Первый шаг

Вальдес, как ветер, врывается, куда не звали, наполняя собой все пространство, и даже если успеть быстро закрыться, замкнуться от него, воздух вокруг уже не будет прежним. И потревоженное душное отчаяние становится легче, разбавляясь морской свежестью и легкой теплотой чужих слов. Кальдмеер смотрит на него и не верит, что такие люди существуют, ему раньше еще никого не хотелось удержать подле себя чуть подольше, чем этот кто-то хотел бы остаться. Никогда раньше, слушая про хексбеpгских ведьм, он не замыкался на мысли, что они способны принимать облик любого желанного человека. Никогда раньше ему не хотелось поймать руками ветер, чтобы только иметь возможность смотреть в чужие глаза так долго, пока не станет ясно, какой он на самом деле, Ротгер Вальдес, и что прячется за легкостью и синими искрами темных глаз. — Как поживает мой дорогой гость? — Вальдес подходит слишком близко к Кальдмееру, вторгаясь в личное пространство. — Как ваше плечо? И он внимательно смотрит на плечо, словно способен сквозь всю ткань одежды поставить диагноз, хорошо ли заживает рана или нет. Потом удовлетворенно кивнув чему-то, что увидел только он сам, легко обхватывает Кальдмеера за здоровое плечо и ведет в сторону двери. — Вам нельзя больше тут находиться, — и тут же поправляется. — Не так… Вам просто необходимо находиться в этой комнате, но исключительно в вечернее и ночное время суток. Сейчас же, днем, просто не простительно оставаться взаперти этих гостеприимных стен, когда можно, например, прогуляться по берегу моря. Вроде бы предложение, но отказа Вальдес не примет, он говорит о чем угодно, он удивительно легко способен понять мысль с полстроки… но он будет глух к тому, что не считает необходимым быть услышанным. Кальдмеер и не настаивает. Он хочет вновь увидеть, как холодные зимние воды накатываются на прибрежные камни. Он помнит, что в молодости звал на свидания девушек именно к воде. Потому, что хотел показать самое красивое, что видел в своей жизни. Помнит и не может прогнать эти воспоминания, когда самая далеко забежавшая волна омывает ему кончики сапог, а Вальдес накидывает на него свою моряцкую куртку, отмахиваясь в ответ на возражения. Говоря, что сам не замерзнет, а гостя беречь надо. Кальдмеер складывает часы, проведенные вместе, в дни, и получается очень много, чересчур много для действующего вице-адмирала, у которого должно быть достаточно своих дел. Дел, что важнее заботы о пленном. Кальдмеер смотрит на свое искаженное отражение в набегающей волне и видит только камни в мутной воде. Он смотрит на совершенно по-детски счастливого Вальдеса, а когда тот, перехватив взгляд, оборачивается, ловит его лицо в ладони и быстро целует, чувствуя, как Вальдес замирает в его объятьях, словно пойманная птица. — Адмирал цур зее? — спрашивает Вальдес, и в его голосе столько неподдельного удивления, что Кальдмеер понимает — ошибся. Не обращаются в таких случаях по званию, да и слишком растерянно выглядит Вальдес, как будто и правда не пытался стать так близко. Олаф Кальдмеер чувствует, что оказался не прав, что поступил не так, как стоило, что, решив, будто все и так ясно, разрушил только-только начавшую зарождаться дружбу. Он отступает и склоняет голову, извиняясь. Разворачивается и идет прочь, пытаясь по крупицам разобрать жизнь последних двух месяцев — и не находя своей ошибки. А когда он останавливается и оборачивается, уйдя уже достаточно далеко извилистыми дорожками, то видит, что за ним никто не следует. Он один. Он прикрывает глаза и ждет, когда вернется холод в разум и спокойствие в душу. С разумом всегда легче, тот быстро напоминает, что если Вальдес только захочет, он всегда может вызвать Кальдмеера на дуэль. Пара дней проходит в одиночестве, которое почему-то совсем не может развеять общество Руппи. Вроде бы ничего необычного, но тишина давит, а комната, когда он остается один, душит своей пустотой, хотя раньше этого не было. А потом приходит Вальдес, вроде и такой как всегда, но движения чуть резче, улыбка чуть кривее, а взгляд не выдерживает взгляда в ответ надолго. Он начинает говорить, и первые слова выходят странными — голос звучит так, как будто он все эти дни молчал. Он вдруг перехватывает руку Кальдмеера обеими своими и сжимает в ладонях. — Послушайте, я был не прав. Мне надо объясниться, но это сложно. Я… я подготовил слова, но они исчезли, как только я перешагнул порог. Я должен договорить, а вы, вы пока только слушайте. Если перебьете, боюсь, я не смогу продолжить. Кальдмеер медленно кивает и предлагает сесть, впервые сам наполняя бокал гостеприимного хозяина, что смог так сильно запасть в самую душу. Вальдес говорит, и слова, слетающие с его губ, поражают Кальдмеера тем, насколько они не подходят образу лихого и бесстрашногo врагa, с которым приходилось сталкиваться в бою. И которого так хочется обнять сейчас. — Не поверю, что вы не пришлись по нраву ни одной юной особе, — качает головой Кальдмеер. — Мне это было ни к чему, — Вальдес небрежно пожимает плечами, но пальцы, сложенные в замок, белеют от напряжения. — А ваши ведьмы? — Кальдмеер все еще не готов смириться с тем, что можно было дожить до возраста Вальдесa, ни разу не разделив ни с кем ночь. — Они дают то, что ты от них пожелаешь, — Вальдес тепло улыбается и бросает взгляд в сторону окна. — Но слишком близкая связь с ними может убить. Так что я с ними только танцую. Кальдмеер трет ладонью глаза, но сказанное все равно не укладывается в его модель реальности. Потом вновь смотрит на Вальдеса — нет, он все тот же, разве что взволнованный. Кальдмеер перебирает в голове и находит тысячи и тысячи способов, как можно было бы Вальдесу оказаться в объятиях прекрасной девы, и еще пару сотен — в объятиях любого боевого товарища. Учитывая нрав Вальдеса, он мог себе позволить завести интрижку на одну ночь на нетрезвую голову… но этого не случилось, и теперь Олафу страшно спросить, может быть, и поцелуй у Вальдеса был первым? — Тогда, я полагаю, вы сторонитесь чужих касаний подобного рода, — находит единственное объяснение подобному Кальдмеер. — Мне стоит извиниться. Я не мог предположить такого, и был уверен, что мои симпатии взаимны. Вальдес, не отвечая, встает, и Кальдмеер копирует его движение. — Все не так, — Вальдес запускает руку в волосы, лохматя их, и как-то грустно смотрит на Олафа. — Я не романтик, но мне действительно ни с кем не хотелось близости. Он прикрывает глаза и открывает снова, уже уверенно смотря на Кальдмеера. — Но с вами я хотел бы попробовать, — и после паузы добавляет: — Если вы еще хотите учить меня всему. Он подходит к Кальдмееру очень-очень близко и тихо произносит: — На эту ночь вручаю себя вам. Кальдмеер касается его пальцев и ведет ладонями выше, чувствуя сквозь шелковую рубаху теплые руки, скользит по плечам, шее, останавливаясь, лишь обняв в ладонях лицо Вальдеса, тот чуть опускает ресницы, взгляд уже не кажется цепким, скорее рассеянным и томным. Олаф целует его глаза, а потом касается лбом лба Вальдеса. — Ротгер, я обещаю тебе, — говорит он, стараясь поделиться своей уверенностью с человеком, которого желает. — Все будет так, как ты захочешь. Если передумаешь — уйдешь, если останешься, то я сделаю так, чтобы ты никогда не пожалел, что доверился мне. — Не уйду, — твердо отзывается Вальдес и сам целует Кальдмеера. Вести за собой равного, того, кто доверился, когда не доверял себя ранее никому — странно и по-своему страшно, вдруг есть причина, о которой не было сказано? Не ждал же всю свою жизнь Вальдес именно его, Олафа? Придется поверить, что ждал, но все равно, это ничего не меняет. Тот не спешит проявить себя, перехватить инициативу, он плавится в руках и позволяет делать с собой все, что угодно, откликаясь на поцелуи, помогая стянуть одежду и белье, но не начиная ни единого действия сам. А ведь даже если он и не принимал участия, наверняка знал, слышал или видел, как все происходит. Не мог же ни один друг ни разу не затащить его в кабак или на портовый постоялый двор? Что говорил тогда Вальдес? Что ведьмы не простят любимчика за измену? — Немного неловко, — неожиданно произносит Вальдес, оказавшись полностью обнаженным, и видно, как он борется с собой, желая прикрыться. — Забавно, никогда не стеснялся своего тела, а сейчас прямо неудобно. Он как-то криво улыбается. — Перед тобой хочется быть чуть лучше, — хрипло заканчивает он, напряженно следя за тем, как Олаф избавляется от одежды. — Это всегда так, — Олаф опускается на кровать рядом и берет ладони Вальдеса в свои — тот вздрагивает и тут же извиняется, и кажется, ему только нужен повод, чтобы сбежать, и лишь прохладные пальцы Олафа удерживают его на месте. Легко, но крепче всех якорных цепей. — Когда кто-то нравится, хочется стать лучше, чем ты есть на самом деле, иногда это помогает стать лучше, но иногда — это просто ложь, — Олаф разворачивает руки Вальдеса ладонями вверх. — Мне ложь не нужна. Правда. Меня смущает твоя покорность, и если я ее причина, то мне этого не нужно. — Я не знаю, но продолжай, — и неожиданно Вальдес начинает смеяться, громко и весело, как раньше. — Олаф, мне страшно! Ты представляешь? Мне в бою страшно не бывает, я смерти не боюсь, а сейчас… Его голос постепенно утихает, и Вальдес сжимает губы в тонкую полоску. — Это разный страх, — мягко говорит Олаф, придвигаясь ближе и гладя пальцами запястья. — Но лучше бы твой первый раз был с женщиной. Красивой и опытной, — руки Олафа скользят по телу, гладя и успокаивая, обещая тепло и ласку. — Меня устраивает, что мой первый раз будет с тем, кто мне нравится, — отзывается Ротгер. — Мне ведь лучше лечь на спину, так ведь? — Да, — соглашается Олаф. — Так было бы лучше. Они оба возбуждены, но Олаф боится торопиться, кто знает, что было истинной причиной страхов Ротгера и к чему может привести любое грубое действие сейчас. Тем более что тот сам не подгоняет Олафа в его ласках, а скорее напоминает человека, который предпочел бы незаметно исчезнуть. Ротгер вытягивается вдоль кровати. Красивый, сильный, загорелый, он следит за Олафом, за его руками, которые гладят его тело, заставляя расслабиться. — Ротгер, — окликает его Олаф, и тот тут же вскидывает взгляд, смотрит своими темными глазами в самую душу, и Олаф понимает, что это страшно, когда Вальдес не улыбается. Он склоняется и целует его в губы, долго, жарко, но не слишком настойчиво, не желая спугнуть. — Ротгер, я хочу тебя. Сильно, ты понимаешь это? Он говорит в самые губы — и чувствует, как выдыхается заветное «да». — Тогда скажи, ты бы хотел видеть мое лицо, когда мы будем это делать, или нет? Ротгер улыбается, точнее, ухмыляется своей кривой бесовской ухмылкой. — Прости, но нет, — отвечает он. — Мне перевернуться на живот и подогнуть колени? Смазку приходится брать из масляной лампы, потому что Вальдес не задумался о том, за чем приходил, или, может, надеялся, что все обойдется. Но сейчас промасленные пальцы в нем, подготавливая для другого вторжения, и на каждый их толчок Ротгер откликается сдавленным стоном. Олафу хочется думать, что, раз тот еще возбужден, значит, ему приятно, но уверенности нет. Есть желание, которое невозможно сдерживать так долго. Олаф входит плавным движением и сразу до конца, не растягивая вторжение, и задыхается от яркости ощущений. Ротгер тихо стонет, и его пальцы до белых костяшек сжимают подушку. Олаф нащупывает его член и начинает ласкать ритмичными движениями, а потом и сам двигает бедрами в такт им. Олаф целует плечи и спину, обводит большим пальцем головку чужого члена и никак не может понять по редким вырывающимся стонам, хорошо ли Ротгеру с ним. А потом уже не до чужого удовольствия, потому что хочется сильнее и быстрее. Разрядка приходит к ним практически одновременно. Отдышавшись и отстранившись, Олаф осторожно тянет Ротгера за плечо, уговаривая перевернуться, чтобы увидеть. — Ты как? — все еще не выровнявшимся голосом спрашивает он. Сначала Вальдес лежит зажмурившись и тяжело дышит, потом открывает глаза, в которых тут же появляются лукавые искры. — Нет, в следующий раз я хочу видеть твое лицo, — восклицает он и улыбается. Олаф склоняется над ним так низко, что они касаются лбами, и улыбается в ответ.