой человек или хороший, если это любовь, ты из раза в раз захочешь возвращаться к этому человеку. Откровенного Рёту Дайки едва ли видел, и почему-то сейчас вид такого взъерошенного искреннего Кисэ, ютящегося в кресле жуткой оранжевой расцветки, соответствовал представлениям Аомине об уюте. - И куда ты хочешь возвращаться? - Сюда, к тебе; мне кажется, что меня здесь ждут, что я здесь нужен, - произнес парень. Что говорить, Дайки и самому так казалось. Поднявшись, Кисэ подошел к кровати, забравшись на нее позади Аомине и обнимая его за плечи. - Любишь? Скажи только честно, - выдохнул он мужчине в затылок. - Люблю, - подтвердил тот, решив, что оправдываться, врать тому, кто давно об этом догадался, глупо. - Береги и люби меня, иначе мне будет казаться, что я тебе совсем не нужен, - тише прежнего сказал юноша. - Как же я был глуп, Аомине, как же я был глуп.