Ритуал

Сделать хотел грозу, А получил козу…

      Луна, выглядывая из-за полупрозрачного покрывала облаков, озаряла меланхолический пейзаж. Бледный свет ее скользил по надгробиям, освещал увядшие венки и надписи, пространно восхваляющие добродетель усопших. Все было тихо кругом: ни голосов ночных птиц, ни дуновения ветерка. На кладбище близ Когиды царил глубокий покой, как нельзя более уместный в обители мертвых.       При свете дня сельские жители нередко сюда заглядывали: поправить оградку, положить на могилу родственника букетик полевых цветов или просто прогуляться в тиши под сенью вязов, размышляя о бренности жизни. Но никакая сила не заманила бы их сюда ночью. Особенно в полнолуние – колдовское время, когда, как известно всякому Жевуну, ведьмы творят самые страшные свои заклятия, а неупокоенные души грешников бродят по земле. Ведь, оказавшись в этот недобрый час на кладбище, ты как пить дать повстречаешь там привидение, если не что-нибудь похуже.       Однако долговязый парень, что входил сейчас в ворота, — в непривычной для этих мест зеленой куртке и с филином на плече — не был обычным Жевуном. В духов и прочую загробную чепуху он не верил, привидений не боялся; а то, что все добрые жители Когиды с заходом солнца разошлись по домам и заперлись на семь замков, было ему только на руку — значит, никто не помешает.       Молодой человек ступил на главную аллею и бодрым деловым шагом двинулся в центральную часть кладбища — туда, где соперничали друг с другом в пышности надгробий самые богатые и влиятельные семьи Когиды. Тут лила слезы над гробом мраморная фея, там ворковали над изваянным из камня венком два тоскующих голубка; со всех монументов смотрели портреты, исполненные благообразия, но лишенные всякого внешнего сходства.       Подойдя ближе, молодой человек потянулся было снять свою зеленую шляпу без полей, но, опомнившись, криво усмехнулся и лихо заломил шляпу на бок. К чему эти пустые жесты? Лицемерие, и только. Живых своих односельчан он презирает до глубины души, так за что будет уважать мертвых?       Перед свежей могилой достопочтенного Гвена Кокуса, «искусного и добродетельного мастера-скорняка, безутешно оплакиваемого женой, детьми и внуками» (премерзкий был старикашка, родные едва не плясали от радости, когда он окочурился), молодой человек остановился. Просторная пустая площадка меж могил как нельзя лучше подходила для его цели.       С другой стороны, чуть поодаль, темнел в лунном свете высокий мрачный обелиск, поставленный в отдалении от прочих. На нем не было ни портрета, ни хвалебных надписей. Лишь одно слово, звучное и тяжкое, словно удар погребального колокола: «ГИНГЕМА». По природной своей доброте – а точнее, опасаясь мстительного духа погибшей волшебницы — жители Когиды похоронили свою бывшую владычицу как подобает, на общинном кладбище и даже за общественный счет.       На этом обелиске молодой человек ненадолго задержал взгляд.       Там, дальше, на краю кладбища — отсюда даже не разглядишь – лежат его отец и мать. Разумеется, без всяких мраморных фей и голубков. Простые деревянные памятники, уже потемневшие и под тяжестью лет ушедшие в землю. Могилы давно бы заросли бурьяном, если бы он иногда не… ладно, хватит! Сантименты подождут: сейчас он пришел сюда совсем для другого.       Из заплечного мешка молодой человек извлек огромную, очень старую на вид книгу в кожаном переплете, десяток высоких и толстых свечей черного цвета, старинный нож с витой рукоятью, еще несколько странных предметов. Опустившись на колени и постоянно сверяясь с книгой, он начал ножом вычерчивать вокруг себя какие-то геометрические фигуры.       Филин, устроившись на надгробном камне — ни дать ни взять нахохленный пернатый ангел смерти — взирал на его действия с молчаливым, но заметным неодобрением.       Когда же начинающий волшебник принялся насвистывать себе под нос, словно ремесленник за работой, филин не выдержал:       — И все-таки, — проговорил он скрипучим голосом, — не мешало бы тебе проявить чуть больше уважения! Темное Искусство – это тебе не зубастых зайчиков строгать! Это дело серьезное. Ты совершаешь ритуал. Собираешься призвать непостижимые темные сущности из иных миров, заставить их служить себе. А сам…       — Остынь, Гуамоко, — отозвался молодой человек. — Я знаю, что делаю.       — Сомневаюсь, — отрезал филин. — Послушай, когда ты стащил из пещеры Гингемы колдовские принадлежности…       — Не стащил, а унаследовал, — поправил его собеседник.       — Так вот: я не возражал. В конце концов, всех своих родных покойница давно свела в могилу, завещания не оставила – почему бы и нет? Хочешь овладеть магией, подчинить себе Голубую страну и ввергнуть ее в пучины ужаса и разрушения – что ж, цель достойная. Но нельзя же так безалаберно подходить к делу! Посмотри на себя! В чем огород копал – в том же и колдовать пошел! Как можно общаться с духами тьмы в таком виде? Вспомни, как серьезно относилась к Темному Искусству госпожа Гингема! Ни одного, самого простенького заклинания она не произносила без мантии со звездами и…       — Ага, и дурацкого высоченного колпака. Если я такое на себя нацеплю — тут-то все эти… сущности точно слетятся из иных миров на меня посмотреть!       — Ну, не обязательно прямо так, — буркнул филин, неохотно признавая правоту своего нового хозяина. — Но есть же у вас, людей, какая-то своя парадная одежда! Что вы надеваете в торжественных случаях? Сюртук, галстук…       Урфин оторвался от четвертого луча пентаграммы и поднял голову.       — Лучше закрой клюв, Гуам, — посоветовал он. — А то собьешь меня — перепутаю что-нибудь и превращу тебя в таракана. Или в пенек трухлявый.       «А ведь верно!» — подумал филин и умолк.       — Ерунда это все, — сказал Урфин, поднимаясь на ноги и отряхивая испачканные землей штаны. — Такая же, как сказки наших старух про Гуррикапа. Кто их видел, эти темные сущности? Никто. Наверняка сами же феи их и выдумали, чтобы люди боялись колдовства и не пытались стать волшебниками. А на самом деле… — продолжал он, расставляя по сторонам пентаграммы черные свечи, — на самом деле это просто технология! Мы пока еще не понимаем, как она работает — но можем ее использовать!       Замерцали, смешиваясь с сиянием луны, таинственные огоньки свечей, и над кладбищем поплыл сладковатый запах, несхожий с запахом обычного воска.       Старый филин покрутил головой. Безграничная самоуверенность нового хозяина и раздражала его, и забавляла. Впрочем, чего еще ждать от мальчишки, которому не исполнилось и сотни лет? А туда же, лезет в великие злодеи… «Ладно, — сказал себе Гуамоко, — посмотрим, что из этого выйдет. Если что, улететь я всегда успею».       — Вот так! – удовлетворенно проговорил Урфин, оглядывая плоды своих трудов. — Теперь проверим, все ли на месте…       И, развернув тяжелую Книгу, при бледном свете луны повел пальцем по странице:       — «В ночь полнолуния…» — это сейчас, — подтвердил он, на всякий случай взглянув на небо. — «В месте последнего упокоения усопших…» — это здесь. «Адепт Темного Искусства, полный ин-фер-наль-ного величия…» — это я. «Начертив ритуальным кинжалом на земле Пентаграмму Левой Руки…» — вот она. «…И воздев руки к небесам, пусть произнесет голосом, исполненным силы и власти…»       Тут маг-самоучка поднял руку и рявкнул таким командирским голосом, что Гуамоко у него за спиной едва не брякнулся с надгробия:       — SPECTARE NOVICULA SUARES!       И стал ждать результатов.       Поначалу ничего не произошло. Но пару секунд спустя небо заметно потемнело. Низко над землей, закрывая луну, на глазах сгущалась темная грозовая туча.       — Есть! — прошептал Урфин.       Послышалось отдаленное ворчание грома — и с ним какой-то странный хлюпающий призвук, вроде кваканья. Разорвала тучу зубчатая молния.       — Смотри-ка ты… — изумленно проговорил Гуамоко.       — Сработало! Ну, теперь они все у меня попляшут!.. — с этими словами Урфин извлек из своего безразмерного мешка зонтик.       Еще пара секунд – и по зонтику что-то увесисто застучало. Однако не дождь, совсем не дождь. Скорее уж, град. Впрочем, нет: для градин странные предметы, падающие с неба, были слишком большими, слишком мягкими, слишком… живыми?!       — О, вот такое колдовство мне по нраву! – удовлетворенно проговорил Гуамоко, хватая одну пришелицу с небес за перепончатую лапку и оглушая ударом клюва по голове.       — А мне нет, — отрезал Урфин. Вытащил из-за пазухи скользкую и юркую тварь, с отвращением отбросил от себя. — Что это за чертовщина?! Я такого не заказывал! Я хотел грозу. Серьезную такую грозу, с бурей, громом и молниями. Чтобы все эти людишки… — он мотнул головой в сторону невидимой за перелеском Когиды, — …ощутили гнев великого волшебника Урфина Джюса! А что они ощутят, если на них с неба посыплются лягушки?       Гуамоко полагал, что всякое разумное существо, на которого с неба падает такой деликатес, должно ощутить глубокое удовлетворение. Однако сейчас он был занят – извлекал из лягушачьего черепа сладкий мозг – поэтому ответил лишь неопределенным хмыканьем и угуканьем.       Тем временем дождь из лягушек прекратился. Колдовская туча развеялась так же внезапно, как и появилась, луна снова выглянула из-за облаков, и глубокую тишину кладбища нарушало теперь лишь хоровое кваканье.       — Где-то я напортачил, — признал Урфин, присаживаясь на ограду посмертных владений Кокуса и снова раскрывая книгу. — А-а, вот! Ну конечно же. «Воздев руки к небесам…» — значит, обе руки! А я только одну поднял.       — В Магической Книге каждое слово имеет значение! — наставительно подтвердил Гуамоко.       — Ладно, вторая попытка…       Урфин снова встал в центре пентаграммы, с величественным жестом повторил волшебные слова — и уставился в небо, ожидая немедленного эффекта.       Минуты шли, но на небе не появлялось ничего плотнее легких перистых облачков. Неужели опять неудача?       — Хозяин! — послышался вдруг у него за плечом встревоженный голос Гуамоко. — Хозяин, прости, что отвлекаю, но… Это я с ума схожу, или ты тоже это видишь?       Урфин оторвался от созерцания небес — и сдавленно ахнул.       Огромный надгробный камень на могиле Гвена Кокуса зашатался. Снова и снова, как будто его раскачивали снизу невидимые руки. Земля на могиле вспухла, словно холмик гигантского дождевого червя. Из-под земли донесся треск, звук разрываемой ткани… а в следующий миг могила словно взорвалась. Обломки досок, гвозди, увядшие цветы, обрывки почернелых шелковых и бархатных тряпок полетели во все стороны.       Со своего последнего ложа медленно поднимался навстречу Урфину добродетельный скорняк.       Выглядел он не лучшим образом — как, наверное, и всякий, кому случилось бы пару недель пролежать в земле. Парадный голубой костюм его лопнул и разошелся по швам; в прорехах виднелась вздувшаяся гниющая плоть. С пальцев слезла кожа, обнажив серое гнилое мясо. В бледном свете луны тускло, словно у мертвой рыбины, блестели выкаченные белые глаза.       Господин Кокус поднялся, широко расставив распухшие ноги. Вытянул руки перед собой и, как слепой, неуверенно двинулся вперед, распространяя вокруг себя отвратительный запах мертвечины.       Сзади раздался вопль и суматошное хлопанье крыльев; это отреагировал на ситуацию Гуамоко. Но Урфин прирос к месту, словно загипнотизированный бессмысленно вылупленными глазами покойника.       — Гуррикап, спаси и помилуй! – прошептал он.       Нелегко оставаться вольнодумцем, когда прямо на тебя прет ходячий мертвец.       Сбоку тоже послышался треск, исходящий из-под земли, а затем — глухой удар от падения надгробного камня. Подозрительные звуки доносились и с других могил. Казалось, оживало все кладбище, пробужденное опрометчивыми действиями мага-самоучки.       — М-м-мозги-и-и-и! — глухим утробным голосом промычал господин Кокус. Изо рта его вывалился огромный вздутый язык, по которому полз белый червячок.       — М-м-мозги-и-и-и! — откликнулись с разных сторон сразу несколько стонущих, клокочущих, неразборчивых голосов.       Что ж, хотя бы после смерти жители Когиды признали интеллектуальное превосходство Урфина Джюса! Вот только, учитывая обстоятельства, Урфина это совсем не радовало.       «Чтобы отменить заклинание, надо прочесть его три раза наоборот!» — мелькнуло у него в голове, и, словно утопающий за соломинку, он ухватился за эту мысль. Resaus… seraus… avincul… проклятье, надо было заранее выучить! А лучше записать.       Смердящий мертвяк уже тянул руки к его горлу. Содрогаясь от ужаса и отвращения, Урфин оттолкнул его. Рука его провалилась в мягкую гниющую плоть; мертвяк потерял равновесие и тяжело хлопнулся на задницу. Одна из свечей оказалась под ним, и к запаху гниющего мяса прибавилась вонь мяса горелого.       — В голову их бей! В голову! — послышался сверху истошный крик. Как видно, Гуамоко извлек из обширных закромов своей памяти какие-то инструкции по обращению с живыми мертвецами.       А сбоку кто-то уже схватил Урфина за плечо.       Урфин обернулся – и оказался лицом к лицу с Норой Крид, недавно скончавшейся учительницей Когидской средней школы. Школу он закончил уже довольно давно, но госпожу Крид хорошо помнил, главным образом, из-за ее мерзкой привычки лупить провинившихся линейкой по рукам.       — М-м-мозги-и-и! — вкрадчиво прошелестела госпожа Крид, глядя ему в лицо одним заплесневелым глазом. На месте другого копошились черви.       С хриплым нечленораздельным воплем Урфин сделал то, о чем мечтал все школьные годы — вмазал ей кулаком по уху.       Внутри у мертвячки что-то хрустнуло, голова безвольно упала на плечо, из шеи, прорвав непрочную кожу, высунулся обломок кости. Но она по-прежнему держалась на ногах и тянула к нему скрюченные пальцы. Оглянувшись вокруг в поисках оружия, Урфин поднял и схватил обеими руками волшебную Книгу, нанес ею еще один удар; голова покойницы покатилась по земле, а тело рухнуло, забило ногами и осталось недвижимым.       Однако новые мертвецы надвигались со всех сторон.       Путь к воротам был перекрыт: на аллее караулил добрый десяток покойников на разных стадиях разложения. Все они гостеприимно улыбались — или, быть может, так только казалось из-за отсутствия губ.       Урфин бросился туда, где было более или менее пусто — к обелиску Гингемы, стоящему в отдалении от прочих могил. По дороге еще кому-то врезал Книгой по голове, кого-то пнул ногой, из чьих-то цепких рук вырвался, оставив покойнику свою куртку. Прижался к обелиску спиной, обвел взглядом кладбище.       Он в ловушке.       Ходячие мертвецы были везде. Повсюду видел он поваленные надгробия и развороченные могилы. Отовсюду доносились стоны и мычание, в которых порой различалось слово «мозги». Добрые (но слегка подпорченные) жители Когиды окружили его со всех сторон, медленно сжимая кольцо.       Урфин замер, сжав в руках Книгу и обводя противников диким взглядом, готовый драться до конца.       У ног его послышалось какое-то рычание. Опустив глаза, он увидел перед собой господина Кокуса. На четвереньках почтенный скорняк, как оказалось, передвигался куда сноровистее, чем на двоих; он подполз к Урфину и с ворчанием вцепился обеими руками и зубами в его сапог.       Дико заорав, Урфин пнул его ногой в лицо. На землю брызнули зубы. Но мертвяк лишь замотал головой и вцепился ему в ногу еще крепче. Урфин потерял равновесие и, выронив книгу, грохнулся наземь у самого камня Гингемы.       — М-м-мозги-и-и-и! — удовлетворенно прохрипел мертвец и пополз, перебирая руками, к его лицу.       Нестерпимая вонь мертвечины, от которой к горлу подступила едкая желчь, ударила Урфину в ноздри. В это мгновение он ясно понял, что сейчас умрет. Быть может, даже не дождется, пока мертвецы раздерут его на части — умрет сам, от ужаса и омерзения. Спасения нет...       Но в этот миг…       — SERAUS ALUCIVON ERATCEPS! — раздался вдруг старческий, но мощный голос над самой его головой.       И от обелиска Гингемы дохнуло ледяным холодом.       Мертвецы замерли, разом повернув головы туда, откуда доносился голос. На лицах застыло почти комичное изумление.       — SERAUS ALUCIVON ERATCEPS! — повторил мощный голос, исходящий словно не из этого мира: в нем слышалось ледяное дыхание облаков и бесстрастие далеких звезд.       Разом повернувшись, мертвецы торопливо, словно нашкодившие дети, побрели к своим могилам. Господин Кокус полз по-крабьи — однако обгонял многих своих собратьев, передвигающихся на ногах; а быстрее всех, как ни странно, улепетывала пара скелетов.       Урфин обернулся. Рядом с обелиском соткалась из лунного света и тумана бледная тень, с каждым мгновением принимавшая все более ясные очертания – и тень эта была ему хорошо знакома. Особенно ее мантия со звездами и дурацкий высоченный колпак.       — SERAUS ALUCIVON ERATCEPS! — повторил призрак в третий раз — и мертвецы послушно скрылись в могилах, надгробные плиты встали на место, могильные холмики обрели свой привычный вид. Даже тяжелое зловоние, отравляющее воздух, рассеялось без следа. Пара минут – и уже никто бы не заподозрил, что совсем недавно на кладбище творилось нечто из ряда вон выходящее.       На некоторое время воцарилось молчание.       Урфин ничего не говорил, потому что не мог: он дышал и привыкал к мысли, что, кажется, все-таки остался жив. Призрачная Гингема тоже молчала, задумчиво склонив голову и глядя на него… с интересом.       — С-спасибо! — пробормотал он наконец. Точнее, «спа» прохрипел, на «си» дал петуха, а «бо» как-то совсем не вышло.       — Всегда пожалуйста, — прошелестел в ответ голос призрака. — Только ритуал еще не закончен. Если ты уже можешь пошевелиться — будь так добр, окажи мне услугу: открой Книгу на странице четыреста тридцать семь. А то я, сам видишь, бесплотная.       Урфин уже потянулся за Книгой; но несвойственные Гингеме (во всяком случае, при жизни) вежливость и ласковый тон заставили его насторожиться. К тому же, начав листать Книгу, он сообразил, к какому разделу относится эта страница.       — «Превращение людей в домашних животных»? Ну уж нет! — от возмущения у него даже нормальный голос прорезался. — Не для того я спасся от ходячих мертвецов, чтобы остаток жизни провести в шкуре козла или осла!       Гингема скривилась, видя, что ее хитрость не удалась.       — Вообще-то я имела в виду хомячка, — кисло заметила она. — А в осла ты, друг любезный, превратился уже и без моей помощи.       Увы, возразить на это было нечего.       — Ладно, — вздохнула Гингема. – Не буду я тебя ни в кого превращать, тебе и так досталось. Значит, так… наследничек. Завтра, едва рассветет — отнесешь Книгу, свечи и все прочее обратно в пещеру, положишь, где взял, и никогда больше носа туда не сунешь. А если узнаю, что ты этого не сделал, да еще и, не дай Гуррикап, людям рассказываешь, что ты мой наследник, что я тебя чему-то там учила… — это слово она выплюнула с непередаваемым выражением, — поверь, я найду способ вернуться. И тогда дохлые Жевуны покажутся тебе лучшими друзьями!       Но Урфину не давало покоя другое.       — Но почему? – простонал он. — Я же на этот раз все сделал правильно! Пентаграмму начертил, свечи зажег, обе руки поднял, заклинание произнес, как написано… Теперь-то что было не так?       Призрачная колдунья смерила его долгим проникновенным взглядом. Точно с таким же лицом покойная госпожа Крид, прохаживаясь между рядами парт, объясняла классу, почему из такого шалопая и наглеца, как юный Джюс, ничего путного не вырастет.       — В Магической Книге, — наставительно проговорила Гингема, — важно каждое слово. «Адепт, полный инфернального величия…» Инфернальное величие, Урфин. Где оно у тебя?       — Я же говорил, надо было переодеться! – послышался с верхушки ближайшего вяза въедливый голос Гуамоко.       «Мантия со звездами… — подумал Урфин, чувствуя, что сейчас потеряет сознание. — И галстук…»       Видимо, лицо у него было такое, что даже злая колдунья, глядя на него, ощутила нечто вроде сострадания.       — Да не убивайся ты так, — сказала она уже мягче. — Все не так безнадежно, как кажется. Инфернальное величие дело наживное, достигается практикой. Конечно, ты еще недостаточно закоснел во зле — еще и не начинал коснеть, откровенно говоря — но задатки у тебя определенно есть. Наглость, беззастенчивость, необъяснимо высокое мнение о себе и необъяснимо низкое — обо всех окружающих… да, из таких-то со временем и выходят великие злодеи. Если жизнь у тебя сложится удачно — ну, знаешь, побольше преступлений, страданий, бесплодные угрызения совести, кровь близких на руках, страшные удары судьбы и мечты о мести — уже лет через пятьдесят сможешь попробовать еще раз. Но пока лучше злодействуй по старинке, без колдовства.       Последние слова ее донеслись уже словно издалека. Миг — и Гингема растаяла в сером предрассветном сумраке.       В ночь полнолуния, перед самым рассветом из ворот Когидского кладбища, прихрамывая, вышел молодой человек без куртки, без шапки и в изжеванном сапоге. Шел он, глядя в землю, и время от времени тяжело вздыхал.       Филин Гуамоко летел рядом, распираемый теми противоречивыми чувствами, которые испытываем мы, глядя на несчастье ближнего, заблаговременно нами предвиденное и предсказанное.       — Я же тебе говорил!.. — начал было он; но Урфин бросил на него такой взгляд, что Гуамоко счел за благо этим и ограничиться.       За ворота они вышли в тяжелом молчании. Уже на полпути к своему уединенному дому Урфин впервые заговорил.       — Я вот думаю… — начал он.       «Что, опять?!» — мысленно воскликнул Гуамоко.       — Я думаю: если есть заклинание, позволяющее оживлять мертвых – должно же быть и заклинание, чтобы ими управлять! Какой смысл поднимать их из могилы, если они тебя же сразу и сожрут?       — Великий Гуррикап! – возвел глаза к небу филин. – Надеюсь, ты не собираешься создавать себе армию ходячих мертвецов?       Некоторое время Урфин, кажется, всерьез обдумывал эту идею.       — Нет, — решительно сказал он наконец. – Я, конечно, закоснел во зле, но не настолько. Нет, это не вариант. Но вот если… гм…       — А помнишь, что приказала госпожа Гингема? – вкрадчиво поинтересовался Гуамоко.       Урфин только отмахнулся.       — Само собой. Со злыми волшебницами спорить — себе дороже. Разумеется, завтра я верну на место и Книгу, и все прочее. Но Гингема ведь не запретила мне перед этим еще раз ее перечитать… или кое-что оттуда переписать…       «Нет, он безнадежен, — думал Гуамоко, чувствуя, что любые увещевания тут бесполезны. — Что за удивительные существа эти люди: за такую коротенькую жизнь успевают совершить такое множество ошибок — и, главное, совершенно на своих ошибках не учатся!»       — Армия мертвецов – это, конечно, уж слишком, — продолжал размышлять вслух Урфин. — Но оживлять можно не только мертвецов. Вот если, допустим, сделать много деревянных кукол в человеческий рост, оживить, приказать им меня слушаться… Деревянные солдаты Урфина Джюса! Звучит, а? По-моему, в этом что-то есть! Как ты считаешь?       «Удивительные существа! – мысленно повторил старый мудрый филин. — Но есть у них одно несомненное достоинство: с ними не бывает скучно!»