Darlene

Из тёплых объятий утренней полудрёмы, той, когда ещё не знаешь, проснулся ли на самом деле или это тепло и уют тебе только грезятся, Такую вырвали самым бесцеремонным образом – с него стянули одеяло. Мужчина, недовольно застонав, поёжился – в квартире было прохладно, несмотря на исправно работающий климат-контроль. За окнами едва забрезжило хмурое январское утро. А рядом, из кокона трофейного одеяла, торчала только растрёпанная рыжая макушка. Таканори. Конечно, вчера они уехали с вечеринки вместе, вызвав волну смешков у оставшихся коллег. А не плевать ли? Таканори уж точно плевать на всех, когда дело касалось его желаний. Даже на мнение объекта желаний. Мысли снова вернулись к тому вечеру, к закрытому концерту только для избранных. Такуя тогда готов был бежать куда угодно, лишь бы подальше от настойчивого внимания этого невозможного мужчины. От его сильных рук, от восхитительных губ, от которых, хоть самому себе и не хотелось в этом признаваться, он терял голову. Такуя всегда считал, что определился с ориентацией ещё в старшей школе. Но он… он заставил его понять, что это совсем не так. Потому что когда Таканори впервые поцеловал его, у Такуи подкосились ноги. Лёгкое, мимолётное, всего на миг, прикосновение губ вызвало больше эмоций, чем самый страстный поцелуй с кем бы то ни было до него. Почему? У Такуи не было ответа. А уж в тот вечер, когда сердце билось как сумасшедшее, когда казалось, что по венам течёт чистый адреналин… Когда Таканори целовал его так жадно, так неистово, словно это был последний день его жизни. Когда в гримёрке набросился на него, наплевав на включенную камеру – они оба о ней знали, но до того ли было, когда чуткие пальцы скользили по коже, когда дыхание сбивалось от его ласк, когда он задыхался от поцелуев? Когда возбуждение накрыло с головой, заставляя забыть не только о какой-то камере и фанатах, которые наверняка были в шоке от увиденного, но забыть кто он и кто с ним. Потом было мучительно стыдно за то, как несдержанно он отвечал на поцелуи и ласки, как бесстыдно льнул к Таканори всем телом и едва слышно стонал в его губы. В эти восхитительные губы… Такуя невольно краснел, вспоминая, какое невероятное наслаждение они могут дарить. Большего безрассудства, чем тогда, он, казалось, не совершал. Но это только казалось. Потому что в ту же ночь Таканори увёз его в свою квартиру и… Если бы Такую спросили о том, что тогда произошло, он вряд ли нашёл бы слова, чтобы описать это жаркое безумие. Таканори был требовательным, ненасытным, страстным. Таким отзывчивым и чувствительным, что где-то глубоко в душе хотелось даже причинить ему боль, чтобы увидеть, как он безжалостно закусывает губу, стараясь не закричать. Такуя знал, что он позволил ему вести, ведь при желании Таканори ничего не стоило подчинить его своей воле. Да Такуя и не думал тогда, сидя в машине, что будет иначе. Но когда Таканори, не разрывая поцелуя, сунул ему в руки флакон с прозрачным гелем, Такуя на миг опешил, как и всегда, когда Нишикава совершал что-то, кажущееся совершенно безумным. - Ну что ты? - он мягко усмехнулся, накрывая пальцы Такуи своими, видя его растерянность. – Не бойся. Сегодня я весь твой. Это было… как сон. Такуя не ожидал, что способен так хотеть кого-то, вожделеть до боли, до сумасшествия, до чёрных кругов перед глазами. Что он может получать такое удовольствие от стискивающего его в себе, сильного, совсем непохожего на женское, тела. Что низкие, сдержанные стоны Таканори будут заводить его сильнее, чем даже самые чувственные женские. Что ему будет почти невыносимо хорошо. Не только в ту ночь, но и во все те, что были после. Такуя придвинулся к спящему любовнику, вновь погружаясь в тепло, утыкаясь в растрёпанные волосы носом и обнимая. Таканори что-то пробормотал во сне, как и всегда, забываясь, переходя на родной диалект. Интересно, предыдущие любовники понимали хоть слово из его бессвязной речи в постели? Грубоватый кансайский диалект заводил, как напоминание о том, что Таканори терял контроль над собой в его объятьях. Может, и не терял, конечно, а лишь искусно притворялся, но Такуя предпочитал верить в это. Он никогда до конца не понимал, что творится в голове у Таканори. Этот мужчина не переставал удивлять своей почти детской непосредственностью во всём, начиная с одежды и заканчивая выбором партнёров. Он хотел – и он получал желаемое. Наверное, поэтому ему и удалось так просто заставить Такую забыть обо всём в тот первый вечер. Таканори затих, так и не проснувшись. Он всегда спал крепче всего под утро. Такуе нравилось будить его неспешными, осторожными ласками. Ладонь привычно скользнула на бедро, и он услышал тихое фырканье. - Ненасытный, - значит, всё же проснулся. - И кто меня таким сделал, а? – поцелуй за ухом. – Ты разбудил меня, - и охнул, когда Таканори прижался крепче, потираясь о него ягодицами. - Чем это? - подставляя шею и плечо под поцелуи, едва не мурлыча от удовольствия. - Ты стянул с меня одеяло, и я едва не замёрз насмерть, - вжимаясь в него так, что Нишикава сдавленно охнул. - Я тебя согрею, - ужом изворачиваясь в объятьях, шепча уже в губы, улыбаясь так хитро, словно намеренно сдёрнул одеяло, чтобы теперь насладиться реакцией Такуи. – Позволишь мне? Как будто он мог отказать. Как будто он мог хоть что-то, кроме того, чтобы стонать и подаваться навстречу поцелуям и ласкам. Как будто это не он судорожно стискивал в пальцах рыжие пряди и едва сдерживался, а губы Таканори были для него орудием изощрённой пытки. Как будто не он, потеряв всякое самообладание, толкаясь в горячий, восхитительно умелый рот, протяжно стонал его имя и шептал проклятия. Каждое прикосновение губ, каждое движение языка отдавалось в теле волной жара… О да, Таканори не бросал слов на ветер, когда говорил, что согреет – Такуе было жарко. Так жарко, что казалось, будто кожа плавится там, где её касаются пальцы его любовника. Таканори не спешил, дразня, распаляя, доводя до исступления, то едва ощутимо лаская губами и языком возбуждённую плоть, то резко принимая почти до основания, двигаясь в одном ему понятном ритме, от которого Такуя сходил с ума и всё сильнее стискивал рыжие пряди в тщетных попытках перехватить инициативу и задать свой собственный. Но нет, Таканори всегда одерживал победу в этом необъявленном поединке. Такуе казалось иногда, что Таканори, даже отдаваясь ему и хрипло постанывая в такт ритмичным толчкам, всё ещё контролировал каждое его движение. Но это и успокаивало – Такуя порой чувствовал себя неловко от того, что Таканори так запросто отдавался ему. А это чувство контроля давало некоторую свободу в их отношениях. Такуя не считал себя настолько волевым человеком, чтобы и вправду доминировать над таким мужчиной, как Нишикава. Но… в такие моменты, как сейчас, ему остро хотелось покорить любовника, сделать его послушным своей воле и насладиться этой властью сполна. И именно тогда, когда этого так хотелось, он не мог. Не мог оторвать взгляда от шальных тёмных глаз, словно гипнотизирующих его, от полных, чувственных губ, скользящих по коже, ласкающих его член, возбуждённый так, что становилось больно. Он не мог противиться, когда Таканори змеёй скользил выше, оставив его всё таким же неудовлетворённым и жаждущим ласк, целуя и покусывая живот, дразня ставшие такими чувствительными соски и сладко, жадно, развязно целуя его. Так, что хотелось послушно раздвинуть ноги и отдаться ему, словно покорная женщина. И задыхался, чувствуя, как Таканори опускается на него, оседлав бёдра, едва заметно, чуть болезненно морщась. Замирая на несколько мгновений, совершенный в своем желании. Такуя любуется им. Это особенное чувство осознания того, что этот красивый, желанный, сексуальный мужчина теряет голову с ним. Это чувство пьянит. Такуя был готов ко всему этому. Но оказался совсем не готов к исполнению давних грёз о том, как он сам отдаётся Таканори. Как и всегда, Нишикава слишком непредсказуем, слишком часто его поступки диктуются сиюминутным желанием. И Такуя не успевает за этими желаниями. И когда Нишикава мягко, но настойчиво вынудил его раскрыться, поглаживая бёдра, мимолётными прикосновениями дразня нежную кожу, а холодные и скользкие пальцы скользнули в сопротивляющееся вторжению тело, Такуя запаниковал. Это было слишком неожиданно. - Нет… Таканори… - он попытался отстраниться, но безуспешно. - Не бойся, - Таканори увлёк его в медленный, сладкий поцелуй, отвлекая от того, что делал пальцами. – Я хочу тебя. Я не причиню тебе боли, - а в следующую секунду по телу Такуи словно прошёл электрический разряд, от которого на миг остановилось сердце. С губ против воли сорвался протяжный стон, а Таканори тихо засмеялся. - Ещё… - это было так ново и так невозможно приятно, что хотелось чувствовать снова и снова, пока в голове остаётся хоть одна связная мысль, пока он ещё дышит и чувствует. Не замечая того, подавался навстречу, слепо ища губами губы, целуя и кусая, когда удовольствие становилось невыносимым. Пальцы не слушались, скользили по влажной коже, в жалких попытках притянуть ближе. Безумие. Всё это было безумием, и Такуя не мог и не хотел понимать, как отказывался от этого раньше. Почему он позволял Таканори лишить его этого сумасшедшего удовольствия? Как глупо… Даже та боль, которую Таканори причинил ему, всё же причинил, невзирая на обещания, казалась такой желанной. Тело предавало, мысли путались, когда он желал, наконец, почувствовать, каково это – быть в полной власти Нишикавы. И это чувство непривычной, но такой правильной, такой необходимой завершённости казалось той самой мифической Нирваной. Каждый толчок отдавался во всём теле дрожью. Кажется, он кричал, стонал, что-то отчаянно шептал – он не думал ни о чём и не понимал ни слова, поглощённый ощущениями. Он любил. Он желал только одного – чтобы эти ощущения никогда не заканчивались. Чтобы Таканори не отпускал его. Ещё… Ещё немного… продлить это блаженство… Чувствовать его в себе, его руки на своих бёдрах, его губы на своей коже. Скорее угадывать, чем ощущать его сбившееся дыхание, сумасшедший ритм сердца, вторящего его собственному, будто эхо. Чувствовать себя таким нужным… Только с ним, только так и неважно, кто и что подумает, какими взглядами их будут провожать, когда они будут уходить с вечеринок, какие слухи о них будут пускать злые языки. Какое это имеет значение? Никакого. Есть только он – большой ребёнок, ведущий себя как ему вздумается, и вовлекающий в свои безумства всех окружающих. Любящий, страстный мужчина, с которым так хорошо, что можно забыть обо всём. Он может быть любым. Но неизменно остаётся желанным для Такуи. Кажется немыслимым, что ещё совсем недавно он готов был бежать от одного поцелуя. Теперь ему мучительно мало, он не может насытиться великолепным телом любовника, сколько бы ни ласкал его. Таканори и правда сделал его ненасытным, пробудил в нём жажду, которой Такуя раньше не знал. И сейчас ему хватает всего лишь одного прикосновения пальцев, чтобы мир на миг перестал существовать. На миг, показавшийся ему вечностью. Улыбка Таканори была первым, что Такуя увидел, придя в себя. Нишикава лежал рядом и рисовал пальцами причудливые узоры на его плече. Сколько времени прошло? Такуя попытался пошевелиться и тихо застонал – вот теперь было больно. - Ты отключился, - лёгкий поцелуй в уголок губ. – Ты в порядке? - Не знаю, - Такуя не узнал собственный голос. – Кажется, да, - неужели так кричал? - Больно? – Такуя зарделся, поняв, о чём спрашивал Таканори. - Немного… Но… - он отвернулся и едва слышно закончил, – это было невероятно. Тихий смешок в плечо и тёплые губы на шее стали лучшей наградой за мучительное смущение от собственного признания. Да, Таканори, наверное, никогда не прекратит вгонять Такую в краску перед фанатами, друзьями и наедине. Но взамен он отдаёт гораздо больше, чем то, на что мог рассчитывать Такуя, - любовь, хоть и не говорит о ней. Нежность, пусть и скрытую от посторонних глаз за пошлыми шутками и собственническими жестами. Страсть, от которой Такуя теряет себя, пусть даже сам не отдавая себя до конца. Возможность жить, петь, любить и быть собой с человеком, который так похож на него самого. Возможность слышать срывающийся от желания хриплый голос, шепчущий на их родном диалекте такие вещи, от которых можно сгореть со стыда. Быть таким зависимым от него неправильно. Но так просто и желанно, что Такуя ни за что не променяет даже смущение от поцелуя перед глазами пятнадцати тысяч фанатов на размеренную и спокойную жизнь с другим. Потому что другой не будет будить его по утрам, стягивая одеяло, и согревать своей страстью. Потому что другой не сможет петь с ним так, как поёт Таканори. Потому что Такуя уже не мыслит себя с другим. И утыкаясь носом в рыжую макушку, Такуя молит всех богов о том, чтобы это счастье продлилось ещё немного. Чтобы ещё раз они смогли спеть связавшую их так крепко песню.