Часть 1
8 апреля 2015 г. в 22:59
POV Асаха.
«На улице льет проливной дождь, скользкая, липкая грязь под ногами мешает быстро идти. Мой дом уже недалеко и я прибавляю шаг.
Я абсолютно весь вымок, длинные волосы потяжелели от воды и я, то и дело отбрасывал их в сторону, чтобы не лезли в глаза. Доспехи самурая, что мне недавно выдали в полку, ужасно давили на грудную клетку и плечи, от чего идти становилось еще труднее.
Но вот наконец-то мой дом. На подоконнике стоит свеча, а внутри дома маячит знакомая до боли тень, расставляя ужин на столе.
Забегаю под крышу и тут же стучу в бамбуковую дверь. В голове бьется одна мысль, как можно скорее снять с себя все мокрое и переодеться».
Через несколько секунд дверь открывает молодая женщина. Длинные, светлые волосы волнами спускаются с плеч, кимоно нежно – лилового цвета с повязанным на талии поясом оби, прекрасно подчеркивающее фигуру и добрые, темно – зеленые глаза, что смотрят на пришедшего парня с волнением и слегка укором.
- Асаха, где ты пропадаешь? Я ведь беспокоюсь о тебе. Двадцать два года от роду, а мудрости не прибавилось ни на каплю. Как говорила твоя бабушка, о тебе, кстати, на голове у мальчика густо, а в голове пусто. Ничего с тех пор не изменилось.
Юноша смиренно выслушал все нравоучения матери, но как всегда поняв, что она не злится, а беспокоится за него, второпях кивнул головой и, поцеловав маму в щеку, быстро снял сапоги и прошел в свою комнату.
Асаноха, лишь покачала головой и, заперев дверь, прошла за сыном в дом.
-Извини, мам, нас просто на службе задержали. Каин, поймал огромного кабана, и нам всем отрядом пришлось помогать ему, нести эту тушу до дома… - Асаха вдохновенно вещал о ситуациях, что произошли, пока он был на службе, переодеваясь в сухую одежду, что заботливо оставила на футоне его драгоценная мать.
Сама же женщина, лишь легко улыбалась и качала головой, слушая повзрослевший, но все такой же звонкий голос своего взрослого сына, иногда откидывая длинные волосы назад, чтобы не мешали доделывать ужин, что она так долго готовила для юного самурая.
Но вот, готовка закончена, Асаноха расставляет чашки – последнее дополнение к столу, и внезапно чувствует, как с левого бока появляется улыбающееся лицо сына. Асаноха вздрагивает от неожиданности и роняет чашку на пол, которая в свою очередь разбивается вдребезги.
-Асаха! – Воскликнула женщина и ударила парня по щеке. Не сильно, но хлестко. – Нельзя же так подкрадываться.
Юноша стыдливо опустил глаза в пол и потер щеку.
- Извини, мам…- Молодая женщина покачала головой и слегка погладила большим пальцем раскрасневшуюся, после удара щеку.
-Ничего, садись, ты наверно голодный, словно сто муравьев. – Асаха ослепительно улыбнулся и кивнул, быстро садясь на колени за стол. Асаноха достала новую чашку, поставила ее рядом с самураем, и опустилась на колени рядом со столом, ловко расправляя подол лилового кимоно.
- Итадакимас. – Прозвучало два голоса в тишине дома, и семья принялась за еду.
Мать расспрашивала сына о службе, на что он с радостью отвечал, иногда активно жестикулируя руками, чем вызывал у Асанохи веселый, заливистый смех.
Когда с ужином было покончено, Асаха помог, матери убрать со стола посуду, и предложил помощь в мытье посуды, на что получил решительный отказ.
-Нет, сынок, ты должно быть очень устал. Иди, отдохни, а я сама здесь все вымою.
Юноша кивнул и, обняв мать, поцеловал ее в щеку, чем вызвал нежную и мягкую улыбку. Бледная, худая рука матери потянулась к мокрым волосам сына и…
Хао раскрыл глаза. На щеках чувствовались мокрые дорожки слез. Костер затухал рядом, а в лесу звучало глухое уханье совы. Оммедзи сел и поежился от холода. Сердце сильно стучало, ладони вспотели, а в ушах все еще звучал заливистый смех матери.
Хао прикрыл уставшие глаза и провел по ним ладонями, пытаясь унять дрожь, что пробивала тело. Он обнял плечи руками и стал раскачиваться вперед – назад, успокаивая себя.
"Мама".
Взгляд шамана упал на холм, что находился вблизи его ночлега, уже занималась заря, солнце медленно поднималось из-за холма, а лучи уже пробивались сквозь тучи.
Для Хао начинался новый, хотя и ни чем не отличавшийся от других, полный лжи и одиночества день.