Лёгкий. Так он себя называет.

Ярости пламя раздуло свечу, Разделяя все чувства на правду и ложь, Я хочу услышать быстрый ответ, Но чувствую лишь многоликую дрожь. Я сердцем пытаюсь понять, отпустить, Не сделать ошибки, что горя сильней. Но разве возможно другу простить, Когда он поёт, как простой соловей? На лице пустота, а в глазах семь морей, Я зависим, попался в сплетённые сети, Лишь твой голос звучит языками огней, Лишь тогда я не чувствую северный ветер. Лишь тогда оживает златая луна, Возвращая и блеск, и радость открытий, Лишь тогда покоряет слепая мечта, Наставляя на путь самых ярких событий.

Ревность – вот то, что сжигает изнутри последние несколько месяцев. Жгучая, острая, всепоглощающая она пробирается самыми грязными путями к сердцу, окутывая его чёрной дымкой слепого безумства, превращая даже самое ангельское создание в сущего дьявола. Ты пытаешься противиться этому чувству, прятать его как можно дальше в своём сознании, но лишь раздуваешь искорку, что чуть позже разожжёт костёр. Ты ищешь в себе точку опоры, задавливаешь хорошими воспоминаниями, но оно только усмехается в твоё лицо, преподнося всё новые сюрпризы. Жуткое, яростное пламя, что не потушить ни одним потоком воды, как ни силься. Можешь сдерживаться, искать пути избавления, притворяться, но её губительные ростки поразительно живучи. И даже если хочется выдрать их с корнем, не надейся, что это будет так просто. Луи ненавидит это терпкое чувство, что горьким коктейлем ложится на язык, а затем проникает в самую глубь его организма. Он ненавидит себя за то, что поддаётся ему, не в силах противиться. Но ещё больше он ненавидит Стайлса, который делает всё, чтобы ревность укреплялась и росла на плодородной почве его психики. Все его ужимки, улыбки, объятия и интимные шёпотки, что он дарит Зейну, или Найлу, или Лиаму, или вообще кому-то не из группы, злят, заставляют в бессильной ярости сжимать кулаки. Лёгкий. Так он себя называет (так оправдывает все свои действия). Смотрит своими глубокими, как сама бездна, изумрудными глазами и говорит, что не о чем волноваться. Что это просто манера общения. А Луи так и подмывает спросить: «А в твою манеру общения входит твоя широкая ладонь, интимно поглаживающая спину Зейна? А туда входит близкий контакт телами? А похотливые намёки? А раскрасневшиеся губы, нашёптывающие Найлу какие-то глупости?». Ему хочется вцепиться зубами во всякого, кто хоть немного заинтересованно посмотрит на Стайлса, что уж говорить о том, когда сам кудрявый проявляет повышенное внимание к кому-либо. А тому только в радость. Скалится, как кот на сметану, флиртует так, что скоро менеджерам придётся вести с ним серьёзный разговор и абсолютно игнорирует опустошённый взгляд Томлинсона в такие моменты. Иногда Луи даже кажется, что он это нарочно. И тогда парень начинает чаще обнимать Найла, всячески подкалывать Лиама и склонять голову ближе к Зейну, когда они находятся в гримёрке. Ревность ест его по маленьким кусочкам, а Гарри даже не замечает. Он также легко и открыто смеётся над шутками Хорана, поглаживая его по плечу, и запрыгивает на колени Пейна, чтобы что-то обсудить. А Томлинсон ненавидит его всей душой, желая избавиться от его «лёгкости» самыми кардинальными методами. И только Малик понимающе похлопывает его по спине, поддерживая одним лишь взглядом карих глаз. Луи держит всё в себе. Этот огонь бурлит в нём, кипит, но не выплёскивается за пределы его внутреннего мира. «Так лучше» - твердит он себе. – «Незачем тебе зря выяснять отношения с Гарри. Ссориться из-за того, что Стайлс считает пустяком». Тратить нервные клетки, которых итак не слишком много. Разве не глупое ли это решение? Только вот то, что варится долго под закрытой крышкой, имеет свойство бурлить и выплёскиваться в итоге. Бомбы замедленного действия, так или иначе, взрываются. Оглушающие крики тысяч фанатов размываются вместе с их лицами. Это сложно перекричать беспрерывно ревущую толпу, даже если у тебя в руках микрофон. Но Луи может сказать, что чувствует себя в своей тарелке, когда свет слепит глаза, а чёрная майка давно пропиталась потом от неустанных скаканий по сцене. Когда в унисон звучат пять таких разных, но по-своему особенных, голосов. А ещё он без ума от того, как Гарри преображается. Его мягкость исчезает под дикой энергией, а сексуальность всего, что он делает, набирает невероятные обороты. Луи до цветных кругов перед глазами хочется схватить его футболку, разрывая её прямо на его груди, вжать в ближайшую поверхность и целовать, целовать, целовать… Всё до чего смог бы дотянуться. Но этого он себе не может позволить. А потому остаётся лишь вариться в соку собственных желаний и наблюдать, как он общается со всеми кроме него. И да, где-то на краю своего сознания Томлинсон понимает, что быстрые, но проникновенные взгляды кудрявого во время соло, значат и говорят куда больше. Но задавить злобного червяка ему никак не удаётся. Шумный рёв провожает их со сцены. Луи старается улыбаться всем тем, кто с такой отдачей реагирует на каждый их жест, но сил просто не хватает. Он отчего-то зол (причина ему вполне ясна), устал и всё, чего ему хочется упасть навзничь прямо здесь. Но нет. Приходится пересиливать себя, куда-то идти, что-то делать, чтобы в итоге оказаться в машине, что отвезёт его домой. И Луи знает, что через пару минут сюда подсядет Гарри, и они вместе поедут на квартиру Томлинсона, потому что кудрявому сегодня так хочется. А как он может отказать ему в возможности проснуться вместе с утра? И главное, как он может отказать себе? Гарри быстро ныряет на заднее сидение, и машина трогается с места. - Я скучал, - без тени сомнения, искренне говорит Стайлс, утыкаясь носом в его шею и расслабленно выдыхая и не важно, что всё это время они фактически были рядом. И Луи верит ему. Потому что так и есть. Но избавиться от гнетущего его чувства, пусть и отодвинутого на задворки сознания, не может. Ни тогда, когда мягко обнимает своего любимого и самого родного человека (после матери, конечно), ни когда вдыхает его терпкий запах, усиленный активными передвижениями в последние два часа, ни тогда, когда нежно и любовно выводит его полусонного из машины, крепко удерживая широкую ладонь. Он, правда, старается. Ведь Гарри здесь, рядом с ним. Такой доверчивый и близкий. Только его. И ему так не хочется портить этот счастливый момент, но Стайлс словно всё чувствует сам. - В чём дело? – спрашивает он, как только они переступают порог квартиры. Луи упрямо молчит под внимательным взглядом зелёных глаз. Спокойно скидывает обувь и проходит в сторону ванной. Кудрявый следует за ним попятам, настойчиво вздыхая на ухо. - Раздевайся. Я закину твои вещи стираться, - отстранённо проговаривает Томлинсон, стягивая с себя майку. Крепкая хватка на запястье заставляет немного приподнять брови. Ему хочется кричать, разнести в щепки всё, что попадётся под руку. Ему так невыносимо хочется унять уже это пламя в своей груди, что никак не хочет переставать гореть. Но он лишь больше хмурится, и старается высвободить руку. А ещё не смотреть, не смотреть, не смотреть в эти испытующие зелёные бездны. - Луи, поговори со мной, пожалуйста. Томлинсон прикрывает на секунду глаза. - Набери воды в ванную, Хазз. Там будет проще…просто поговорить, - отворачиваясь, произносит он. – Иначе я взорвусь и наговорю глупостей, о которых потом мы оба пожалеем. Длинные пальцы исчезают с запястья, и Луи скорее угадывает, что Стайлс кивает. Слышит шум воды, но медленно выходит из ванной, проходя в кухню. Его всего трясёт от волнения или усталости, он понять не может, просто опускается на стул и подтягивает к себе графин, позабыв все правила приличия и отпивая прямо из него. Гарри бы обязательно дал ему подзатыльник, если бы увидел. Но Томлинсону сейчас практически всё равно. Он пытается понять, что будет говорить ему. Ведь это глупо. Никто кроме него самого не справится с этой напастью, это же в его душе пылает огонь ревности. А что может Гарри? Перестать флиртовать со всеми подряд? Так этого не будет. Вот такой у него стиль общения. - Луи, - Томлинсон вздрагивает от звука его голоса, раздавшегося над самым ухом. – Ванна набралась. Когда он успел подойти? За всеми своими мыслями даже не заметил приближения своего парня. - Поцелуй меня, - зачем-то просит шатен, но Гарри ничего не спрашивает. Он просто наклоняется и целует со всей нежностью и трепетностью, на которую способен. Мягко поглаживает щёки, шею, плечи и смотрит своими изумрудными безднами так, что всё внутри сжимается. Его глаза, кажется, горят в окружающей их темноте, а Луи всё ещё старается не смотреть в них. Гарри тянет его за собой в ванную, бережно снимает с него брюки, трусы и как ребёнка усаживает в тёплую воду. Он быстро раздевается сам и залезает туда же, присаживаясь позади Томлинсона и обвивая его руками. Луи прикрывает глаза лишь на секунду, но всё же сдаётся мягким объятиям и облокачивается на грудь кудрявого. В кольце его рук тепло и спокойно, и этого всего вполне достаточно, чтобы начать говорить. Он не злится сейчас, не горит от невыносимой ревности, Луи просто рассказывает Гарри, как это сложно и что он чувствует. А Стайлс внимательно слушает, поглаживая его руки кончиками пальцев, целует украдкой шею и тихо выдыхает, что любит только его. И Томлинсон верит. Точно знает, что так и есть, но всё же его что-то гложет. А Гарри чувствует это, потому что всегда чувствует его, как себя. - Прости, Томмо. Я был таким кретином, - немного мокрый нос утыкается в затылок. – Я всегда думал, что это забавно злить тебя. Я не знал, как ты себя ощущаешь, потому что ты знаешь, я практически не ревную. Кроме Элеонор. - Но ты же знаешь, что это глупо... – начинает Луи. - Ты тоже знаешь, что это глупо, - уверенно обрывает Стайлс, обнимая его крепче. Ему нечего возразить на это. Потому что он на все сто прав. - Не держи всё в себе, Луи. Ты должен доверять мне, и если тебя что-то тревожит, я хочу быть рядом, чтобы пройти через это вместе, ладно? Луи горько улыбается и прикрывает глаза, чтобы не чувствовать как щиплет глаза. Чёртов Стайлс. Он слишком идеальный, чтобы быть рядом с далеко неидеальным Томлинсоном. И каждый раз, он будто доказывает это. - Давай придумаем наказание, - весело говорит Гарри. - В смысле? – недоумённо спрашивает Луи, отстраняясь и оборачиваясь. Хитринки в зелёных глазах слишком очевидны. - Ты можешь меня наказывать, - шепчет он, пока его губы растягиваются в улыбке. – Быть более грубым, не знаю, властным. В общем, действительно наказывать каждый раз, как я провинюсь. Томлинсон спустя секунду немого изумления начинает хохотать под увеличивающейся улыбкой Гарри, что открывает обворожительные ямочки. Только ему могла придти в голову такая пошлая мысль. - Боюсь, что тогда ты будешь заставлять меня ревновать ещё больше, - сквозь смех говорит Луи, а затем замирает от его следующих слов. - Но окрас у этого всего уже будет другой. Только представь, как ты будешь смотреть на меня и возбуждаться до предела, зная, ЧТО ты сделаешь со мной после концерта или интервью. Щёки невольно приобретают красноватый оттенок, пока в голове крутятся картинки всего этого, нарисованные хорошим воображением. Гарри улыбается во все тридцать два зуба, а затем наклоняется и прикусывает мочку уха, вырывая судорожный вдох. - Только представь, - нагло шепчет этот дьявол во плоти, оставляя мокрую дорожку вдоль шеи. Луи уверен, что сейчас задохнётся, если Стайлс не прекратит сию же секунду. Но господи, его тело уже совсем недвусмысленно реагирует на столь необходимые ласки, а потому он посылает к чёрту всё и резко подаётся вперёд, впиваясь в сладкие припухшие губы Гарри. Он целует жадно, быстро и требовательно, а кудрявый так же страстно отвечает, вцепляясь в его плечи. Брызги летят в разные стороны, пока Луи забирается на колени Стайлса, обхватывая его шею руками, и медленно трётся своей эрекцией о его живот. Боже мой. Те звуки, что издаёт при этом Гарри можно назвать почти демонически завораживающими. Заниматься сексом в ванне неудобно, но кого это волнует? Поэтому когда Луи уже изнемогает от желания, он просто просит, почти умоляет кудрявого, наконец-то, использовать свой член по назначению. И Стайлс явно не тот, кто откажет себе в удовольствии угодить своему парню. Они занимаются сексом с такой скопившейся злостью от непонимания, что у Томлинсона перед глазами летают звёздочки, а шея Гарри завтра будет пестреть собственническими засосами. Но ни одного из них это не волнует, потому что это будет завтра. А сегодня они выбьют всю дурь друг из друга этими стремительными толчками, короткими ногтями впивающимися в плечи и дружными стонами, гулко разносящимися по помещению. ** Очередной концерт встречает их невыносимо громкими криками и тысячами счастливых лиц. Луи запомнил бы каждое из них, если бы только мог. Они поют, а толпа вторит им стройным хором. И Томлинсон чувствует множество мурашек, бегущих по собственному телу. Концерты всегда начинаются с этого. А потом он отвлекается, расслабляется, растворяется в этой атмосфере. Они смеются с Ли, обмениваясь шутками, обнимаются с Найлом и переглядываются с Зейном. И всё как всегда. Гарри не даёт ему продыху. Облизывает свои пухлые губы, трясёт порядком отросшими волосами, поднимает руки вверх, задирая футболку и оголяя живот. Он запрыгивает на руки к смеющемуся Зейну, долго что-то шепчет Найлу, а Луи сгорает от возбуждения, представляя, что сделает с ним потом. После концерта, он невозмутимо проходит мимо Стайлса, игнорируя его удивлённый взгляд (насколько можно делать это невозмутимо со стояком в тесных штанах). Гарри недоумённо следует за ним в туалет. Глупое кудрявое существо. Он даже не успевает пикнуть, когда Луи довольно резко разворачивает его и впечатывает в стену, оттягивая кудрявые волосы. - Ты сегодня был плохим мальчиком? – эта фраза слишком пошлая и развратная, но они оба задыхаются от переполняемых эмоций. Гарри открывает рот, словно рыба, но не произносит ни звука. Хотя Томлинсону и не надо. Луи всё видит по потемневшим безднам изумрудных глаз, когда он прижимается к его заднице своей эрекцией. Он буквально насилует его в этом туалете, доводя до исступления, но не переходя грань дозволенного. А Стайлс позволяет ему каждый жест, сходя с ума от ощущений. И именно в этот момент Луи особенно чётко понимает, что вся его ревность абсолютно бессмысленна. Потому что ту степень доверия, которую кудрявый выказывает ему одним лишь взглядом, говорит обо всём. Он нежно целует его напоследок, а затем берёт крепко за руку, словно малое дитя, и ведёт за собой. Сейчас ему плевать, даже если на улице их ждут папарацци. Он не выпустит тёплую, большую ладонь, пока они не приедут домой. Когда они оказываются в машине, Гарри устало кладёт голову на его плечо. - Я люблю тебя, Луи, - шепчет он, не поднимая глаз. И Томлинсон мягко улыбается, точно зная, что так и есть. И он не говорит, что чувствует то же самое с того самого момента, как встретил шестнадцатилетнего кудрявого мальчишку на кастинге в шоу, что кардинально изменило его жизнь. Потому что Гарри всё понимает. Просто обнимает его, прижимая ближе, и утыкается в макушку. А затем сам не замечает, как вырубается под едва слышное сопение Стайлса, чувствуя себя совсем, как дома. Потому что дом где угодно, лишь бы рядом с ним.