Гни свою линию

Рыжего опасно ведет, его словно бы кренит, как сраный Титаник, и Микки приходится подхватить, чуть прижать, приноровиться и сделать так, чтобы в сугроб не завалились они оба. Потому что, если завалятся - уже не встанут. Галлагер перебрал с выпивкой, смешал даже то, что нельзя было, и от него пахнет смесью водки и джина, хотя булькает в нем что-то еще, проворно спизженное, пока Микки объяснял - не, мужик, мета нет, мальчиков нет, русские телки есть, двадцатка-тридцатка, как пойдет, ага? Просто это - то, что врезается Микки в ноздри вместе с морозным воздухом. Ноги Йена снова запутываются, он спотыкается и чуть ли не бороздит носом наледь, а Милковичу приходится его притянуть к себе за шкирку и попросту вцепиться замерзшими пальцами в куртку. Йен смеется. Смеется так, что слышит весь Линкольн Парк, задирает голову и, пузырясь этим своим пьяным смехом, как шампанское в бокалах с высокой ножкой, смотрит на звезды. Смотрит и ржет, словно бы в чертовом ночном небе какое-то до жути уморительное шоу. Вот звездный клоун упал и опрокинул на себя яблочный пирог, и Йен хватается за живот, а из глаз брызжут слезы. И плевать, что он уже ебнулся в снег, рядом с тротуаром, лег спиной на колючее грязно-белое покрывало и продолжает смеяться, а небо продолжает смешить. Микки не по себе. Микки дохрена не по себе, и он даже готов поднять рыжего, как тот резко выдает: - Ты пробовал когда-нибудь секс втроем? И смеется. Ебаный маниакальный псих. - А по Мичигану, Мик? По льду. Идти. Пробовал? Смех уже не пузырится. Он рассекает застоявшийся холодный воздух резкими звуками. Что-то внутри Микки мерзко закопошилось, вздернулось, и он догадывается, что это его собственные чувства. - Господи, а с парашютом прыгать? Нет? Ни разу? Микки чувствует, что его начинает тошнить, но он не может понять, от чего именно: от Галлагера или от халявного бренди. - Кончай трепаться, еблан, - говорит Микки, а слова слетают с потрескавшихся губ клубами теплого пара. Он наклоняется, подтягивает Йена к себе и тащится с ним дальше. Йен смеется до тех пор, пока не чувствует подкатывающий ком горькой тошноты. Его тошнит рядом с домом Галлагеров, и они не дошли всего-то до второго этажа. На крыльцо выходит Фиона, жмется, шмыгает носом и спрашивает: - Что с ним? Он в порядке? Йен снова давится смехом и выплевывает: - А в русскую рулетку? Взгляд Фионы - самый непонимающий в мире - блестит в тусклом свете уличных фонарей. Она спрашивает: - Какого хрена с ним? Микки скалится, придерживая рыжего. - Это ты мне, бля, скажи. Музыка закладывает уши так, что в голове не остается ничего, кроме сомнительной пустоты, в которой звенит смех рыжего. Тот, должно быть, за прошлый вечер себе жизнь продлил лет на двадцать вперед. Микки замечает, что смех Йена в его голове временами удивительно складно ложится на ломаную мелодию. Он взглядом следит за всей виагроидной толпой, у которой есть такая же толпа жен, детей и друзей, которые и понятия не имеют, что по ночам их дорогой муж, любимый папочка и лучший друг втрахивает в мягкий матрас молодых парней. И Микки совсем не хочется лезть в чье-то дерьмо. Если даже оно и общее на весь этот долбаный клуб. Йен утром выглядел помятым и не выспавшимся, но что еще хуже - угрюмым. Его "доброе утро" было суше всей ебаной Сахары, и это заставило всех без исключения перепугаться. Будто бы он уже схватил нож и пообещался вскрыть себе вены. А Микки все ждал, что он засмеется. После того, как, конечно, ножом полоснет по рукам. - Все хорошо, Йен? - спросила Дебби. - Кофе? - Фиона приподняла здоровенную кружку, которой хватило бы зарядить энергией добрую половину Сауз Сайда. Лиам только взвизгнул где-то на полу, устроив игрушечную аварию. И все ждали. Напряженно наблюдали за тем, как Йен усядется, поднимет голову и улыбнется. - Да, все хорошо. Знаете, просто отлично. Весь дом Галлагеров с облегчением тихо выдохнул. Сейчас Йен умело крутит задницей, заводит руки за спину, весь выгибается и совсем не смеется. У него взгляд, если присмотреться, будто горит. Такие горящие торфяные болотца с черным посередине. Собираясь на смену и умудряясь обскакивать дом в поисках одежды, при этом, вроде как, разговаривая, он кричал из всех комнат одновременно: - Я совсем не помню, что вчера было. Кажется, весело, а? Весело до того, что небо выступало роли шута. - Эй, - тогда он прискакал в нужную комнату, где был Микки, достал из-под кровати джинсы. Микки показалось, что он хотел продолжить после "эй", но отвлекся, застегивая пуговицы и вжикая ширинкой. Слишком рассеян в последнее время, чтобы заканчивать мысль. - Вечером приду, - бросил Микки ему в спину. - Не скучай, рыжий лобок. И вот теперь - вечер. Он здесь, в Бой Стауне. Среди лживых ублюдков. Кто бы мог подумать. Смотреть так на Йена, на его упругий зад и на блестящие спину и плечи - это странно, это злит и возбуждает, даже, наверное, выступает в роли приглашения: вот, мистер, ваша справочка, вам туда, направо и по коридору, не заблудитесь. Галлагер подмигивает какому-то старому херу из толпы, но Микки думается, что это ему. Микки думается, что он уже совсем рехнулся. Может быть, это ему пора в дурку, а не рыжему. Или вообще - им обоим. Трахаются в туалете клуба, судорожно цепляясь за друг друга и стенки кабинки, да и могут, в общем-то, не торопиться, но Микки не привык. Микки, честно говоря, не привык даже к тому, что вот снова тяжесть тела Йена, его руки и дыхание в запретной близости. Это все словно выплывшее из другой реальности и случайно заглянувшее в жизнь. Сюрприз, твою мать, и Микки с хрипом кончает, сжимая в руке ткань собственной кофты, насквозь пропитавшейся потом. Как будто прошелся гребаный ураган и снес к ебеням все, что оставалось у Милковича. Через час он встретит Йена у выхода, бросит окурок в грязный снег и потянет за рукав ("нет, блять, сегодня никаких твоих знакомых пидрил, блевать от них уже хочется"). До дома будут идти недолго, рыжий похвастается - сегодня почти не закидывался, обещал же, ну? Микки едва заметно улыбнется. Над дверью перегорит лампочка, заискрит перед глазами, что-то быстро рявкнет и потухнет на месяц. Йен тихо сматерится, пообещав починить, а перед тем как открыть дверь, смазано поцелует.