Сожженное сердце

Гулкое эхо шагов разносится по пустому залу. Осколки стекла крошатся под ногами. Косые лучи падают из высоких окон. Я останавливаюсь. Гул шагов, идущий за мной, замолкает, отстав на два вдоха. Сердце бьется ровно. Один длинный удар сменяет другой, не быстрее, не медленнее. Я ждал, что почувствую сожаление, горечь; что грудь нальется свинцом, что каждый вдох дастся мне через силу, но не почувствовал ничего. Я возвращаюсь сюда снова, через долгих десять лет. Я оставлял прошлое за спиной; оно сгорало в огне, рушилось тяжелыми балками, готовыми погрести меня под собой. Во второй раз я создал этот огонь, это всепожирающее пламя сам, своей рукой. Что я чувствовал, не имеет значения. Чувства – это слабость; ошибка, которую тебе не простят, и которую от тебя ждут. Вытрави их из себя, как ядом; сожги свое сердце – и иди до конца, не останавливаясь; тогда – победишь. Я сжег – и вернулся, став другим; из перепуганного ребенка безмолвным орудием долга; карающим мечом, не знающим жалости и разящим слепо, потому что справедливость – слепа. Я вернулся, став тем, кто сжег свое королевство. Свет канделябров бьется в цветной мозаике витражей, и эти блики дробятся, рассыпаются по стенам и вытканным гобеленам. В тишине, которая стоит в зале, я слышу треск свечей, чье-то дрожащее дыхание и звук своих шагов. Кубок, который держит в руках королева, падает из ее разжавшихся пальцев и со звоном катится вниз. Вино, вылившееся из него, плещет на светлый шелк и растекается кровавым пятном. Дурным предвестьем. Рывком встает король. Его лицо наливается багровым, на нем вздуваются вены. – Выродок!– рявкает он, и его голос разносится по тронному залу, отражаясь от стен. – Тебе не место здесь, убирайся! Я смотрю в его лицо, которое кривится от злости; в лицо, на которое уродством отпечаталась придворная жизнь и ненависть, душащая его. Вглядываюсь с болезненным, пытливым удивлением, пытаюсь найти в нем черты того, когда я когда-то любил, и кто когда-то до беспамятства любил меня. Пытаясь, и не находя. Потому что это не мой отец, не муж моей матери. Король Ательбанд. Жестокий король. Вместе со своей королевой король убил и себя. Я иду, не сводя с него взгляда. От его слов мои губы кривятся в жестокой усмешке, и я чувствую, как за моей спиной нарастает страх. Ропот, поднимающийся волной, от рокота прибоя к ударам шторма, захлебывается, оборвавшись. От их ожидания, от их испуга и жажды по моим рукам поднимается дрожь. Король чувствует это, как и я. И его перекашивает от ненависти. Он задыхается в ней, и с его губ срывается крик: – Остановить его! Остановить!.. Я рывком оборачиваясь, и стражников, ринувшихся на меня, отбрасывает назад, разметывая, как щепки. – Остановить, остановить! – гремит его голос; гремит, повторяясь, повторяясь. Щелкают взводимые арбалеты. Звук спускаемой тетивы. Я вскидываю руку, и болты останавливаются, не долетев до меня. С моей опускаемой рукой болты падают вниз. Древко, на которое я наступаю, переламывается с сухим треском. Я сбиваюсь с шага, потому что сердце вдруг вздрагивает и меня захлестывает злостью, от которой сдавливает горло; я не могу дышать. Это злость не ненависти, не ярости; это злость бессилия, которая сменяется горечью. Потому что так просто остановить их. Так просто остановить их, а мы боялись. Они забирали жизни таких как я по приказу Ательбанда за то, что мы другие, за то, что в по нашим венам струится магия – а ее Ателбанд ненавидит. Боится и ненавидит. Наше преступление – уже то, что мы дышим; что мы живем. Неважно, кто ты, какой ты, что ты сделал; ты – маг, а магия – зло. А зло должно быть уничтожено; Нас топят в колодцах, душат в кроватях, сжигают, закладывая двери, в домах – с жестокостью, не зная жалости к детям, к младенцам. Это чистка. Чистка, с которой Ательбанд взошел на престол. Чистка, которая началась снова, когда Ательбанд задушил свою королеву за то, что она родила ему отродье. Отродье-мага. Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза, такие же, как мои, серо-стальные. В его глазах плещется свинец, изъеденный чернотой. В моих – сталь разящего, карающего меча. Меча, который обрушится на него и его королевство, построенное на ненависти и презрении. Я ставлю ногу на ступени, которые ведут к трону. – Тебя никогда не сделают королем! – выплевывает Ательбанд, делая шаг назад, но упираясь в трон. Он оглядывается, но рядом – испуганная королева, кажущаяся беззащитной, как ребенок. Но у нее глаза лгуньи, и вокруг губ – резкая складка. Она так же уродлива, так же высокомерна. Так же жестока. И разделит его судьбу. – Твое королевство падет. Я стою на последней ступени. Нас разделяет расстояние вытянутой руки. Король знает, что у подножия его трона нет стражей, которые защитят его. И что я не остановлюсь. Я чувствую его ненависть и страх. Из его горла рвется рык. Я ждал его. И когда Ательбанд выхватывает меч и бросается с ним на меня, я встречаю его холодной сталью. Я могу заставить его сердце остановиться, и он, поверженный магией, которую больше всего ненавидел, будет лежать в моих ногах. Но я не делаю этого, сам не зная, почему, и клинки наших мечей снова перекрещиваются в ударах. Ательбанд бьется, как раненный зверь, задыхаясь от ярости, рыча; нанося удары не глядя и подставляясь. Я знаю, что сегодня он проиграет. Сталь вспарывает кольчугу, и кровь обагряет ее звенья и переброшенный через плечо плащ Ательбанда. Тоже багровый. Я тяну меч на себя, и Ательбанд рушится на пол. На стали остается алая полоса. За спиной вскрикивают; что-то падает; толпа рвется к выходу. Звуки доходят до меня слабо, заглушаемые шумом крови, я не разбираю их. В виски ударяет повторяемое, твердимое: «Король умер! Король мертв!» – и чье-то жесткое «Да здравствует король». Роняют канделябр, и портьеры, на которые он упал, занимаются пламенем. Опрокидывается трон, и королева трон, бросается прочь от короля, закрывая лицо руками и заходясь в рыданиях. Я стою посреди криков, стонов, плача, хрипов не умершего еще короля, который царапает пол костенеющими пальцами, захлебываясь кровью и желчью. Я поднимаю голову. Глаза открыты, но я не вижу перед собой. Они загораются золотом. В них отражается пламя, которое рванется вверх через вдох. И пожрет все. Я останавливаюсь, наступаю на покореженный остов люстры. Она разбилась об пол, взметнув искры и расплавив воск, увлекая за собой часть потолка. Под ногами хрупают мелкие камни. Я сдвигаю их, и опускаю голову, смотря на пятно сажи, оставшееся от прогоревшего тела. Тела короля. Мне не о чем сожалеть. Мне не о чем сожалеть, повторяю я, и сам себе верю. Я должен был поступить так, и не мог поступит иначе. Все, чего я хотел – остановить это. Чтобы то, что творил Ательбанд и те, кто ему подчинялись, прекратилось. И не могло повториться. Я жалею только о том, что я смог остановить это так поздно, слишком поздно. И не успел спасти всех. Я поднимаю голову, смотря туда, где прежде, за троном, висели гербы Ательбанда. От них осталось только черное пятно. Я думал, что здесь меня будет преследовать жар и запах гари, копоти; что буду видеть пламя, поднимающееся по стенам, пожирающее все на свое пути. Я ошибся. Все в прошлом. Того меня уже нет. И его тоже нет. Я разворачиваюсь. Солнце льется сквозь дверной проем, на котором давно нет створок. И я иду в этот свет.