Немецкий пациент

– Давай, Хенрих! – Кристофер закинул руку пилота себе на плечо, повёл дальше от дымящегося самолёта. Нужно торопиться. Лес, в котором они совершили вынужденную посадку, кишел американскими патрулями. Не успели они пройти и полумили, как им под ноги выпустили автоматную очередь. – Стоять! Проклятые янки! Хемсворт мог бы свернуть шеи этим мальчишкам без особых усилий. Но на его плече висел раненый товарищ, который был совсем плох. – Вас только двое? – поинтересовался командир отряда на ломаном немецком языке. Кристофер кивнул. – Имена и звания! Лётчики промолчали. Хемсворт знал, что их не убьют. Союзники собирали всех подряд, тащили в плен, допрашивали. Тщетные попытки узнать хоть что-то. Американцы то прорывали оборону, то вновь тонули, терялись в промозглых французских лесах. Командир разглядел нашивки и погоны на кителях немцев. – Говори, или ему конец. – Молчи, Крис, – Хенрих ухмыльнулся окровавленными зубами. Осколками зенитных ракет ему вспороло грудь и часть живота. Ему осталось недолго. Командир что-то затараторил своим подчинённым. Один из партизан, озлобленный юнец, подскочил к немцам и влепил Хенриху пощёчину. Что-то закричал. У Хемсворта в глазах потемнело. Он опустил друга на землю, схватил мальчишку за грудки и швырнул его в командира. Кто-то пустил пулю, но промазал. Кто-то накинулся сзади. Хемсворт взревел как разъяренный медведь, кинулся на ближайшего, пытающегося перезарядиться солдата. – Гнусные выродки! У вас нет чести! – орал он, раскидывая людей и ломая им кости. Вдруг автоматная очередь просвистела у левого уха, два раза ужалила немца в плечо. Третья пуля попала в бедро. Но Хемсворт устоял. – Стоять, – командир, наконец, смог подняться. – Ты пойдёшь с нами. Или… – Мы не сдаёмся, – тихо, но чётко произнёс Хенрих. Он сидел, прислонившись к дереву, и был совсем плох. Кристофер скрипнул зубами. Если сдаться, эти ублюдки подлатают друга. Если же нет… то и горевать не о чем. Всех ждёт один конец. Днём раньше, днём позже. Не всё ли равно? – Дело ваше, – хмыкнул янки. Поднял пистолет, направил Хемсворту в лицо. Тот не успел даже удивиться. Бах! В голове на мгновение сверкнуло, и сознание стало угасать. Ноги подкосились, он рухнул на землю. – Этого скрутите. Безумный ублюдок так просто не отделается. – А этого? – В расход. Он был ещё жив. Всё слышал, кое-что видел. Попытался пошевелиться, но тело не слушалось. Из горла вырвался надсадный вой, когда пули пробили тело его товарища. Кровь выходила толчками. Его кое-как подняли на ноги. Потащили. Не от пуль, так от ран суждено ему скончаться в этом гнилом сыром лесу. Нелепость какая-то. Зачем всё это? В раскалывающуюся голову лезли странные, почти патриотические мысли. Мысли, которые он не успел додумать, когда глядел в масленое око пистолета. Жаль, не увидит он, как Германия восстанет из пепла, сбросит, растопчет безумного тирана, возомнившего себя богом. Не увидит он мирной жизни. Не увидит… *** Кристофер попытался открыть глаза, но яркий свет мешал, бил прямо в расслабленные зрачки. Он замычал, зажмурился. Его лица коснулась прохладная рука. Пальцы насильно подняли правое веко. Свет немного приглушили, и в комнате стало почти темно. Кристофер, наконец, проморгался. Из резкого полумрака выплыло симпатичное улыбающееся лицо в обрамлении золотистых кудрей. – Ну, вот вы и проснулись, – улыбчивый мужчина говорил с акцентом, то ли с баварским, то ли с австрийским. Из-за его плеча выглянул другой: тоже русый, тоже голубоглазый, в белоснежном халате, но хмурый как чёрт. Что-то сказал своему улыбчивому коллеге. Кристофер напрягся. Английский! Точно. Чёрт подери, проклятые янки! Дёрнулся было, но его тут же остановили. Прижали к кровати. Снова одарили улыбкой. – Ну-ну, не стоит. Вам нужен покой. Плечо и ногу мы вам подлатали, с ними проблем не возникнет. Но вот голова всё ещё в опасности. Так что лежите смирно. – Вы немец? – просипел Кристофер. И тут же закашлялся. Рот пересох, язык прилип к нёбу, глотку будто скребли наждачкой. К губам тут же поднесли стакан, помогли чуть привстать, чтобы не пролить вожделенную воду. – О нет, я не немец, – склонившись к нему, доверительно сообщил улыбчивый врач. – Как бы радовалась моя гувернантка, узнав, что вы приняли мой говор за немецкий! Он отставил опустевший стакан. Пока проверял повязку на голове, продолжил: – Вы находитесь в английском госпитале, временно обустроенном в замке местного аристократа. Аристократ куда-то делся, а мы… Второй врач резко оборвал его, что-то рявкнул, резко и неприятно. Кучерявый доктор согласно кивнул. Присел на край кровати. Всё такой же до неприличия дружелюбный. И взгляд такой проникновенный. Будто они старые друзья, встретившиеся после многолетней разлуки. Кристофер смотрел на него со всё больше возрастающим удивлением. А второй доктор ему не нравился. Злобный тип. Хотя – он теперь военнопленный, выбирать не приходится… Но этот, с кудрями, ему сразу понравился. Он таких, кажется, и не видел никогда. С таким живым лицом и выразительными, яркими глазами. Давно отвык от открытых человеческих лиц и эмоций. – Я доктор Хиддлстон, хирург на службе Его Величества. А это доктор Камбербэтч. – Еврей? Вот оно. Кучеряшку будто выключили. Улыбка исчезла. Нахмурился. Губы сжались в тонкую линию. Он даже отстранился. В глазах – разочарование, будто он ждал этих слов, и вот дождался. Камбербэтч что-то спросил. Хиддлстон повернулся к нему, заговорил, но тот не слушал. Подскочил к Хемсворту, схватил за грудки, зарычал, выплёвывая ругательства. Кристофер оскалился, довольный собой, своим превосходством. Вцепился в воротник халата, смеялся ему в лицо, не понимая ни слова, но смысл и так был ясен. Кудрявый попытался их разнять, но Камбербэтч отпихнул его. Он, совсем взбесившись, тряс немца, будто намеревался вытрясти из него дух. Наконец приложил его головой о железную раму кровати. В голове зазвенело, перед глазами заплясали какие-то фигурки, рот наполнился солёным, противным. Снова наползла тьма. Последнее, что увидел Кристофер - перепуганный кудрявый доктор накинулся на своего коллегу и наконец-то оттащил его. *** - …знаешь, меня всё время мучает один вопрос. - Какой? - Ты и правда веришь в эту сопливую чушь? Или просто прикидываешься, и разглагольствуешь для красного словца? - Конечно, верю. Конечно! Как иначе жить, если уверен, что люди не изменятся, что всегда найдутся те, кто пойдёт по головам ради своих мелочных целей?! Нет, Бен, я верю, что наступит день, когда… Ну, может, не все, но большинство людей, вне зависимости от расы и пола, будут нести позитив и позитивно мыслить. Я уверен, что когда-нибудь, может, очень скоро, мы, наконец, избавимся от наших варварских привычек. Избавимся от желания убивать, убивать с лёгкостью ребёнка, играющего в солдатики. Избавимся от желания подавлять, властвовать, строить новые и новые тоталитарные режимы. Кто-то сказал, что революция не может быть бескровной[1], другой мудрец заявил, что полумерами не изменить мир[2]. Может и так. Но разве нынешняя война, затронувшая все уголки нашего необъятного мира, ещё не напилась кровью? Разве не достаточно жизней мы отдали для рождения чего-то нового? Лучшего? - Ты говоришь лозунгами. - Пусть так. Но мне противен этот мир и его устой, и по-другому говорить я не умею. Я же не оратор и не актёр. К слову, ты мне тоже иногда бываешь ой как противен. - Я?! С чего это?! - Ты знаешь. - Понятия не имею. Просвети, будь добр! - Этот офицер… - Ааа, вот оно что. Ты со своей «тонкой душевной организацией» и бескрайним гуманизмом у меня уже в печёнках сидишь! Так что, иди-ка ты к чёрту, Томас. - Бен. - Иди к чё-ё-ё-ё-рту. - Ты ведёшь себя как ребёнок, прекрати. - А ты ведёшь себя, как наивный дурачок. - Хорошо, я веду себя как дурачок, но – очень тебя прошу, больше не бей наших пациентов. - Этот ублюдок ещё легко отделался. - Бен, хватит. Ему ещё достанется. Сам знаешь. - А мне плевать. Ты видел его нашивки. Он не просто чёртов фашист, он эсэсовец. У мрази на лице написано, что он мясник каких мало. Вообще, не знаю, зачем его лечить, если всё равно к стеночке поставят. - Такие правила. Нельзя расстреливать раненых. Нужно подлатать, а уже потом… как ты выразился, к стеночке. - И чего ты такой грустный? Влюбился, что ли? - Я думаю о том, что ему предстоит. С такими ранениями, с сотрясением сидеть на допросе у нашего доблестного командира… - Влюбился, значит. - Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие. - Не грусти. Вот, возьми конфетку. - А в глаз не хочешь? Кристофер слушал, как в соседней комнатке, отведённой под врачебный пост, переговаривались британцы. Мерзкий язык. Будто во рту что-то застряло, либо полный рот камешков, и вот они перекатывают их, растягивают слова и фразы. Но у кудрявого голос приятный, кое-где мягкий, кое-где резковатый, чуть насмешливый, чуть тоскливый. Жаль, не понять, о чём говорят. И чего он любезничает? Добренький, наверное, от природы. Кристофер знал таких. Их в первые месяцы – да что там месяцы, в первые недели – целыми составами отправляли обратно в Германию в цинковых гробах. А ведь это была ещё не война. Так, наступление. «Проба воды» на маленьких европейских странах, которые, чуть завидев нацистские штандарты и стяги, сразу падали на спину. Сдавались, лишь бы их не трогали. Тогда ещё в игру не вступили мировые державы, жмущие теперь немецкие войска со всех сторон. Что ж, повезло парню, что он врач. Хотя… Белый халат не намного прочнее шинели пехотинца. Если налёт или наступление… Кристофер зевнул. «Какое мне до него дело? Надо думать о своей шкуре». *** Потом к нему явился военный. Суровый, презрительный человек. Через доброго доктора он пытался выспросить звание, подразделение, где базируются, и так далее. Хемсворт не стал утаивать своё звание, род войск, марку самолёта. Всё равно это ничего не даст. Он с гордостью отчеканил название дивизии. А пока англичане будут радоваться, что им в руки попался офицер высокого ранга, и гадать, где может концентрироваться их эскадрилья, Кристофер сбежит. Ну, или его парни освободят. - Подрабатываете переводчиком? – поинтересовался Хемсворт, когда офицер ушёл. Сестра меняла повязку на плече, а кучерявый что-то писал, присев на соседнюю незанятую койку. - Штабной переводчик неважно себя чувствует. Если сомневаешься в моих способностях, подожди до завтра, – не поднимая головы, ответил Хиддлстон. - Мы уже на «ты»? Мне это по вкусу. Доктор поднялся, что-то сказал медсестре и вышел, не удостоив пациента взглядом. *** Кристофера допрашивали. Меняли повязки. Опять допрашивали. Всё было цивилизованно. Слишком мягко. Он с лёгкостью обходил в разговоре важные детали. Или просто отмалчивался. Его никто не бил, не пытал. Только угрожали расстрелом. Иногда «кормили» обещаниями отпустить. Но даже эти разговоры отнимали почти все силы. Одни и те же вопросы. Одни и те же карты. Снова вопросы. Угрозы. Обещания. Снова и снова. Едва живой, Хемсворт хромал обратно в палату, падал на кровать. О побеге он и не мыслил. Он с трудом переставлял ноги, из-за ранения головы он мучился болями и бессонницей, иногда не мог связать одну мысль с другой. Бормотал, словно пьяный, какую-то нелепицу. Его всё равно допрашивали. Кучерявый доктор больше ему не улыбался. *** Страшная медсестра, напомнившая Хемсворту его первую школьную учительницу, каждый день заставляла его ходить по коридору. Чтобы скорее всё зажило и пришло в годное состояние. Коридор был длинным, как и многие анфилады во французских замках. Рядом всегда шла медсестра. Хемсворт устало брёл вдоль колонн. Уже вторую ночь его донимали боли. Как бы он ни повернулся, шрам ныл. Кожа, мышцы, плоть – казалось, сами кости ноют и горят. Выкручиваются, словно у шарнирной куклы. Под утро свело руку. Совсем измучившись, Хемсворт позвал на помощь. Но медсестра явилась очень и очень нескоро. Поменяла повязку, наскоро осмотрела шов. Из приоткрытой двери доносились возбуждённые голоса, шаги, чьи-то стоны. Бесконечное число раз подъезжали и отъезжали машины. Вся эта какофония давила на голову. Спешные манипуляции медсестры не принесли облегчения. Хемсворт попытался выспросить у неё, что происходит. Но женщина лишь недовольно покосилась на него. Он пытался объяснить, что ему очень нужна таблетка от головной боли. Результат был тем же. Когда она уходила – ему ведь показалось? - на её уставшем лице промелькнуло злорадное удовольствие. Вот и сейчас она шла позади, а у Кристофера даже не хватало сил на мысли о мести и на желание её придушить. Он просто хотел заснуть и проспать до следующего четверга. А лучше до конца войны. Не заметил выступ, споткнулся, полетел носом вперёд. Медсестра охнула, схватила его за пояс халата: - Осторожно! Не пойми откуда взявшийся Хиддлстон подлетел к нему, подставил плечо. Рука легла на грудь поверх повязки. Щеки коснулось тёплое дыхание. Том облегчённо выдохнул. И отстранился. Кристофер поймал его за рукав. - Что случилось сегодня ночью? Хиддлстон задержал взгляд на его пальцах. Высвободился. - Обстрел. Соседний замок обстреляли. Ваши, – доктор пошёл с ним рядом. - Там тоже госпиталь? - Нет, – Хиддлстон явственно демонстрировал нежелание идти на контакт. Дальше они шли в молчании. Но вот Хемсворт чуть сжал его плечо, привлекая внимание. - Что такое? Болит? - Этот значок, - Кристофер достал из кармана круглый значок. По виду золотой, со свастикой, выведенной чёрной эмалью. - Он дал мне крылья. Не вступи я в партию, так бы и ковырялся в моторах да тренировал новобранцев на «кукурузниках». - Не нужно оправдываться. Каждый живет как умеет, – безразлично ответил Хиддлстон. - Я офицер СС, я не оправдываюсь! – Хемсворт улыбнулся. Доктор вновь промолчал. А Хемсворта будто прорвало: он заговорил о самолётах. С какими сложностями он выбивал свою первую боевую птицу. Как округлились глаза у вышестоящих, когда из первого боевого вылета он вернулся целым, и даже с одним сбитым вражеским истребителем. На следующем вылете ему доверили тяжёлый, но маневренный «Юнкерс»[3], и с тех пор они не расставались. Он говорил о замысловатых фигурах пилотажа, которые смог изобразить на своей не предназначенной для подобного машине. Говорил о том, как поднимался над облаками. О рассвете, о солнце, что опускалось в пушистый облачный океан. Том слушал и не мог уразуметь, как этот солдат, человек, получивший разрешение на убийство, может так говорить. Как такой человек может видеть и подмечать красоту? В конце концов, Хемсворт свернул свою речь к недавним событиям. К своему пленению. - Я потерял самолёт. И Хенриха. - Ваш друг? - Да. Мой второй пилот, Хенрих Рудель[4]. Мы дружили с детства, – Кристофер остановился. Тяжело вздохнул, и, стараясь не сильно морщиться, присел на один из стульев, что стояли вдоль стены. - Но вас доставили одного. Может быть… - Нет. Не может. Американцы пристрелили его. Том открыл было рот, но промолчал. Ему раньше не доводилось утешать тех, кто потерял своих близких. Написанием похоронок со стандартными соболезнованиями занимается канцелярия. - Не хочу думать о госпоже Рудель. Но кто, если не я, должен сообщить ей эту новость? - Невеста? - Мать. «Ты ведь сам понимаешь, что не доживёшь до конца войны. Понимаешь, что не выйдешь из этого госпиталя. Ведь так?» - думал Том, разглядывая тяжёлый немецкий профиль. Кристофер чуть сгорбился, смотрел в сторону. - Всю ночь думал, как ей сказать. Что сказать? Подбирал слова. Потом бросил это дело. Какие слова смогут утешить разбитое материнское сердце? – Хемсворт поднял взгляд на Тома. Тот покачал головой. - Никакие. Любому разбитому сердцу поможет только время. Или ампутация. Кристофер моргнул. Чуть нахмурился, и вдруг захохотал. Да так громогласно, что спугнул стайку медсестричек, шептавшихся в дальнем конце коридора. Пожалуй, это было необходимо. Выпустить эмоции. Лучше так, чем горевать и плакать, мучить себя мыслями. Безысходность, несправедливость. От этого сводит зубы, и ружьё само просится в ладонь. - Вот он, тонкий английский юмор. - Я не шучу. Жизнь стала бы гораздо легче. Хемсворт хлопнул себя по здоровому бедру. - И то верно, – усмехнулся, но уже как-то невесело. – Ладно, доктор, пойдёмте в палату, а то этот бравый защитник отечества пустит мне пулю в лоб. Хемсворт кивнул расхаживающему по коридору солдату. Тот с недовольным видом поглядывал на немецкого пациента, как бы невзначай поглаживая цевье винтовки. *** На следующий день принесли его форму. И перевели в тюремную камеру. На манжетах его лётной куртки не было крови Хенриха. На плече – там, где на красной нашивке распростёр крылья гитлеровский орёл – не было и его собственной крови. Только сквозные отверстия от пуль. На брюках тоже. *** Потом к нему зашёл Хиддлстон. Проведать, проверить швы и повязки... и как-то само получилось, разговор завязался. Через пару дней комендант вызвал доктора на ковёр, стал спрашивать, о чём они говорят. Томас честно ответил, что никаких секретных тайн не выдаёт, а просто тренирует свой немецкий в лёгкой беседе. Беседы и правда, выходили лёгкими. Ерундовыми. Больше никто не вспоминал об ужасах, что довелось пережить. Стёрлись границы, остались лишь двое молодых людей, чьи пути пересеклись по воле судьбы и обстоятельств. Для них обоих эта болтовня стала отдушиной, глотком свежего воздуха в тёмной мрачной каморке, провонявшей кровью, порохом и смертью. *** Кристофер знал, что его ждёт. Когда его перевели из палаты в камеру, в казематы спустился комендант. Сказал, что госпиталь скоро расформируют и перебросят ближе к фронтовой линии. А его расстреляют. Как военного преступника. Больше информации из него всё равно не выжать. Вот только правильно составят акт и приказ. Хемсворт предполагал что-то подобное. Британцы - подлый, разлагающийся народец, погрязший в бюрократии и снобизме. Муссолини был прав на их счет. По большей части они таковыми и являлись. Он предполагал, но не был готов. Да и как можно приготовиться к смерти, когда твоё тело ещё молодо и крепко, полно жизни?! Не думал, что всё произойдёт так быстро. Без боя. Бесславный конец. Ещё где-то на краю сознания мелькнул кучерявый улыбчивый доктор. «Почему сейчас? Нечестно. Не хочу!» *** - Не может быть! Не верю! – засмеялся Томас. Спохватился, прикрыл рот ладонью. Попытался успокоиться. Но, стоило Кристоферу повести бровью, как он снова прыснул. Почти каждый вечер Том спускал в подвалы, переоборудованные под камеры. Сидя по разные стороны решётки, они разговаривали, смеялись, обсуждали то, что и положено обсуждать молодым парням, едва переступившим порог в Большой мир. И не важно, что мир этот сам ворвался в их жизни, растоптал детство, сделав их взрослыми слишком быстро и резко. - Хочешь - верь, хочешь – нет. Но кайзер Вильгельм действительно… - Доктор, пора. В конце коридора скрипнула тяжёлая дверь, из-за неё появился надзиратель. - Да, уже иду, – Том поднялся. Глянул на Кристофера и отвёл глаза. Весь как-то потускнел. Надо бы что-то сказать, но он не знает как... – Мне нужно идти... если бы мы встретились при других обстоятельствах – кто знает, может быть… Но жизнь не терпит сослагательных наклонений. Ну, до свидания, Крис. Хемсворт молчал. Том отодвинул стул и пошёл к двери. - Постой, – тихо, будто сомневаясь. - У меня есть последнее желание. У всех оно есть. Даже у смертников. - Да… конечно, – Том повернулся к нему, наконец-то поднял взгляд. - Уверен, подняться в небо мне не позволят. Тогда… хочу отобедать. С музыкой, официантами, в своей форме. - Думаю, это можно устроить, – Том закусил щеку изнутри. «Речь идёт о человеческой жизни, а мы тут!..» - Доктор, я приглашаю вас к себе на обед, – Кристофер улыбнулся так хорошо, так открыто, что Хиддлстон не выдержал. В носу защипало, челюсти свело. Он кивнул и быстро покинул подвальные помещения. *** Где-то Томас смог достать патефон, несколько пластинок. Упросил повара приготовить что-нибудь французское, изысканное. Даже раздобыл бутылку вина. Как бы абсурдно ни звучало, но достать хорошее вино во Франции теперь было практически невозможно. - Не думал, что будет музыка и вино, – Кристофер поправил воротник кителя. Он был крайне удивлён. Том улыбнулся, довольный произведённым эффектом. И они сели за стол. В этот раз разговор не клеился. Не помогли ни сентиментальные французские шансоны, ни вкусная сытная пища, ни даже вино. Когда тарелки опустели, Кристофер взял ладонь Тома, будто для рукопожатия. Сжал осторожно. Руки для хирурга, как глаза для лётчика - без них никуда. - Не ходи завтра. Том понял. Нервная дрожь побежала по ногам, охватила поясницу, потекла вверх по позвонкам. Он сжал зубы. - Не хочу, чтобы ты видел. Зрелище не из приятных, – Кристофер усмехнулся. Он пытался приободрить Тома. - Я ведь должен засвидетельствовать… - Нет! – рявкнул Хемсворт. Вцепился в тонкое запястье. – Нет. Не должен. Ты никому ничего не должен. У вас есть ещё врачи, - чётко, по слогам, как маленькому. - Я не хочу, чтобы ты был там. Вот моё последнее желание, Том. *** В ушах зазвенело от ужасного воя. Том подскочил на постели. Спросонья ему почудилось, будто небо падет на землю! Стены тряслись, сыпалась побелка, в шкафу звенели пробирки… и чудовищный гул, что проникал всюду, пробирал до самых костей. Гул оборвался взрывом. Древние стены задрожали. Том кое-как влез в ботинки, накинул поверх несвежей одежды, в которой уснул, врачебный халат, и выбежал в коридор. Выла сирена, снова завыли неведомые трубы. Автоматные очереди сменялись ударами взрывов. На соседние замки тоже нападали, так что британцы были готовы к обстрелу. Они оттеснили десантировавших немцев к лесу. Те бежали, предварительно разворотив ползамка. За пролеском было гладкое поле без посадок, там их ждали самолёты. Из пяти машин, что поднялись в воздух, три смогли улететь. Том бродил среди развалин замка. Камеры были пусты. Бродил среди обломков «Мессершмиттов», с замиранием сердца заглядывал в лица погибших налётчиков. Нет. Его здесь нет! Томас поднял взгляд к светлеющему горизонту, к зарождающемуся рассвету. «Может быть, при других обстоятельствах…»