Потоп

And ah, my love, remind me, what was it that I said? О, любовь моя, напомни мне, что именно я сказала? I can't help but pull the earth around me to make my bed Мне ничего не остается, как окружить себя сушей, чтобы устроить себе постель. And ah, my love, remind me, what was it that I did? И, о, любовь моя, напомни мне, что же я наделала? Did I drink too much? Am I losing touch? Я слишком много выпила? Я больше не справляюсь? Did I build a ship to wreck?

      Дождь безжалостно барабанил по пластиковому стеклу с таким остервенением, с каким ядра вылетают из пушки, и приводил в замешательство, если не синоптиков, то хотя бы случайных прохожих, по воли случая попавших на растерзание весеннему ливню. Вроде бы и нового ничего: что ещё можно было ожидать от этого времени года? Только вот сильно напоминает легенду о всемирном потопе, изложенную когда-то в «Бытие», где Ноев ковчег бороздил бескрайние просторы затопленного мира в поиске уцелевшей суши.       Тень улыбки проскользнула на безмятежном — если не меланхоличном — лице молодой женщины, но тут же слетела с очередным раскатом грома. Глупо в их-то двадцатом веке доверять всем этим предрассудкам, как делали отцы и матери. Они не в том возрасте, не в том году и не в том настроении, когда стоило на что-либо полагаться.       Адам, с неподдельно серьезным видом и нахмуренным лицом, только дополняет и без того вялую картину антиутопии, царящей в округе. Неправильно видеть, как такие тяжелые раздумья отражаются на нежном, по-юношески прекрасном лице. Неправильно с эстетической точки зрения. Кажется, что он — невольно, естественно — повзрослеет скорее.       Бессмысленные, скучные, материальные слова затягивали в нескончаемый водоворот событий, и Рут — не до конца отошедшая из забытья — пыталась вырваться из ненавистного омута — плена, прервать неприятную дымку, встряхнув головой — безрезультатно.       Она сама нарушила первое правило — не привязываться. Так что осталось лишь два выхода: так и остаться в сетях, что значит забыть обо всём да начать иную жизнь со всякими семейными прелестям; или выплыть, только вот ценой слишком дорогой — непосильной.       Пред ней все тот же недовольный Адам, со всклокоченными пшеничными волосами и плотно сжатыми, почти исчезнувшими с лица губами. Видеть его таким вошло в привычку. И сколько не пытайся закрыть глаза, откинуться на спинку кресла — всё тоже. Ничего не меняется.       Она тянет его на беспросветное дно, и Винчестер теряет почву под ногами. Поникший, как и вчера, как и позавчера. Будет поникшим, пока не встретит счастливую, веселую девушку с трепетно горящим, неподдельно заботливым взором, и кругленькой пухлой ручкой, которую она благосклонно протянет ему для нежных поцелуев, как сделала бы любая — насмотревшаяся слащавых мелодрам — кокетка. Если парень найдет другую, так будет лучше для всех. Даже если другая будет совсем не девушкой из грёз.       Он не слушает или не хочет слышать слова Руфи, и они канут с новым раскатом, уплывая сквозь ставни. То ли парень действительно знает, как лучше, то ли ему в самом деле наплевать.       Их отношения — утопающий корабль; ни к чему хорошему не приведут — погубят обоих. Оуэлл хочет побыстрее покинуть полузатонувшее судно, Винчестер же с видом полного замешательства, как храбрый капитан, просит поднять паруса, из последних сил держась за штурвал.       Это ураган, несущийся по миру смерч, но не любовь. Связь ранит. Душит. Губит.       Женщина постукивает ножкой с высоким подъемом, и отстраненно чиркает на пустом клеточном блокноте искусанным карандашом.       Работа психолога — раскрывать все тонкости душевной организации своих клиентов, выявлять их подсознательные препятствия и выслушивать душераздирающие истории, как будто списанные друг у друга, по сотни раз в день; тяжелым аккордом подводя свинцовые строки.       Возраст и положение клиентов — естественное — не имеет значения; не разглашается. И порой Рут кажется, что Адаму тоже нужен психолог. Не такой, как она. Настоящий. Ослепительный халат мешком спадает с плеч; он никогда ей не шёл — слишком белоснежный, приторно идеальный.       Винчестер упорно доказывает, что события можно переменить. Он еще верит, что всё, что нужно Рут — хорошенько разобраться в себе. Даёт ей советы, предлагает поездки, словно женщина незаслуженно заняла его место — место советчика. Только говорит он бессмысленно, зазубрено. Будь жизнь хорошенькой пьесой, вышло бы куда удачнее.       Он выразительно машет руками перед ее лицом, возводит их к небу, ерзает на стуле и твердит что-то настолько неинтересное, что женщина слепо кивает, не забывая время от времени закатывать глаза. Это не кончится.       Винчестер с досадой топает ногой, и Оуэлл не хотя обратила на него внимание. Совсем не вовремя.       Парень не жалуется, и это только и может, что обострять ситуацию. Только и остается, что воспевать дифирамбы его терпимости. Если только…       Руфь притягивает его ближе, какими-то неестественно резкими движениями цепляясь в ворот клетчатой рубашки. Адам улыбчиво, с видом истинного знатока женской натуры, принимает её в объятья. Потому что умеет любить заботливо, благоговейно, верно, как любят хорошо воспитанные мальчики из благополучных семей. Он нежно-нежно прижимает девушку к холодной шершавой стене, от чего холодок покрывает белую, как мрамор, кожу Оуэлл. Не больно и не досадно. Она снова затягивает его в круговорот безумия — непрерывную цепь, — ставшую зависимостью, и они снова тонут. Рядом на столько, что она чувствует его обжигающее дыхание на шее. Вязкие, тянущие на дно поцелуй.       Сегодня судно вновь затянет под толщи вод, чтобы больше не выплыть. Адам на время станет спасителем — Ноем. Руфь же опуститься на не затопленный берег, на миг, позабыв о принципах.