Белая Дама

— Не думал, что кто-то еще верит в призраков, — пробормотал Юури. Он точно знал, что призраков не существует. Он не встречал их даже в Шин-Макоку, а уж это о чем-то говорит. Поэтому статья, вынесенная на первую полосу газеты, подброшенной под дверь, показалась ему абсурдной с самого начала. «Привидение?! Токийский Потрошитель раскрыт! Жертва успела заснять нападавшего», — гласили заголовки. К статье на первой полосе прилагалась фотография, вне всяких сомнений, обработанная при помощи компьютера. «Эксперты утверждают: никакого монтажа». Вглядевшись в фотографию, Юури почувствовал внезапный озноб. Женская фигура, сквозь которую просвечивала окружающая обстановка; пристальный взгляд огромных глаз… руки, испачканные в чем-то темном — кровь?.. «Белая Дама в Токио». Чушь. Юури бросил газету на журнальный столик и очень скоро о ней забыл: своих забот хватало. *** — Что это? Юури не сразу сумел отвлечься от ноутбука. А когда отвлекся, не сразу понял: произошло кое-что невероятное. Конрад заинтересовался прессой. Земной прессой. Да еще и повествующей о призраках. И это Конрад, который даже к студенческим восстаниям и другим более-менее серьезным земным событиям относился со здоровым скептицизмом, предпочитая делать вид, будто ничего особенного не происходит. Наверное, для него и вправду ничего не происходило. Иногда Юури чувствовал, что готов его за это возненавидеть. Конрад удивительно гармонично вписывался в земной мир — возможно, более гармонично, чем сам Юури. Он нравился женщинам, детям и животным и, кажется, даже близко не представлял, что такое «депрессия». В ответ на депрессии Юури Конрад вежливо улыбался, кивал, а потом силком вытаскивал Юури на улицу, обыкновенно в какое-нибудь заведение общепита, где сначала кормил едва ли не с ложечки, затем начинал целовать, и приходилось бежать домой, потому что лечиться от депрессий радикально при посторонних было не с руки. Когда-то Юури думал, что стоит ему сойтись с Конрадом — и все будет хорошо, совсем. На деле проблем только прибавилось. Соприкасаться с кем-то настолько близко, что порой не можешь различить, где ты, а где он, всегда больно. Легче одному. Юури был слишком глуп, чтобы оставаться одному, чтобы не впускать в себя — никогда, никого. Он обманывался в других людях раз за разом, как и в других мазоку, но жизнь его ничему не учила. Или это он не хотел учиться; иногда Юури думал, что так никогда и не усвоит свой урок. Присутствие Конрада, обыкновенно молчаливое, успокаивало. Порой Юури этого не хотелось — успокаиваться. Он сам не был уверен в ценности собственного существования и, глядя фальшиво-жизнерадостные передачи по телевизору, не понимал, какой в них смысл. Нет. На самом деле он понимал. Отогнать зло. Поэтому дети иногда рисуют людей с улыбками, вылезающими за пределы лиц — чтобы отогнать зло. А оно всегда рядом, потому что большинству человеческих существ кажется, будто они проживают жизнь зря. Каждый мнит себя особенным, предназначенным для великих подвигов, но на самом деле значит не больше, чем камешек под чужими ногами. Или — зернышко в жерновах. Один человек способен на многое, если может зажигать других. Иначе в нем нет особого смысла. Но и зажигая других, не всегда получаешь то, чего ожидал. Благими намерениями… А бездействовать не получалось все равно. Пусть Юури не был особенным, даже в Шин-Макоку, он мог помочь… понять, что жизнь сама по себе — уже благо. Только он не мог жить спокойно сам, постоянно куда-то рвался; от этого совместное существование с ним наверняка раем не казалось. Юури поражался тому, что Конрад до сих пор его терпит. Иногда ему самому хотелось от себя убежать; хотелось остаться одному. По-настоящему. Может, тогда он сумел бы сойти с ума. Или проснуться — Юури не всегда мог сказать, где правда, где ложь. Пятнадцатилетние парни редко попадают в параллельный мир, но такое еще допустимо — причуды взросления. А вот если ты в двадцать с лишним мечешься между двумя мирами, болтаешься, как кое-что нетонущее (и правда не тонешь) и считаешься фриком номер один в родном университете из-за того, что иногда, забывшись, пытаешься разговаривать с ручкой как с демоническим мечом Моргифом… Это, что ни говори, опасный признак. Возможно, он так и не сумеет никогда усвоить причитающийся ему урок, только вот думать об этом Юури избегал. Иногда легче не думать; как-то раз они с Конрадом «не думали» сутки напролет, прерываясь только на еду и походы в ванную, и сказали друг другу за все это время не больше десяти слов. Чувствовать было важнее. Прикасаться, путаться в телах и простынях, в оттенках ненужных смыслов, в реакции тел и резкой, требовательной сладости, в выламывающейся сути того, что между ними происходило — с первой «осознанной» встречи, которая показалась Юури не первой и не была на самом деле таковой. После того раза Юури и понял окончательно: эту связь ни одному из них не разорвать, они слишком близки, настолько, что любое прикосновение способно причинить боль. Или — вознести на вершины блаженства. Юури теперь точно знал, где у Конрада слабое место — он сам был этим местом и мог при желании ударить больно, почти смертельно. От осознания этого становилось страшно. У него самого больных мест, должно быть, было больше на порядок, но Конрад никогда по ним не бил. Ему Юури мог доверять; он не был уверен, что сам достоин доверия. Иногда ему было хорошо, и весь мир будто светился изнутри, озаренный его счастьем. Иногда было плохо — так, что даже секс мог вызвать тошноту. Такое время следовало переждать, а Конрад оказывался рядом, занимаясь повседневными вещами, которые странным образом успокаивали. Он хорошо управлялся в быту, куда лучше самого Юури, так, что Мико, иногда заглядывавшая в гости, не могла нарадоваться. Она, едва ли не единственная, не была против, когда узнала, что ее сын намерен жить с мужчиной впятеро старше себя. Хотя когда речь заходит о мазоку, возраст — вообще дело относительное. Выглядел Конрад ненамного старше самого Юури, да и симпатии у Мико вызывал неизменно. Чем прямо-таки спасал Юури во время ее визитов — тот норовил рухнуть в обморок при первом же вопросе в духе: «А не собираетесь ли вы усыновить ребенка?». Это было странно, но каким-то образом Конрад стал его привязкой к земному миру — так же, как, Юури понимал сейчас, он сам был для Конрада привязкой к миру Шин-Макоку. Вместе сложнее, чем одному; вместе — легче. Без проблем и счастья не будет. А то, что Юури порой хотелось остаться одному, совсем, без надежды, но и без страхов… Он знал, что сумеет с этим справиться. В конце концов, он всегда предпочитал знать истинное положение вещей. В одиночестве это было невозможно. — Юури? — Да, — Юури подошел к Конраду, принял из его рук газету, соприкоснувшись по нечаянности пальцами и внутренне вздрогнув от этого прикосновения. С приступами желания, одолевавшими его в присутствии Конрада, часто приходилось бороться в прямом смысле этого слова. Сейчас-то ладно, сейчас можно, а вот раньше была настоящая мука. — «Белая Дама в Токио». Кто-то принял нападавшего убийцу за привидение. А пресса нужный коллаж подобрала… — Прочитай мне эту статью. В японском Конрад был не силен, мягко говоря. С тем, чтобы говорить, проблем у него не было, а вот читал он медленно и с огромным трудом — и в разработках доктора Родригеза оставались белые пятна. — Зачем? Конрад покачал головой — долго объяснять. Юури вздохнул и забубнил себе под нос: — «Седьмая по счету жертва маньяка, получившего известность под именем Токийского Потрошителя, успела сделать фото напавшего и переслать его по смартфону. Благодаря мужеству Ямагучи Кохея мы знаем Токийского Потрошителя в лицо. К сожалению, молодого человека не удалось спасти — он был умерщвлен тем же образом, что предыдущие жертвы. Напоминаем, что первые шесть убийств были совершены с 6 июня по 25 июля 2006 года в трех токийских районах: Шинзюку, Шибуя и Тошима. Всем жертвам Потрошитель перерезал горло до шейных позвонков, а пятерых уже после смерти выпотрошил, подобно лондонскому Джеку Потрошителю. Кто же оказался запечатлен на фото?» — Белая Дама, — сказал Конрад. — Ты… прочитал? — уточнил Юури. — Нет. Ее так называли. Йозак, например. — «Ее»… погоди, ты знаешь девушку на этом фото?! — Читай дальше. Голос Конрада звучал непреклонно, и Юури решил не спорить. — «Предположение о монтаже или нестандартном фотоэффекте признано несостоятельным. Ямагучи Кохею действительно удалось заснять призрак молодой женщины, вероятно, поспособствовавший его смерти. Обладательница Гран При «Лучшие экстрасенсы мира» в Токио, Анастази де Фей, утверждает: молодого Ямагучи и других мужчин убила Белая Дама. «Призраков с таким именем несколько, они известны еще с XIV—XV веков, — сообщила Анастази де Фей. — Наиболее часто о Белой Даме рассказывали жители Германии. Всякий раз после зловещего визита призрака люди ждали несчастья, и оно непременно случалось. Эта дама, так же, как и черная, предвещает одни несчастья облюбованным ею семействам, чаще королевских кровей. Например, в Германии близ города Бланкенберг расположен старинный замок, принадлежавший герцогам Брауншвейгским. По крайней мере, еще в прошлом веке в нем висел портрет оригинала Белой Дамы, призрак которой являлся во многих замках Германии. Его появление обычно предвещало смерть сиятельной особы или кого-либо из придворных, но чаще всего — короля или членов его семьи». Пальцы Конрада отбили на столе барабанную дробь. Юури отвлекся от статьи, глянул удивленно. Конрад редко так откровенно выражал тревогу. — Там есть адрес этой… Анастасии? — имя в произношении Конрада прозвучало немилосердно исковерканным. — Нет. Можем в Нете поискать, — предложил Юури. — Но зачем? Кто та девушка на фотографии? — В груди шевельнулось нехорошее чувство. Нет, он, конечно, знал, что в прошлом Конрада было много интересного, и упоминаниям об отношениях того с русалкой, например, нисколько бы не удивился, но призрак, да еще на Земле… Это было уже слишком. — «Подробнее о Белой Даме на ст. 3-4». Читать? — Не нужно. Узнай адрес экстрасенса. — Ты уверен, что ничего не хочешь объяснить? Конрад покачал головой. Юури раздраженно выдохнул: — Ладно, как хочешь. Так, Анастази де Фей, Анастази де… Ого. Первая же ссылка, выпавшая в поиске, гласила: «Токийский экстрасенс Анастази де Фей убита в своей квартире. Белая Дама уничтожает свидетелей?» Юури прошел по ссылке — новость была совсем свежей, появилась на сайте меньше часа назад. — Конрад, ее… — Убили. Тоже перерезанное горло, — Конрад не казался удивленным. Он будто ожидал этого. Он, действительно, ожидал? — Адрес там есть? — Адрес… да. — Юури прочитал адрес вслух, Конрад повторил за ним слово в слово. — Если мы все равно туда едем — а мы ведь едем, я правильно понимаю? — ты должен объяснить. — Юури, — начал Конрад, — тебе совершенно незачем… Знакомая песня. Из-за этого «незачем» они стали парой на несколько лет позже, чем могли бы — потому что Конрад сначала регулярно бегал от Юури, всячески усложняя ему жизнь, а потом бегал от признаний Юури — так, что поговорить откровенно на нужную тему им всегда кто-нибудь мешал. Когда Юури, медленно, но верно звереющий, подловил Конрада после тренировки с солдатами и на виду у них всех залепил ему пощечину, отпираться стало куда проблематичнее. Конрад был прямо-таки вынужден приложиться к руке Юури губами и признаться ему в нежных чувствах — чуть позже, в месте более уединенном. Еще какое-то время после этого никто никуда не двигался, потому что солдаты были не из болтливых, а Конрада боялись, то есть уважали. Вольфрам и Грета продолжали спать в кровати Юури, сам Юури, совершенно осознанно заключив вторую помолвку, от первой избавиться не удосуживался. Прежде всего потому, что не очень представлял, как это делается. Сборники шин-макокских законов ему помочь не могли. Юури никогда не был хорош в работе с литературой. Спрашивать у кого-то он тоже не решался, справедливо опасаясь паники. Гюнтер так точно распереживался бы, задай Юури ему такой вопрос. В общем, ничего не изменилось, кроме того, что улыбки, которые Юури и Конрад адресовали друг другу, стали на порядок продолжительнее и счастливее. Гвендаль, если ему случалось сидеть с ними за одним столом, отчаянно злился, красноречиво покашливал и вообще всячески демонстрировал свое недовольство. Они по-прежнему вместе тренировались, отправлялись на совместные утренние пробежки или конные прогулки, впутывались в очередные истории и даже не поцеловались ни разу. Обоюдное признание, по сути, не открыло ни для кого Америку — даже странно, что Конрад так упорно его избегал. Может, он чего-то боялся?.. Чего боялся Конрад, Юури понял позже, когда посреди ночи нагрянул к нему в комнату. Он ничего такого не имел в виду и всего-то хотел рассказать о невероятном сне, в котором к нему пришла новая идея насчет бейсбола в Шин-Макоку… немедленно. А то и забыть можно. Юури почему-то даже не думал, что Конрад может спать. Возможно, дело было в том, что спящим Конрада он ни разу не видел. Он не ошибся: спать Конрад не спал. Вместо этого он занимался делом, на которое Юури в собственной кровати не решился бы. А ну как Вольфрам проснется и неправильно поймет. Или Грета увидит — ей на такое смотреть рано… Грету вообще надо убирать из кровати, понял Юури тогда, глазея на лицо Конрада. Смотреть на лицо Конрада было куда интереснее, чем на движения его руки — Юури редко мог вспомнить, чтобы тот так… открывался. Грета подросла, она уже не маленькая девочка, если Юури вспомнит во сне что-то вроде того, что сейчас видит, и, не просыпаясь, по случайности обнимет Грету, его могут обвинить в грязном приставании к собственной дочери. За этими мыслями Юури не сразу понял, когда Конрад выдохнул его имя и затих. А потом его засекли. Юури понял, что сейчас Конрад примется извиняться, хотя извиняться полагалось явно не ему. Желая помешать этим извинениям, Юури шагнул вперед… споткнулся и рухнул на Конрада. …Утром их разбудили требовательные крики Вольфрама, который искал Юури и никак не мог найти. Кое-как продрав глаза, Юури переглянулся с Конрадом и подумал: если у него такие же взъерошенные волосы, припухшие губы и неприлично довольный взгляд не без лихорадочного блеска, Вольфраму даже засосы в качестве обличительного доказательства искать не потребуется. «Если хочешь, считай, что этого не было», — предложил Конрад с истинно конрадовым великодушием, и тогда Юури даже не пощечину ему залепил — врезал, да так, что тот чуть с кровати не свалился. Юури, впрочем, свое тоже получил — Вольфрам врезал ему с ничуть не меньшей силой, когда узнал о «двойной помолвке». И сам объявил, что все разрывает, дескать, с таким безнадежным изменником только Веллер и в состоянии справиться. Остальные тоже были не в восторге. Только Сарареги прислал поздравительное письмо, в котором каждое слово так и сочилось ядом. Похоже, он имел на помолвку с Юури свои виды, и, если Вольфрама как соперника не воспринимал и близко, то против Конрада шансов не видел. После письма Юури понял, что все будет хорошо. Привыкнут. А потом пришлось вспомнить об экзаменах и в срочном порядке возвращаться на Землю. Как так получилось, что Конрад переместился вместе с ним, Юури точно сказать не мог. И объяснить ситуацию семье должным образом не сумел. Только ляпнул что-то вроде: «Я-его-люблю-мы-помолвлены», невежливо тыча в Конрада пальцем. Конрад был само благодушие. Видно, такое признание очень его порадовало, а Юури и смотреть-то на него было стыдно. Шори выразил свое негодование емко и красноречиво. Папа, когда обрел дар речи, тоже не одобрил. Против Конрада лично он ничего не имел, давешний совместный поход на бейсбольный матч его скорее порадовал, но, по признанию Шибуи Шомы, он «рассчитывал на внуков». «Они могут кого-нибудь усыновить!» — вот тогда Мико и сказала это впервые. Она единственная сразу одобрила отношения Юури и Конрада. Даже пообещала подарить Конраду ночнушку — не хуже той, которую когда-то преподнесла Вольфраму. «У меня уже есть, — ответил ей Конрад, — но от вас я буду счастлив любому подарку… Дженнифер». После этого мама расцвела, а папа пригрозил слить Конрада в унитаз, и пришлось срочно ретироваться в комнату Юури, чтобы там вдумчиво изучать объявления на предмет съема квартиры. С квартирой в итоге помог доктор Родригез — у Конрада на Земле были свои связи. Все вышло спонтанно; Юури невольно вспоминал свое первое появление в Шин-Макоку — тогда его тоже уносило, как щепку в водовороте событий, только и оставалось, что плыть по течению. Тогда он не мог понять, откуда взялось столько мазоку, которые его знают, которые в нем нуждаются; теперь у него не получалось осознать смену собственного статуса. Первое время ему вообще было не до того, чтобы думать о статусе, а потом завертелось-понеслось, жизнь на Земле набирала обороты, и о Шин-Макоку думалось со странным удивлением: а было ли? Вроде бы неплохо и так. Без Шин-Макоку Юури был неполон и знал это. Он на Земле казался себе чужаком в большей мере, чем Конрад. Тот умел подстраиваться, как ни странно, да так, что самому Юури и не снилось. Конрад даже на Земле не был неудачником, будто верил, что в нем самом заключается какая-то ценность, неважно, каким его видят другие. Конрад был самоцельным, он будто обрел здесь настоящую гармонию, стал собой без оглядки на общество. Потому он теперь и сиял, потому к нему и тянулись — женщины, животные, дети. А Юури вечно бросало из крайности в крайность. Юури не умел быть счастливым, хотя умел делать счастливыми других, и терзался этим. Он не мог жить без своего долга, даже если не знал, является ли тот таковым. Не мог жить без Шин-Макоку. Когда они с Конрадом вернулись в мир мазоку, страсти вокруг их помолвки уже улеглись. Только Гвендаль посоветовал поскорее пожениться — мол, мао и так уже на весь мир прославился как вертопрах ничуть не хуже своей предшественницы. В ответ на это Конрад глубокомысленно ответил, что они не могут пожениться из-за «одного обстоятельства», а что за обстоятельство такое, не уточнил. Или просто отмазался. Юури не решился узнать точнее. В конце концов, и так было хорошо, даже без свадьбы. Да он и не стремился никогда узаконить свои отношения с другим мужчиной. Так было даже лучше. Тем не менее, слова Конрада про «обстоятельство» не забылись. Они засели, как заноза, в сознании, заставляя раз за разом сомневаться — «Эй, я для тебя недостаточно хорош? Я вообще не так уж хорош, а? Я не гожусь в мао? Слишком глупый? Я играю в своей песочнице, а ты за мной присматриваешь? Во всяком случае, ты меня хочешь. Мне этого достаточно-достаточно-достаточно». Нет, ему не было достаточно. Юури понимал, что он — не подарок, но сам Конрад тоже подарком не являлся. С ним было больно, то хорошо, то плохо, резкие перепады и никаких полутонов. Где уж тут уберечься от депрессий. Раньше Юури не мог постичь высший смысл любовных терзаний, представленных в бесчисленных произведениях. Он не понимал, как это — убить из-за страсти к кому-то? Невозможно. Насколько же надо быть не в себе? Конрад, наверное, понимал лучше. Он уже знал, должно быть, каково это — делить одну жизнь на двоих, потому и бегал так отчаянно. Ждал, пока Юури повзрослеет и поумнеет, а Юури это, похоже, было не суждено. Юури сходил с ума из-за безумной, с каждым днем крепнущей привязанности. Она не была односторонней, только это и спасало его от сумасшедших поступков, все равно оставляя на грани. Возможно, он любил недостаточно сильно — не Конрада, а себя. У него, в конце концов, всегда были изрядные проблемы с самооценкой. — Этот призрак как-то связан с королевской семьей. А король в Токио один, — медленно сказал Юури. — Мао. И ты что-то об этом знаешь. — Нет, — Конрад покачал головой. — Нет?.. — Юури был удивлен. — Девушка, — Конрад указал на фотографию. — Ты ее не помнишь? Это Джулия. Сюзанна-Джулия фон Винкотт — невеста Адальберта фон Гранца, «просто подруга» Конрада. Прошлое воплощение Юури. *** — Белая Джулия, — бурчал Юури, сидя в метро и чувствуя, как бедро Конрада прижимается к его бедру. Ощущение будило нескромные фантазии и здорово отвлекало. — Белая Дама… Что между ними может быть общего? Эй, Конрад. — Да? — Джулия была добрейшей мазоку. Так все говорят. А этот призрак — он убивает. Почему? Конрад молчал. Он никогда ничего толком не рассказывал, когда разговор заходил о Джулии. О том, что для него значила Джулия, Юури впервые узнал от Вольфрама и Гизелы. Сам Конрад рассказал что-то только после этого, и то прискорбно мало. Он особо настаивал на том, что Джулия не была его возлюбленной, хотя Юури ему ни на грош не верил. И долгое время ревновал, прямо-таки отчаянно, считая, будто Конрад воспринимает его не то как непрямого сына Джулии, не то как саму Джулию. — Может, это вообще не призрак? Их ведь не бывает… — А мечи не разговаривают. Юури нахмурился. Да, обычные мечи не разговаривали. Только Моргиф отличился. Помнится, когда Конрад выбрал момент, чтобы подойти к Юури на балконе и признаться ему в любви, Моргиф разразился едва ли не нецензурной бранью. Позже Юури подумал еще, что Шори и Моргиф удивительно похожи. И к девушкам относятся почти одинаково. — Не издевайся. — На Земле есть своя история о Белой Даме? — Юури подозревал, что целью этого вопроса было сбить его со следа, но послушно отвлекся: — Даже не одна. Вот, послушай, что тут пишут, — Юури до сих пор не выпускал из рук газету, которую нашел утром. — «Белых Дам в истории насчитывается немало. Самая известная легенда о Белой Даме связана с епископским замком Хаапсалу, расположенным на западе Эстонии. Замок был основан в XIII веке как центр Эзель-Викского епископства. Согласно легенде, в полнолуние в августе на внутренней стене часовни появляется образ девы — Белой Дамы. Во времена Эзель-Викского епископства каждый каноник должен был вести целомудренный образ жизни в соответствии с правилами монастыря. Доступ женщин в епископский замок был запрещен под угрозой смерти. Легенда рассказывает, что каноник влюбился в эстонскую девушку и тайно привел ее в замок. Она спряталась под одеждами певчего, и это оставалось тайной в течение длительного времени, но, когда епископ посетил Хаапсалу снова, молодой певец привлек его внимание, и он приказал определить пол певца. Обнаружив девушку, епископ созвал совет, который принял решение замуровать девушку в стене часовни, а каноника посадить в тюрьму, где он в скором времени умер от голода. Строители оставили девушку в полости стены с куском хлеба и кружкой воды. В течение некоторого времени ее крики о помощи были слышны в замке. Ее душа не может обрести покой. Она появляется в окне Баптистерия и оплакивает своего любимого на протяжении веков, тем самым доказывая бессмертие любви. Замуровывать человека в стену вообще было известной практикой того времени: считалось, что на крови невинного мученика замок простоит долго и выдержит любую осаду». Бр-р, жуть. — Почему же, — возразил Конрад, — это оправданно. Раньше кости животных добавлялись в состав строительных материалов. Это действительно укрепляло соединяющий раствор. — Конрад, — Юури осенило, — Джулия… она ведь тоже. Была невинной мученицей. — Ее никто не замуровывал за запретную любовь. Она сделала выбор, — сказал Конрад суховато, но при этом не без странной теплоты, которая Юури, что греха таить, уколола. — Сегодня двадцать восьмое июля. Юури похлопал глазами, не понимая, к чему это Конрад взялся подсчитывать даты. — Ты знал, что та экстрасенс будет мертва, — Юури решил зайти с другой стороны. — Откуда? — У нее осталось совсем мало времени. А такие люди, экстрасенсы, особенно восприимчивы. Рядом с ними призраки становятся сильнее. Это было предупреждение. — Что? — Юури казалось, будто он окончательно запутался. Впрочем, рядом с Конрадом ему частенько так казалось. — Газета, — совершенно непонятно объяснил Конрад. — Думаю, ее оставил Родригез. И найти ее должен был я, а не ты. Тогда эту… Анастасию удалось бы спасти. — Оставил? Почему он просто не позвонил? — Юури уже ничего не понимал. — Потому что разговоры о Белой Даме ее притягивают. О зле лучше не говорить, особенно таким, как мы, — отозвался Конрад. — Наша станция. — Ты поэтому и не стал сразу рассказывать? — как только они вышли из метро, Юури возобновил расспросы. — Да. — А сейчас? — Она все еще там, где убила экстрасенса. Ждет тех, кто сможет ее увидеть. Если мы будем говорить о ней, то увидим ее наверняка. — И сможем уничтожить? — Не знаю. — Мы могли бы остановить ее раньше, если бы знали! И никто бы не погиб! — Я не думал, что она появится, — признался Конрад. — В конце концов, мы с тобой не поженились. — Ч-что? А э-это-то тут при чем? Конрад на мгновение прикрыл глаза, потом будто через силу сказал: — Из-за страсти можно убить. Джулия была проклята. Душа, принадлежавшая ей, в незапамятные времена принадлежала Властелину. И он пробудился в ней. Юури приоткрыл рот. — Истинный Король с самого начала пытался это предотвратить. Время для нового перерождения души Джулии, того, которое смогло бы подчинить себе Властелина, не настало. Душу Властелина в Джулии нужно было «связать» внешними факторами. Сама она подчинить эту душу не могла, но подходящий… брачный партнер… по всем параметрам на роль такого партнера годился Адальберт фон Гранц. По воле Шин-О Джулия родилась слепой — меньше возможностей контактировать с другими мазоку, больше шансов на то, что сойдется она именно с Адальбертом, в нужное время аккуратно к ней направленным. Задумка Истинного Короля фактически удалась, если бы не… — Джулия встретила тебя, — перебил Юури. — И вы полюбили друг друга. — Мы были просто друзьями, — мягко поправил Конрад. — Мы знали, что никогда не сможем быть вместе. Я не мог снять проклятие с Джулии. — Ты вообще ни о чем не знал, — догадался Юури. — Мне рассказал Родригез. Не все. Он не сказал, что ей пришлось умереть из-за меня. Только то, что в ней была толика Властелина. И что она выбрала меня, как и свою смерть. Помолвка с Адальбертом считалась разорванной еще при жизни Джулии. Ее неофициальным суженым стал я — она подарила мне свой кулон. Родригез сказал, что, если я женюсь на ком-то, она может вернуться. Он утверждал, будто Белые Дамы мстят за неверность. Юури облегченно вздохнул: — Так вот что ты имел в виду, когда говорил, будто нам мешает «обстоятельство»! Конрад кивнул. — Мне нужно было найти способ… как ей помешать. Но я не сумел. — Тебе нужно было все рассказать! — возразил Юури. — Вместе мы бы что-нибудь придумали. И этих жертв бы не было… Хотя, конечно, они — не твоя вина! — затараторил он, спохватившись. — И смерть Джулии — тоже, ты сам сказал, что она не мученица, как та Белая Дама… Ты говорил, что у нее мало времени, — вдруг вспомнил Юури. — Что ты имел в виду? — Душа Властелина — это и твоя душа. Если Белая Дама убьет десятерых до твоего дня рождения, эта душа вытеснит твою, — Конрад говорил очень спокойно. — Десятым будешь ты, Юури. Она уже расправилась с восьмерыми: семеро неверных мужчин и эта экстрасенс. Кто-то еще… и все будет кончено. «До моего дня рождения… это же завтра», — сообразил Юури. — Это тебе тоже Родригез сказал? — Истинный Король. — Как я мог забыть, — пробормотал Юури, — все в Шин-Макоку — часть его интриги. Но почему она… отдельно от меня? Именно сейчас? — Потому что тебе сложно со мной, — невозмутимо ответил Конрад, — и страшно. Но ты твердо намерен это преодолеть. Твой страх — это Белая Дама. Твое намерение равносильно женитьбе. — Какие странные порядки, — заключил Юури и осекся. — Конрад… — Да? — Ты — девятая жертва. Тебе не следовало сюда приходить, — губы казались резиновыми; Юури говорил и смотрел на то, как она приближается, медленно, неотвратимо. На ее руках была кровь, а слепые глаза сияли неземным светом. Она улыбалась — нежнейшая из женщин, он ведь и вправду видел ее раньше. Во снах; как он мог забыть… Ему будет легче, если он с ней объединится. Вольется в нее. Тогда он останется — один; без своих надежд, без своих страхов. Без Конрада. На это Юури был решительно не согласен. *** Выжженный на стене дома иероглиф «Правосудие» убедительно указывал на то, что здесь порезвился Мао. Сам Юури, как обычно, ничего не помнил и не сразу понял, почему это Конрад трясет его с такой неподдельной тревогой. — Где она? — первым делом спросил Юури. — Белая Дама? Она исчезла?.. — Слилась с Мао, — подтвердил Конрад. Юури улыбнулся, в первый раз за последние несколько лет чувствуя себя однозначным победителем: — Это значит, мы наконец-то можем пожениться! Никаких препятствий… — Ну… — Конрад деликатно кашлянул. Юури насторожился: — Что еще? — Видишь ли, Юури… Однажды я встретился с русалкой и, по законам их народа, мы обручились. Я этого не понял и вообще жениться не собирался, поэтому Белая Дама не появилась, но наши политические противники могут использовать мою недопомолвку как аргумент против, так что нам следует навестить морской народ и как можно быстрее решить недоразумение… Юури с приглушенным стоном прикрыл лицо ладонями. Что-то подсказывало ему, что и эта «ложная помолвка» — не последняя.