Пропасть

Тихое, ненавязчивое шипение. Всего пару секунд. Экран промаргивается серыми полосами помех и формирует смутную картинку: в слабоосвещенной комнатке маячит девочка, старательно устраивая камеру на некой поверхности напротив кровати. Постель настоятельно демонстрирует чьи-то вальяжно сложенные ноги и чуть помятое в том месте покрывало. — Так, — еще мгновение невнятной возни, и девочка наконец устремляет глаза в камеру. Юная, с легкими чертами лица, с воздушными растрепанными волосами, что едва достигали щуплых плеч, с решительностью Наполеона и двусмысленной улыбкой героя приключенческого романа. После настраивающего вздоха, она проговаривает: — Всем привет. Это Кэролайн. Шестое Мичиганское убежище… — заминка, девочка оборачивается, многозначительно глядя на обладателя известных ног в кадре, секунду медлит, потом в негодовании заявляет: — Киран, ты должен что-то сказать. — Что? — казалось, мальчишку, что сидел в это время на кровати, вывели из крайне философских раздумий или отвлекли от дела жизненной важности. Он соизволил пододвинуться и попасть в кадр, но лишь за тем, чтобы смерить камеру презрительным взглядом взрослого человека, которого ребенок пытается накормить куличиками из песка, хотя на вид возраста он был одного с девочкой – лет 11-12. Далее следует фраза, полная скептицизма: — Я говорил, что это бред? Его подруга в недовольстве щурится, складывает руки на груди: — Говорил. Но обещал поучаствовать. — Это глупо, — мальчишка лениво пожимает плечами, разглядывая хмурое лицо собеседницы. — А собирать ракету и запускать ее в библиотеке — очень умно, — ядовито-язвительный голос, с нажимом, с давлением не вызывает ничего, кроме повторного пожимания плечами: — Все же обошлось. Девочка злостно сжимает губы, но в следующий миг вдруг решает переключиться на другой способ воздействия: — Киран, ты же обещал… — умоляющий взгляд цепляется за фигурку друга, что продолжает лениво разглядывать камеру. — Я говорила, что это очень важно для меня — оставить после себя память… — Вранье! Просто мистер Колберг попросил тебя оставить что-то для будущих жителей убежища. В рамках очередного проекта «для создания счастливого будущего людям на планете», — кавычки пальцами — для убедительности. — Ну Киран… — Ладно, ладно, — мальчик покорно сел рядом с подругой и с наигранным забралом начал свою речь: — Привет-привет, все неудачники, которые до сих под живут под землей и жрут пресную фигню из грибов и подобия растений, что чахнут в кабинете биологии. Меня зовут Киран, а это моя чокнутая подруга Кэр. Кэр, поздоровайся! Она попросила меня сказать на камеру то, что я думаю о нашем положении сейчас. Эм… я скажу так: мы на дне этого бренного мира. На этом все. Спасибо за внимание! Я выполнил свой долг? — он безучастно повернулся к девочке, наблюдая как та еще занимает долю эфирного времени, а потом сердито хватает подушку и заезжает другу по голове, да с такой силой, что тот едва не вылетает из кадра. Помехи, шипение, картинка сменяется. Две смиренные фигурки чуть теряются в блеклом освещении, но видно, что споры на время прекратились. Начинает девочка: — Это Кэролайн. Мичиганское убежище №6. 16 апреля 2087 года. У нас все относительно хорошо. Есть еда, вода, образование… — Серые металлические стены и иногда пропадающий свет, — добавляет Киран вроде миролюбиво, но с каким-то экспрессивным сожалением. Это явно не понравилось Кэролайн, но она невозмутимо продолжает: — Нас просили рассказать про быт и какие-то устоявшиеся за это время традиции… — О-о-о, — обреченно махнув рукой, словно это было дело величайшей безнадежности, мальчик завалился на кровать. Сжав зубы, Кэролайн уже готова разобраться, но это дело заменили кратковременные помехи. В следующем эпизоде покрывало оказывается еще более помятым. Помятым является и Киран, что задумчиво трет шею, а его подруга с напускным энтузиазмом повествует: — … Путь наверх мы открыли лет 5 назад. Радиация на поверхности вроде не смертельная. В первый год группа добровольцев набралась из шести выпускников, которые и отправились исследовать внешний мир. С тех пор каждый год мы отправляем отряды из 18-летних парней для, так сказать, поиска перспектив. — Да, — мечтательно подтверждает Киран, — это считается честью. Староста говорит, что прошедший испытания поверхностью в полной мере может называться мужчиной. Не всех, конечно, убеждает, но идти все равно надо — такова жизнь, — он на мгновение затихает, сосредоточенно копаясь в мыслях, потом серьезно продолжает: — Одни возвращаются, другие — нет. Говорят, что не все жару переносят, что еда напитывается какой-то ядовитой фигней и некоторые умирают. Что мутантов очень много, но при правильном подходе их не так уж и сложно одолеть. Некоторое не справляются. — Еще сейчас небольшая проблема с населением в убежище — не всем места хватает, поэтому «пустынное крещение» сделали обязательным. Мальчишка вдруг оживляется, задорно сверкая глазами в камеру: — Да, пять годочков еще подождать до выпуска и можно отправляться на лучшее в жизни приключение. Кэролайн как-то грустно улыбается, но все рушат пресловутые помехи. Новая сцена. — Уроки идут, как обычно. Говорят, так же, как и в бывших наземных школах. Правда, в 14 мы начинаем получать специализацию. Для этого надо сдать определенные предметы на «хорошо» или «отлично»… — Фигню какую-то ты рассказываешь. Разве люди в будущем не знаю, как получают специализацию? Не, Кэр, лучше давай замути о том, как мы крысомет изобрели. Девочка прикрыла глаза ладонью, укоризненно шепча: — Киран… — Короче, когда-то на механике — а это самый простой урок в школе — мы с Кэр из железок соорудили… — Я это вырежу. — Так нечестно! Помехи. Опять увлеченная Кэролайн: — В свободное время можно читать, рисовать, посещать какие-то специализационные кружки… — Сидеть в спортзале, — в этом эпизоде Киран наминает подозрительного вида фрукты, поэтому говорит неразборчиво. — Да. — В «Контру» играть. — Это одна из видеоигр, который один наш программист создал по подобию наземных игр… Что ты делаешь? — девочка в возмущении отталкивает руку друга, что назойливо тычет ей в лицо одним из фруктов. — Ты тут битый час записываешь эту ересь и совсем не ешь. А я, видишь заботливый, хочу тебя покормить, сестричка, — тем же следом объясняет Киран. Натянутая невозмутимость. Кэролайн продолжает: — А еще в свободное время мы… — Деремся! — и в девочку летит подушка. Киран в это время благополучно дожевывает фрукты и получает снарядом в ответ. — Честно ты меня достал! — свирепо сжав пальцы в кулаки, девочка угрожающе надвигается на друга. А ему того и надо — веселая улыбка, озорной огонек в глазах и совсем неуместная просьба: — Только запись не выключай. Но, увы, печаль — экран опять захлебывается помехами, которые теперь уже не сменяются новыми эпизодами из детства, а надоедливо семенят перед глазами серыми полосами. Киран и Кэролайн. Кэролайн и Киран. На металлической стене в коридоре, ведущем к их спальням, они выцарапали: «K&К — друзья навек». Вместе. Под неодобрительные возгласы Кэр, под убедительную улыбку Кирана. Просто потому что друг без друга не могли. Потому что всю жизнь вместе, рука об руку. Они знались с сознательного возраста. Уже в пять лет эти двое колесили по холодным коридорам на самодельном самокате. Кэролайн, как и должно в такой сладкой парочке, была прилежной девочкой с длинными ресницами, которые часто застенчиво опускались при любом неловком положении. Киран, опять-таки, по заезженным стереотипам — буйный малый, который просто не имел неловких положений. И так уж устроено, что хвостаются друг за другом. Один что-то предлагает, другой возражает. И так по кругу, всю жизнь. Правда, делают они одно и то же. Судьба тут всех не пожалела. Поколение этих ребят выросло, не видя солнечного света. А оно и к лучшему, учитывая, что могло стать с ними на поверхности. Поэтому вечные друзья — четыре стены, что поблескивают в блеклом свете. И еще мечты о туманном, но намного лучшем будущем. Когда в 50-е на страну скинули атомную бомбу, правда, неизвестно кто (ходили слухи, что вообще это могли быть сами жители, или военные, или пришельцы), то мир быстро решил сменить образ жизни. Сначала спрятаться ото всех, потом — с дрожью подумать о будущем, потом — начать строить новое общество. Не совсем-то и новое, но более дружное, сгруппированное, чем раньше. Убежище представляло из себя небольшой подземный город. За пару десятков лет сформировалась вполне себе удобная и крепкая система. У каждого была работа, еда, вода, все учились, все имели возможность реализовать себя. Слушала однажды Кэролайн даже лекцию о том, что их подземное общество гораздо лучше прошлого наземного. Не поверила. И вскоре забыла. Жизнь распорядилась так, что эти двое невольно стали братом и сестрой по горю — росли в отделе сирот. Как родителей потеряли — история умалчивает. Но это сплотило в свое время двух совершенно разных ребят. А горе, как известно, поделенное пополам, пережить гораздо проще. И если не учитывать этот факт, то можно смело говорить, что Кэролайн с Кираном росли совершенно нормальными детьми. Может, слишком живыми для жителей бункера, слишком общительными для тех, кто отродясь не знал, что такое незнакомый человек, слишком дружными, даже для такого сплоченного человечества в этом маленьком населенном пункте. Но все было в порядке вещей: Киран любил буянить, устраивал розыгрыши, проворачивал совершенно бессмысленные, но веселые авантюры; Кэролайн немного убавляла ему пыл, решала домашние задания за двоих, но всегда, практически всегда, участвовала во всех похождениях друга. По вечерам они собирались в чьей-то комнате, оборачивались колючими пледами и смотрели фильмы пятидесятилетней давности. Знали все наизусть, умели разыгрывать по ролям, но продолжали повторять одно и то же, будто укрепляя и без того крепкую связь. Киран любил мастерить — и вся комната Кэролайн была заставлена механическими игрушками. Каждую она берегла, как память, хотя самого парня очень часто ругала за очередной подарок — детали-то он благополучно утаскивал у преподавателя механики. В четырнадцать Кэролайн на спор пошла специализироваться на инструктора по ближнему бою, хотя сама мечтала пойти в медчасть. Киран проспорил две недели самостоятельно подготовленной домашки, но после этого еще больше зауважал подругу. Чуть повзрослев, парень принялся приползать в комнату Кэр и со страдальческим выражением лица спрашивал, что лучше подарить Эмили Дей из соседнего корпуса, или Дженне Валентайн, с которой он сидел за партой: механическую крысу или самолет. Девушка обреченно прикрывала ладошкой глаза, говоря, что тот ничего не понимает. Киран разводил руками и очень гордо заявлял, что не хотел бы родиться девчонкой. Кэролайн тихо, но искренне смеялась. Уже в 17, когда их ровесники усиленно готовятся к выпуску, эти двое бегали по коридорам, нацепив самодельные шляпы. Пара книг об итальянской мафии, прочитанных на пару вслух за несколько свободных вечеров и выходных, способны давать такой результат. И пусть Кэролайн поначалу будет отнекиваться, категорично мотать головой, обвинять друга в несерьезности, глупости, инфантильности и других смертных грехах, когда ей на голову ложиться кривоватая шляпка — девушка не может отказать. Жаль только, что хорошее не может продолжаться вечно — такое свойство есть только у плохого. И этой сказке непременно стоит закончиться… — Мило, — заявил Киран после просмотра записи. Кэролайн изогнула бровь: — Мило? И все? Никакой ностальгии, благодарности за то, что я сохранила это, а не сожгла к чертям, как обещала? — Мы были идиотами, — простодушно заявил парень, меланхолично разглядывая серый экран. — Лучше бы сожгла, честно. — Вот так значит, да? — девушка в недовольстве сложила руки на груди, строго глядя на друга. — Вздумал злить инструктора по ближнему бою? Киран лежал на боку, поэтому выставил кулаки крайне коряво и неловко. В прочем, это был только показной жест — никакая не боевая стойка, но решительное заявление последовало: — Я готов к схватке, мастер, всегда и везде — как вы и учили. Но, как и ожидалось, никакой схватки не последовало. Кэролайн только грустно улыбнулась и завалилась на постель рядом с другом, начиная изучать потолок: — Просто хотела перед завтрашним вспомнить… какими идиотами мы были, — она невольно улыбнулась, тем же следом заражая и собеседника: — Мы ими и остались, — Киран тоже перевернулся на спину, но тут же воззрился на собеседницу: — Особенно если судить по вчерашним событиям. Девушка улыбнулась шире: — Я обещала поддержать твое последнее дело. Кто ж виноват, что ты накосячил? — Это я-то еще и накосячил? Девочка, ты себя слышишь? По-моему, это некто по имени Кэролайн Трейвис не предупредил нас о том, что идет мистер Колберг, хотя этого самого Кэролайн Трейвис поставили стоять на шухере, — постреляв в подругу глазами, Киран наблюдал, как она совершенно невинно улыбается и бесстыдно оправдывается: — Вы сказали: «Свистни, когда кого-то увидишь», но не учли, что я не умею свистеть. — А предупредить или хотя бы намекнуть было очень сложно, да? — А ты со мной 18 лет знаком и не знал об этом. Киран сощурился, неодобрительно оглядывая веселую подругу, затем вновь уставился в потолок. Затянулось молчание. Очень несвойственная вещь для этих двоих. Если они молчат, значит, что у ребят или большие неприятности, или их заперли в Исправительной камере. Не раз такое было, а грозный мистер Раймерс не разрешает говорить. Но сейчас с комнате стояла звенящая тишина совершенно несвойственной им задумчивости. Обычно ребята думать не могли, когда были рядом. По-отдельности еще можно, но вместе… Нарушила эту тягостную минуту Кэролайн, перевернувшись и уложив подбородок на плечо другу. Тихое: — Что-то ты пылу поубавил. Не сыплешь восторгом оттого, что завтра наверх впервые отправляться. — Повзрослел, — также тихо отозвался Киран, продолжая сверлить взглядом металл над головой. — За пару часов? — А ты в меня не веришь? Девушка улыбнулась после секундных раздумий: — Ты же притащишь мне сувенирчик? — в невольно дрожащем голосе прозвучал совсем другой вопрос. Киран, заметив, что подруга начинает волноваться, попытался ободряюще кивнуть. Вышло судорожно, почти с тем же волнением, что и у девушки. — Что ты хочешь? Сначала она долго смотрела на него, прикусив губу, потом переменилась в лице и с наигранной мечтательностью начала думать вслух: — Не знаю, говорят, наверху много полуразрушенных домов, а в них множество бесполезных безделушек… — Тебе мало моих безделушек? — парень мотнул головой в сторону многочисленных шкафов Кэролайн, заставленных металлическими побрякушками. — Эта будет особенной. — Тебе и голубок был особенным, и Райли, черт бы его побрал, худшее мое творение. — Вот Райли не трогай! Он до сих пор особенный, но та вещица будет с ярким доказательством твоего мужества и выдержки после опасного путешествия, — утвердительно кивнув сама себе, Кэролайн села, выискивая глазами небольшого робота на самой высокой полке. — А вот этот черт не является его доказательством? Я, чтобы модуль памяти найти, прошел через семь кругов ада, мастерскую Дэвидсона и кабинет старейшины. — Ты же меня понял. — Да понял, понял. Но ничего не обещаю. Притащу горсть песка — и радуйся. Это звучало как-то экспрессивно и грубо. Кэролайн покорно затихла, найдя именно эту просьбу в горячих словах. Опять молчание. Что-то сегодня явно не так, как обычно. И это «что-то» неприятно давит на обоих. Во второй раз девушка начинает играть чуждую себе роль заводилы. Своеобразно, стоит признать, но довольно действенно. Она вновь опустилась на кровать, по-хозяйски уложив голову парню на руку. Он не возражал. Он никогда не возражал, но раньше отпускал плоские шуточки на основе глупых сравнений, а сейчас молчал. — А давай еще раз запишем этот долбанный видео-дневник. Фраза подействовала, как адреналин в кровь, — Киран вскочил, невольно тревожа и подругу, и начал возмущенную тираду: — Кэр, не заставляй меня перед столь важным событием чувствовать себя идиотом. — Будто бы я когда-нибудь заставляла тебя это делать. Парень опять поутих, но теперь это называлось спектаклем «Я обиделся». — Ну, пожалуйста! — на мольбу у Кирана всегда была кишка тонка отказать, хотя пока он держался. — Всего один раз. Последний. Ты же знаешь, как я ценю то, что ты мне оставляешь. — У тебя есть мои фотографии, — глупая попытка, вот Кэролайн никогда не переубедишь: — А если я забуду твой голос? — Просто вспомни, как я на спор пел гимн Америки на дне рождения у Дэйзи. — Нет, — девушка даже закрыла уши, вспомнив один из тех эпизодов прошлого, которые оставляют в сознании удивительно стойкое клеймо. — Тогда я не захочу даже тебя видеть. Ну, Киран… — и глаза, те жалобные глазенки, которым парень отказывать не умел: — Иди сюда, демоническое отродье, включай свою камеру. Опять отобъем мозги чувакам из будущего. Бедные люди… На следующий день была торжественная церемония провода выпускников в верхний мир. Красиво, вычурно, но совершенно бессмысленно. Яркий свет и немного сладостей вряд ли могли успокоить рыдающий матерей. Киран и Кэролайн немного блекли на этом фоне. Слезных прощаний не было. Может, просто потому, что у этих двоих не было тех людей, которые бы плакали у парня на плече, не желая отпускать его в опасное путешествие. Друг у друга были только они сами. Киран не умел унывать, Кэролайн не умела не поддаваться этому настрою. Она просто вцепилась в парня мертвой хваткой и не выпускала до тех пор, пока не объявили о сборе. И даже у самого выхода девушка вновь его обняла, бессвязно шепча что-то на подобии: «братик», «вернешься», «получишь еще у меня», «сувенирчик» и других слов, что выстраивались только в тирады о будущем возвращении. Киран тогда едва отлепил ее от себя, настоятельно заявив, что вернется лишь затем, чтобы проверить, как его несносная подруга будет себя вести. На этом и распрощались. После ухода друга Кэролайн поняла, что закончилось детство. А до этого строгая, воспитанная, прилежная девочка вела себя действительно плохо. Жить по правилам оказалось очень трудно. Насолить кому-либо самой просто не хватало совести. Зато жизнь неожиданно обрела очень четкий смысл — ждать, ждать до победного конца. При этом в ход не пускались ни фотографии, ни глупые воспоминания о днях рождения, ни тоска, ни слезы, ни даже мимолетные мысли о невозможности встречи — все в лучших традициях лучшего друга. Кэролайн спала и видела, как тот возвращается, а она, такая вся из себя, весело заявляет, что ни капли даже не скучала за таким обормотом. Он бы взялся ее обнимать, говоря, что тоже рад ее видеть. Год тянулся длинными сутками, в которых, казалось, гораздо больше, нежели 24 часа. Но девушка терпеливо ждала, иногда, будто бы ненароком, заглядывая в коридор у входа. Но никто не соизволил появиться. Однажды ее разбудили рано — группа вернулась. Кэролайн тогда минут пять еще крутилась перед зеркалом, надевая наиболее самодовольные маски. Явилась поздно, но, как оказалось, могла и не спешить. Кирана не было, это она поняла еще до входа в зал: его смех, или голос, или кашель, или любые другие громогласные звуки, которые постоянно издает парень, слышно не было, но удостовериться нужно было в любом случае. Вопрос: «Где?», без имен, без уточнения обстоятельств восприняли как-то очень уж неестественно. Ответ не заставлял себя долго ждать — пропал. Без вести. Сказать, что Кэролайн огорчилась, расстроилась, загрустила — ничего не сказать. Внутри у девушки что-то очень громко рухнуло и разбилось о нечто твердое в глубине души. Убежала, завернулась в плед, раскладывая неровным веером старые совместные фотографии. И никогда уже не стала прежней. С тех пор прошло 5 лет. Мучительно долгих, однообразных, совершенно бесцветных. В прочем, только для Кэролайн. Ее жизнь превратилась в монотонный звук, который надоедал с каждой минутой. Ее характер стал похож на отброса общества, хотя влияние и смекалку она вроде не растеряла. Пыталась Кэролайн и начать все сначала — не выходило, пыталась измениться до неузнаваемости, вычеркнуть из памяти все прошлое, убить все воспоминания, что не давали покоя — не получалось. Просто потому, что жизнь НЕ могла течь без Кирана. Он был другом, братом, просто несносным придурком, а еще смыслом жизни. Терялся из памяти он — терялось и все ее существование. Свою работу, которую так натужно девушка когда-то сдала, она полюбила. Всем сердцем и душой. Колотить грушу представлялось приятным, методично повторять одно и то же — еще лучше: помогало забыться, стать своеобразным роботом, бездушной железкой, которой плевать на все, лишь бы выполнить записанные на дискету команды. Роботам жить хорошо — такой вывод сделала Кэр. Потому что как только заканчивались команды, появлялся Киран. Как призрак, являлся ей везде: у нее в комнате, где они смотрели фильмы, укутавшись в пледы, в спортзале, куда он приволок ее с глупым спором, в коридорах, где очень ярко горели выцарапанные надписи. Она начинала ненавидеть уже наверняка мертвого парня каждой клеточкой тела. И в то же время любила его такой же призрачной любовью, как и те воспоминания, что приедались каждый день, каждый час, каждую минуту. Любила и ненавидела, как и полагается. Ноги сами несли по вечерам ее в комнату Кирана, которую девушка настоятельно просила не занимать. Страшный беспорядок, куча винтиков, гаичек, болтиков и гвоздиков на полу, на столе, в шкафах, даже под подушкой. Кэролайн это не трогала, даже не прикасалась, лелеяла это место, как драгоценный музейный экспонат. Только кровать была аккуратно застелена — девушка частенько ложилась и смотрела в потолок, как делала много лет назад, в те времена, когда причина ее страданий лежала рядом и молола рванные фразы о предстоящей авантюре. Еще больше ненавидела Кэролайн себя. За то, что не могла отречься от прошлой жизни. Это напоминало психосоматическую хромоту, когда человек просто из-за своих глупых убеждений сам же делает себя калекой. Она часто думала о том, чтобы изменилось, если бы все пошло совсем по-иному. В детстве она мечтала о маленькой, но счастливой семье. У нее был бы муж. И маленький сын. А по выходным к ним бы приходил дяденька Киран с очередным механическим подарком. И у сынишки тоже были бы заставлены полки голубками и усовершенствованными Райли. А по вечерам, когда Кэр придет с работы, когда заварит этого примитивного травяного чая, совершенно безвкусного, они будут сидеть в гостином отделе и вспоминать прошлые свои приключения. Прибежал бы сынишка и заявил: «Я тоже так хочу!», а у закадычных друзей вдруг просыпались бы родительские чувства: они бы долго вели поучительную беседу и вспоминали бы теперь и все наказания, которые получали за свои выходки. Будничная, простая, но удивительно красивая мечта. Ей никогда уже не сбыться. Кэролайн иногда себя не понимала за это — картинка в голове есть, а полного осознания нет. Она не представляла себе возможного будущего мужа. Не представляла рядом одного из тех людей, которых знает с рождения, не представляла, как будет целовать его в щеку перед выходом на работу, не представляла даже, как будет с ним говорить, не то что уж там жить. Все были ей одинаковы, но совершенно чужие. А в любовь Кэролайн не верила. Да, выросла в компании старых затертых книжек со сказками о той всеобъятной, незабвенной любви. Но не верила, что такая существует. Написано: сказка — значит все это выдумка. А, может, просто не сталкивалась с таким чувством. И тут Кэролайн понимала, что очень узко мыслит. Не понимала себя девушка и за мысли о сыне. Всегда рассуждала, что лучше будет дочь. Девочки, они послушнее, они покладистей, они ближе к матери, нежели сыновья. Но в голове появлялась картинка именно с сыном. С милым мальчишкой с растрепанными волосами. А еще Кираном, что подымает его на руки при входе в комнату. Казалось, этот эпизод, этот туманный кусочек возможного настоящего, был сформирован задолго до рождения самой Кэр, а потом настоятельно вложен ей в голову. А дальше нечто пошло не так, и мечта, которой не суждено сбыться, начала маячить еще назойливее. Больнее. Злостно показывая всю свою недоступность. И опять девушка накрывалась с головой одеялом и тщетно пыталась уснуть, но выходило только корить себя за то, что она слишком привязана к одному человеку, к прошлому, к тому плану, что сложила себе еще в раннем детстве. А оно-то прошло — остались только глупые привычки. Иногда приходила в голову мысль о том, что изменилось все не тогда, когда Киран пропал, а тогда, когда они впервые встретились. По характеру и по жизненному настрою суждено было Кэролайн быть серой мышкой, тихой, спокойной, совершенно чуждой каким-либо приключениям. Как и многим, кто заперт в четырех стенах. И она бродила в этим настроем, маленькая, обнимая своего старого плюшевого мишку. А потом встретился ей в том сером коридоре сиротского отдела мальчишка с горящими глазами. Указал на мишку и, сказал, что тот похож на злодея из комиксов. И предложил поиграть. А Кэр в тот день отдала в руки мальчику вместе с мишкой какую-то частичку себя. Наверное, как раз ту, которая отвечает за цель в жизни. Просто девочка не умела с ней обращаться. И, пожалуй, никогда не научилась бы. А Киран умел, он хранил ее умело, он делал цель простой и понятной, и Кэролайн было легко и приятно к ней идти. Рука об руку с лучшим другом, почти братом родным, человечком, который делал гораздо больше, чем разнообразил ее жизнь. Только вот перед уходом Киран забыл вернуть ей эту частичку. Была бы она у нее сейчас — может, что-то бы и придумала, а так надо скитаться. Надо быть роботом без души и с целью, записанной на маленьком жестком диске. Хотя так гораздо проще, но, скажем так: зачем рожденному летать загибаться и ползать. А Кэр сейчас ползала, крепко прижимаясь к земле. На 5-й год одинокой, долгой, до тошноты монотонной жизни объявили о наборе в добровольческий караван. К тому времени пути наверх стали во много раз безопаснее. Поверхность изучили, составили карты, придумали действенные способы обороны против мутантов. А главное — открыли путь к другим убежищам. Один из таких караванов поставлял провизию в одно из ближайших убежищ. Кэролайн, как только услышала объявление о наборе, кинулась в зал сбора с рвением человека, который желает мстить. Записалась первой, ожидала других, нервно растирая влажные пальцы. В первый поход шла с каким-то совершенно непонятным волнением. Что-то цокнуло в душе, что-то добавилось в атрофировавшееся сознание, апатия прекратилась. Тогда она еще осознала, что их прошлая жизнь, на которую так часто жаловался Киран, была во много раз лучше той, какая была у других. У них хотя бы была еда, безвкусная, бесцветная, водянистая, а вот у соседей даже такого не было — питались грибами, болели от этого. Первая встреча с незнакомцами (а Кэр до этого никогда не видела никого, кого не встречала ранее) запомнилась каким-то ледяным страхом. Ее встретили не люди, а существа, исхудавшие до состояния скелета. Они говорили тихо, сипло, но с такой благодарностью, что девушка всегда улыбалась до ушей. Лицо, непривыкшее к таким эмоциям, удивительно приятно тянуло слишком эластичную кожу. Возвращалась с чувством, небывалым ранее, — жизнь приобрела, наконец, цель. И все начало меняться… У Карвера был хронический бронхит. Он то и дело заходился рванными приступами сухого, режущего слух кашля, но, похоже, привык к этому настолько, что и сам не замечал. В отличии от Дейла. Этот был новеньким. Со странными склонностями к долгим посиделкам, глядя в одну точку. Говорил он умными словами, от них же и воодушевлялся на какие-то неоправданные философские речи. Поэтому извечный кашель Карвера повергал его в глубочайшее раздражение, вызванное отвлечением от своих зрелых мыслей. Кэролайн усмехалась: привыкнет. Как привыкла она. Особенно, когда больше пообщается с Карвером. — Да выпей воды хотя бы, — тут же послышался раздраженный голос Дейла после очередного громового приступа. Кэр и сама невольно прочистила горло: воздух наверху был сухой, пыльный, легкие забивали со скоростью мысли. — Прости-прости, — но раскаяния в голосе Карвера не было. А чего ему раскаиваться? Будто бы он виноват в своей болезни. Девушка опять усмехалась: вот походит новичок с ними еще пару месяцев и поймет, что кашель — наименьший раздражитель. И в доказательство своих мыслей она невольно запустила руку в короткие волосы. Под пальцами неприятно заскрипел песок. — Да Господи-Боже! Если бы Дейл был еще и религиозен, то, может, Кэролайн и поняла бы, но раздражение в ее глазах не оправдывалось. Она ободряюще подмигнула Карверу, пока их спутник не видел. Тот в ответ протянул ей покрывало. Срывался неприятный ночной ветерок. Ночью в пустыне становиться холодно. А если еще и буря начнется… нет, покрывало не спасет. А пока и на том спасибо. — Вот ты уже четыре года с ним ходишь. Как выдерживаешь? — Дейл, спустя несколько минут и два истошных приступа кашля, не отличаясь особой терпеливостью и деликатностью, даже не пытаясь хоть немного понизить голос, подсел к Кэролайн. Она развела руками, с улыбкой глядя на Карвера: — Вот походишь четыре года с нами — поймешь. Он, по сравнению со своими компаньонами был совсем мальчишкой. Видимо, ждал от пустоши приключений да славы, а не холодных песчаных бурь и непрекращающегося кашля. Дейл что-то пробурчал себе под нос, но Кэр только и разобрала: — Ну, уж нет, спасибо. — А зачем тогда с караваном пошел? На твое место были и другие претенденты, — нет, девушка не говорила с осуждением или упреком, скорее, с каким-то намеренным интересом, который и интересом-то сложно назвать. — Это все отец, — видно было, что Дейл не очень хотел об этом говорить, но тут вроде все свои. — Он говорил, что я слишком разнежился. А еще когда «пустынное крещение» сделали добровольческим, а не обязательным, он вообще лютым стал. Записал меня на все боевые секции без моего ведома, взялся какие-то кровожадные разговоры заводить, а потом и вовсе в караван отправил. Сынишка, который не оправдал ожиданий, — никакого сожаления, только натянутая злоба в голосе, — не нравилось ему, что я над книжечками хлопочу, а не с мальчишками в «войнушки» играю. Кэролайн понимающе кивнула, Карвер зашелся низким гортанным смехом, который сразу перешел в удушливый кашель, а Дейл так глубоко погрузился в свои мысли, что даже этого не заметил. После продолжительной паузы он спросил: — А вы чего в это гиблое дело поперлись? За волонтерство дополнительный паек не получаешь. Кэр с Карвером переглянулись. Девушка многозначительно молчала. Начал мужчина, правда, тут же и закончил: — У меня жена умерла. Куда мне еще податься? Одна фраза, короткая, но смысловая. Кэролайн была уверена, что после этого Дейл навсегда забудет о раздражении. Парнишка удрученно молчал. Потом спросил, глядя на человека, который почему-то умалчивал о своей истории: — А ты, Кэролайн? Девушка задумалась. Надолго задумалась, но ее не прерывали: — Я… искала для себя в жизни место. Тут получался неплохой домик. А дальше — как по привычке. — Надеялась найти в этом, — Дейл обвел широким мановением руки песок вокруг себя, — что-то хорошее для себя? Или я чего-то не понял? Теперь Кэролайн потонула в себе. Нет, ее тронул не вопрос — одно слово. — Надеялась… — повторила она бессвязно, а потом словно очнулась. — Нет. Не в этом дело. Наверное, мне однажды просто надоело молотить грушу в зале, ставя это всем в пример. Я решила что-то поменять и приперлась сюда. — Ты мне сейчас напомнила человека, который ходит и ищет в песке потерянный сувенирчик, — в Дейле включился философ, который слов не слушает, а делает выводы только по ассоциациям, что возникают у него с человеком. — Ищет, ищет, но ничего не находит. А тешит себя только тем, что не сдается, а имеет возможность искать. Философ-то включился, но совсем не на радость Кэр. Парнишка невольно побудил в ней такое количество воспоминаний, что они захлестнули ее горькой дрожью и какой-то неоправданной детской обидой. Неизвестно даже на кого. Соврать — соврала. Не искала она место в жизни, искала место спрятаться от прошлого. А теперь дошло, что искать-то искала. Только не место, а самого призрака. В убежище был не он — в убежище были только воспоминания о нем. А теперь, черт возьми, перед глазами назойливо маячит тот самый «сувенирчик». Не принес, подлец, а обещал. Ничего, найдет сама. Захлебнувшись в мыслях, девушка решила, что на сегодня хватит раздумий. Во время привала надо спать, а не философией себя коптить. — Ладно, вытягивайте мешки, устроимся вон за той дюной… — Кэр взялась стягивать с себя покрывало, но замерла, не успев ничего сделать: за спиной слышалось чье-то дыхание. Оборачиваться не захотелось, но поднятый взгляд уперся в Карвера, который тоже замер с прижатым к шее чужой рукой лезвием ножа. У него за спиной стоял здоровенный парень и недобро ухмылялся. Вот это называется проблемами, а нее дерганные мысли. Сильный удар по затылку. Приятная темнота. — Доброе утро, красавица! Уши резало слишком громким звуком дребезжания, словно елозили чем-то по металлу. Кэролайн перевернулась на спину, находя слабоосвещенный, очень низкий потолок — заржавевшая железка на головой. Клетка. И правда, елозили с такими звуками какой-то палкой по прутьям клетки. Голова начала пульсировать в такт этому дребезжанию — очень быстро и очень неприятно. — Где я? — глупый вопрос, даже неизвестно кому. Просто потому что это первое, что приходит в голову. — В самом лучшем в мире месте, — ехидство в хриплом голосе, похабный смех. — Что произошло? Она попыталась встать, понимая, что это не лучшая идея после того, как тебе заехали чем-то тяжелым по голове. Идеей еще хуже было сыпать вопросами. Ясно же, что не друг говорит; раз ответит, два ответит, когда надоест — и пришить может. — Что произошло? — как неправдоподобно ее кривляют! — Милая, ты знаешь, что такое грабеж? Да уж, точно не друг. И теперь, когда сознание чуть прояснилось, девушка решила замолчать. Это было полуразрушенное здание, насквозь продуваемое всеми ветрами. В бочке горело что-то, что освещало большую комнату, испещренную огромными пробоинами. У клетки сидел приличного вида детина, с пышной бородой и маленькими глазами. И еще огромной такой дубинкой, инкрустированной гвоздями и зазубринами. Он, будто для развлечения продолжал водить своим самодельным оружием, заставив девушку схватиться за голову и сжаться в комок. После этого действия в нем заговорила какая-то полупрозрачная жалость или ее подобие. Или долг. Или то, что он вспомнил цель своего визита. Дребезжание прекратилось. — Там это… босс тебя к себе вызывает. И чем ты ему понравилась только? Кожа да кости, — все такой же похабный оценивающий взгляд. На Кэр никогда так не смотрели. Она прятала глаза и старалась не обращать внимания. Выходило с трудом: — А если я не хочу идти? — Тебя никто не спрашивает. Понятное дело, но жалость к себе вытащила этот вопрос последней надежды. Клетка со скрипом открылась. — На выход. Пришлось выползать, тихо сжимая зубы от боли. Голова, нога, еще сотня ссадин по всему телу. Тут и доходит весь трагизм. И еще мазохизм от отчаяния. Такая ненавязчивая боль, которая свидетельствует о том, что ты еще жив, приятна, когда понимаешь, что вскоре даже ее не будешь чувствовать. Живой отсюда не выйти. Своих спутников Кэролайн не видела. Язык не повернулся спросить, где они. Правильно, все как в исторических книжках: «Пленников не берем, а женщина — трофей». Ее ввели в небольшую комнату, что была затенена еще больше. У одной стены — подобие человеческой кровати, у противоположной — самодельный стол с дубинками, ножами, арматурами и другим примитивным холодным оружием. А у окна, за которым все еще свистел холодный ночной ветер — мощная фигурка главаря этой банды. Их оставили одних. Стало неимоверно жутко. В какой-то момент беспрерывного молчания, что воцарилось в комнате, к Кэр вернулась ее давняя бойкая натура. Та, которая уже долгих 10 лет валялась на пыльных полках скудного сознания. Взгляд падал на ножи, что находились в соблазнительной близости. Подыграть, пырнуть в правый бок и шмыгнуть в окно. И бежать, куда глаза глядят. А куда они будут глядеть? На белый, удушливо-мелкий песок, что уже пророчил мучительную смерть от жажды? Лучше уж так, как уготовила судьба… — Я не причиню вреда. Удивление? Нет, что вы! Полное отрицание. А еще какая-то давно позабытая наглость: — Неужели? — Мне ты мертвой не нужна. — Тогда зачем я здесь? Он повернулся. Высокий, мускулистый, заросший такой бандитской щетиной. Мужчина казался ей старше своих лет и совсем не оправдывал свой внешний вид. — Извиниться. Кэролайн замерла. Окаменела не только в плане выражения лица — руки и ноги скрутило какой-то судорогой недоверия. Хотелось взять, забиться в угол, спрятаться от всего мира, лишь бы не получить ответ на вопрос, который так и лез на язык: — Киран?.. Совсем не похожий на себя прежнего. Избитый, измученный своим образом жизни. Откровенно страшный. Лучший в мире друг. Он улыбнулся с такой горечью, что у Кэр выступили безвольные горячие слезы. — Привет, Кэрри. А ты хорошо себя вела в мое отсутствие? Он должен был сказать это не сейчас, а очень и очень давно. Он говорил с жалостью и раскаянием, а еще осознанием, что они ничего не стоят. Он даже развел руки, он хотел, чтобы его обняли, но девушка молча попятилась назад. Никогда бы она не подумала, что сможет его бояться. — Как ты?.. — день глупых вопросов. И очевидных ответов: — Лучше не спрашивай. А еще лучше не смотри, не думай, не вспоминай, не загоняй себя в золотую клетку с шипами внутри. Но если хочешь пройти испытание на прочность, то лучше не отступать: — Нет, расскажи. А Киран все-таки не изменился — отметила Кэролайн — все пропускает мимо ушей самый важные вопросы, потому что знает, что ей не понравятся ответы. Удивительно, но еще бережет. — Я отпущу тебя. От хижины, если идти на запад, то придешь к тому убежищу… — Расскажи. Не изменилась и Кэр — умеет давить. Правда, раньше он тяжело вздыхал и со словами: «Ну ладно…», начинал какой-то невероятный рассказ. А теперь до острой боли где-то под сердцем берет ее за руки, ведет к кровати, усаживает и, не смотря в глаза, говорит: — Помнишь, в детстве мисс Паунс рассказывала нам легенду о том, что раньше все люди ходили парами, были связаны навечно. Но в один день что-то произошло и пары распались, оказались разбросаны по разным уголкам мира. Они страдали, ища друг друга, а когда находили, жили счастливо. Вроде по-отдельности, но в тоже время вместе. — Какое это имеет отношение… — Помнишь, я говорил, что это бред? — Киран перебивает мягко, но все также горько. Говорить и спрашивать Кэролайн уже не хочется. — Помню. — И я до сих пор не верю. Я верю в другое. Предопределено судьбою стоять двум людям рядом — на расстоянии одного шага. И в любой момент один из них может сделать этот шаг навстречу и быть с любимым человеком всю жизнь. Проблема только состоит в том, что между этими людьми находится огромная, глубокая пропасть, с острыми шипами внизу. Ее можно легко перешагнуть, но если поставишь ногу не туда — к счастью уже никак не вернешься. — Кэролайн смиренно молчала, потому что не знала что говорить, поэтому паузы, затяжные, колючие, только терзали еще больше. — Я очень неудачно оступился. И вот-вот рухну к верной гибели. — А если я спущусь и постараюсь тебя вытащить? — надежда, о которой говорил Дейл. Она ее нашла. Но вряд ли оправдает. — Каньон глубокий. Ты потратишь всю жизнь, чтобы безопасно спуститься. А я или сорвусь до того, как меня спасут, или, что в сотни раз хуже, утащу вместе с собой и тебя. — А если я прыгну? — она до крови закусила губу, и сама не веря в то, что говорит. Говорило отчаяние. И та призрачная любовь, которую она до сих испытывала, но никогда не видела у себя под носом. — Я бы этого не хотел. И опять у девушки заканчиваются слова. И предательски начинаются слезы. Скупые, какие-то сухие, но горячие, как и руки, что до сих пор держат ее ладони. — Расскажи: как ты? — он просит тихо, виновато, а она долго не отвечает. — Первые пять лет — как в тумане. Работа, сон, работа, сон, чтение наших надписей в коридорах. — Он тихо вздыхает. — Последние пять — неправдоподобно хорошо. Работа, муж, караваны раз в две недели, большая комната на третьем уровне, трехлетний сын... После этого у Кирана что-то рушится внутри. По лицу видно — слишком каменное. — Как зовут? — голос вроде и ровный, а изнутри дрожит. — Кайл. — Мило. Это было его словом-паразитом. Его мальчишки за это презирало. Не «ясно», не «понятно», не «ну, хорошо», а «мило». И всегда так неуместно. Особенно сейчас. Киран встал, быстро покопался в карманах, выудил что-то маленькое и вложил в ладонь подруге: — Ты просила сувенирчик. А я, идиот, не принес. Серый металлический цветочек. До чертиков похож на те первые вещи, которые мастерил Киран в детстве. И Кэролайн до сих пор не знает, что говорить. Знает он. — Беги, Кэр, беги. Подальше от меня, от этой пропасти. Ты со своей стороны домик построила — есть где жить. Не будешь стоять у края и ронять в каньон слезы. Беги, потому что я не хочу тебя испачкать. Когда упаду, брызги будут похлеще, чем при падении валуна в море. А ей бежать не хотелось. А ему не хотелось, чтобы убегала она. — Жизнь на острых кольях не построишь. Я вернул тебе все, что забрал. Уходи. Первый взгляд, даже не в глаза, а душу. Уходя, она думала, что ненавидела себя не за эмоциональность, а за бездушность. Помехи, шипение. Все, как прежде — Кэролайн, правда, взрослее и краше устанавливает где-то там перед кроватью камеру. Все, как в детстве — даже ноги и помятое покрывало. Девушка садится, решительно вздыхает и поворачивается к другу на мгновение: — Готово. Давай начинать. — Помню, что сказал тогда: глу-по! — парень настырно вытягивает слова. — Ну Киран!.. — Зачем тебе эта клоунада? Что дадут эти записи? Через десять лет мы это посмотрим и скажем: «У-у-у, какими мы идиотами были! Даже представить стыдно!», — сейчас Киран грубее, чем обычно, и Кэролайн начинает обижаться: — Вот когда ты хочешь что-то устроить — я подыгрываю, а когда я тебя о чем-то прошу, то это «клоунада». Зацепляют парня. Он сел рядом, лениво поглядывая в объектив: — Что я должен сказать? — с примирением и неохотой одновременно. — Завтра ты уйдешь на опаснейшее задание в мире. А что будет, когда вернешься? — Если я вернусь… — Киран начинает с уже заметным оживлением, похоже, в голове вдруг появились мысли, но закончить не дает Кэролайн, с заметным страхом в голосе говорит: — Не говори: «если»! Он странно на нее смотрит. А у девушки на глазах начинают блестеть слезы. Не в состоянии себя сдержать, она закрывает лицо руками, отворачивается от камеры и прижимает колени к груди. Парень с несвойственным умилением улыбается и тянет к ней руки: — Иди сюда, глупое ты создание. Иди-иди. Дядя Киран сказочку расскажет. — Прижавшись к другу, Кэролайн выжидающе на него смотрит. Тот, втянув вдохновенно воздух, выдает: — Жили-были где-то там, дохренищи далеко парень и девушка. Они такие странные были: вроде дружат, вроде любят друг дружку, но готовы и головы поотрывать. Но больше всего их бесило, что куда прется один, туда лезет и другой. Без своей воли. Лазили вот так вот по миру, пока один прохожий у них не спросил: «А зачем вы руки между собой связали? Неужели такие неразлучные, что можете всю жизнь рядом быть?». Ребятки посмотрели и увидели, что реально его и ее рука были перевязаны ленточкой. А они и не знали! Думали снять, перерезать, но решили: друг без друга все равно никуда. Так и остались. Он умолк, наблюдая, как девушка, надув губки, сосредоточенно разглядывает свои запястья. — Я вернусь, Кэрри, — и он крепко-крепко ее обнимает, а потом начинает качать, действительно, как младенца-грудничка, успокаивающе проговаривая: — А если не вернусь, то все равно буду рядом. Всегда. Мы же K&К — друзья… — …навек… — закончила она их личную фразу, только их, что значит гораздо больше, чем глупый слоган. — Ты сама это сказала. Я всегда буду с тобой. Везде. Во всем. Потому что мы — одно целое. Так распорядилась судьба. Помехи. Это была последняя запись в коротком видео-дневнике. И пускай сейчас, в современном, развитом обществе, совсем не ценятся такие устаревшие дискеты с компьютеров прошлого поколения, они хранят в себе гораздо больше, чем глупые разговоры в камеру. Можно, конечно, положить и к остальным в личную коллекцию, но, пожалуй, я выделю ей особое место. Желательно, где-то у сердца.