Per aspera ad astra

– Прекрасная Фрейя, защитница слабых. Укрой меня, плащом своим и исцели смятение души моей. Тебя от ранней зари ищу я. Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной, чтобы видеть силу Твою и славу Твою, как я видел Тебя во святилище: ибо милость Твоя лучше, нежели жизнь. Уста мои восхвалят Тебя. Так благословлю Тебя в жизни моей; во имя Твоё вознесу руки мои. Слова приходилось буквально выталкивать из горла, вымучивать, из-за чего псалом звучал тихо и глухо. Фальшиво. Безответно. Словно взывающему уже не верилось, что его могут услышать. Послушник живет служением богам и свету. Это догма. Сила его – исцелять и благословлять, вести к истине и дарить надежду. Это дар. Юнец или юница, желая войти в лоно пронтерской церкви, идет своеобразным паломничеством. На пути его вехи – великие и мудрые отшельники, аскеты, анахореты. Осознавшие себя и посвятившие свою жизнь служению. Богам, королевству, людям. Свету. Свет всегда стоит превыше всего. Взыскующий бога говорит с каждым из них. И из каждого черпает веру. Смирение. Мудрость. Наполняет себя. Путь взыскующего долог и труден. Мудрые старцы выбирают для своих скитов не самые легкодоступные места. Но если юнец, презрев опасности, преодолев страх, доберется до них – душа его будет очищена этим испытанием. И когда он возвращается в церковь Пронтеры, он несет в себе нечто. Смысл. Дар. Великое сокровище, каждую крупинку которого можно подарить окружающим. Исцелив и направив. Указав дорогу к свету. Который, как известно, стоит превыше всего. Ведь в этом и состоит истинный смысл служения. Сгорая сам – освети путь другим. Послушники не носят оружие. Это аксиома. Служителю церкви запрещено проливать кровь – непреложный догмат. Все что дозволено – посох или сборник молитв. Пусть и зачарованный должным образом, дабы служить обжигающе яркому свету было проще. Было проще раздирать себя на части, раз за разом отдавая крупицы великого дара нуждающимся. Говорят, сила священника есть колодец бездонный. Сколько ни черпай – воды лишь прибавится. Ложь. Если веры с каждой секундой становится все меньше, то иссякает сила, тускнеет яркий свет. Нет надежды, нет и выхода. Боги отвернулись. Смирись. Умри. – Боги – свет мой и спасение моё: кого мне страшиться? Боги – крепость жизни моей: кого мне бояться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, завладеть душой моей, то сами они преткнутся и падут. Услышьте голос мой, которым я взываю, помилуйте меня и внемлите мне. Послушник Сай – серая холстина альбы, подпоясанная суконным поясом – сидел на холодных камнях подземелий Гластхейма. Где-то вдалеке тихо капала вода. Чертова канализация свивалась сама в себе бесконечной лентой Мебиуса. Выхода не было. Как и входа. Как надежды. Как и спасения. Смешливая танцовщица – синий шелк шаровар и белая вспышка улыбки. Он встретил ее пару недель назад, когда искал себе членов команды для своего первого похода на исчадий тьмы. Под мелодичный звон монисто танцовщица обещала ему дело, достойное истинного служителя света. Темные канализации Гласхейма. Зомби, гули, мрачные тени прошлого. Продавшие душу злу праведники. Эти подземелья кишмя кишели чудовищами. В одиночку его ждала бы лишь мученическая смерть, но вдвоем они легко должны были справиться с заданием. Дел на пару дней. Тем более в паре с опытной и сильной проводницей. Дойти до второго этажа катакомб, зачистить их и вернуться обратно. Отличный способ укрепить веру в борьбе. Пройти очищение и заслужить долгожданный сан священника. Они шли быстро – танцовщица звонко щелкала кнутом, металическое жало на его конце свистело, рассекая воздух, а Сай благословлял и исцелял нежить. От служителя света для созданий тьмы исцеление хуже удара меча. Незаметно пролетела оговоренная пара дней, да и зашли они уже гораздо дальше, чем планировалось изначально. Но когда он решил спросить свою напарницу, не пора ли им повернуть обратно, та, рассмеявшись, упрекнула его в трусости: – Дальше и ниже! — блеск синих глаз очаровывал и вводил в состояние транса. Дальше так дальше. Припасов хватало еще на несколько дней, а воды в канализации было достаточно. Но часы пролетали, привалы и быстрый сон уже не приносили былого облегчения. Тяжелые каменные своды давили, и дышать становилось все сложнее. Запах сырости впитался в легкие, вызывая мучительный утренний кашель. Монстры становились все сильнее, а Сай – все слабее. – Научите меня, Боги, пути правды своему, да наставьте меня на истинный путь, не ради меня, а ради врагов моих. Верую я, и укрепляется сила моя и сердце мое. Опекай всех спящих и всех тех, кто трудится этой ночью, – привычно шептал послушник по вечерам заученные слова, с затаенным ужасом ожидая. Откликнутся или нет? Откликались. Пока. Воззвание печали Многочисленные передышки, которые он начал при каждом удобном и не очень случае просить у своей спутницы, уже не помогали, и лишь проклятая гордыня, которая и завела его так далеко, давала силы держаться на ногах. И когда подземелья уже слились перед глазами его в один длинный, дурно пахнущий коридор, они вышли на него. Воплощенное зло. Повелитель Тьмы стоял в круге светящейся пентаграммы. Зло исходило от него явно ощутимыми эманациями, практически материальными клубами удушливого дыма. И была эта тьма столь сильна и велика, что юный аколит содрогнулся в ужасе. Отчаянье воцарилось в его сердце, завладело им. Лорд повернул к ним свой лик. Оскаленный пожелтевший череп и черные провалы глаз с инфернально мерцающими красными огоньками внутри глазниц. А света почти не осталось. Впереди само ничто. Изначальный, первородный мрак. Темнота обволакивала, душила, тянула на самое дно. Тут, в сердце зла, молитвы были практически бессильны. Померкла под нестерпимым давлением ужаса вера, что питала и поддерживала силы. Аколит схватился за висевший на шее розарий и едва ли не из последних сил простонал: – Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут, – только лишь на пару секунд перевести дыхание и продолжить. – Услышьте, Боги, голос мой, которым я взываю, помилуте меня и внемлите мне. И тонким, легким, едва ощутимым касанием света, мазнуло по щеке. Неслышно, словно поблазнилось. Но даже этот жалкий лучик придал сил. А свист кнута танцовщицы подарил немного уверенности. Сай воздел руки к небу, благословляя девушку, и сила света, наполняя ее, делала ее удары сильнее и точнее, а движения быстрее. Из последних сил произнес послушник молитву исцеления, и порождение тьмы с истошным воем осело на землю, не выдержав напора незамутненного, истинного света. Битва была тяжелая, но им все-таки удалось победить. Вера и звон монист на цветастом поясе. Обессиленный, Сай тяжело осел на землю, его откровенно колотило, но внутренне послушник ликовал. В конце концов, не каждый день удается выстоять против такого противника. Он повернулся к танцовщице: было самое время предложить ей отправиться домой. Продолжать миссию не было ни сил, ни желания. Аколит опустил руку в свою потрепанную холщовую суму в судорожной попытке разыскать тонкое крылышко телепорта – верную дорогу до дома – но, как бы старательно он ни перерывал все содержимое сумки, результата не было. Только горсть бесполезной пыльцы – хрупкое крыло бабочки не выдержало трудностей многодневного похода, рассыпавшись в прах. – У тебя есть крылышко? – внезапно пересохшим горлом просипел Сай, истово надеясь, что девушка оказалась более запасливой, чем незадачливый аколит. Танцовщица тем временем, самозабвенно копошилась у трупа поверженного темного. Сорвав, наконец, с искореженного тела изодранный кусок ткани, она выдавила из себя кривую улыбку: – Ты уж извини, у меня всего одно. Я как-то не планировала, что из этой битвы наша команда сможет выбраться без потерь... – пожав плечами, она сжала в руке хрупкое крылышко и исчезла, испарившись в неизвестном направлении. Первую минуту аколит стоял, ошарашенно глядя на тело Темного. Совсем не сразу до него дошло. И тут же захотелось бессильно разрыдаться. Его попросту бросили, выкинули как пустую склянку из-под зелья. Использовали. Выпили весь благословенный свет и оставили на верную, неизбежную и, несомненно, мученическую смерть в подземелье. Танцовщице с самого начала нужен был только плащ Повелителя. Редчайший кусок материи стоил его жизни? Наверное. Судя по всему. Странный, едва слышимый шорох привлек его внимание – труп постепенно таял, рассыпаясь в невесомую серую труху, и Сай глупо и безнадежно расхохотался. Это был не Темный Повелитель, всего лишь Темная Иллюзия. Тварь, безусловно, опасная, полная копия великой тьмы, но до силы Тёмного она не дотягивала в добрый десяток раз, как минимум. Смех его тут же оборвался. Если это была лишь Иллюзия, подобие, значит, истинное порождение зла всё ещё здесь. В катакомбах. Возможно, даже за стеной. Искренне злорадствует над незадачливым священнослужителем, которого столь просто и неизящно облапошили. Он так и остался бы навеки стоять на мокрых замшелых камнях, постепенно превращаясь в соляной столп (с потолка капала вода, стремясь создать новый сталагмит), но вдалеке раздалось зловещее шуршание. Тяжелое дыхание и смрадный запах за версту выдавали гуля. Мерзкая тварь с ореолом светлячков над головой шла медленно, спотыкаясь о вывороченные наружу зеленоватые кишки. Несмотря на это вполне закономерное препятствие, вид у него был крайне целеустремленный. Отвратительно уродливое создание ожидаемо намеревалось вкусить свежей плоти. Еще пару дней назад Сай, несомненно, уничтожил бы порождение тьмы всего одной молитвой, теперь же его едва-едва хватало на то, чтобы передвигать ноги. Необходимо было спрятаться. Скрыться. Затаиться. Переждать где-то денек другой и восстановить силы молитвой и сном. В бесконечном подземелье, переполненном монстрами. Гули и зомби медлительны и туповаты, падшие праведники в разы опаснее, но они слепы. Призраки смертоносны, но и от них можно спрятаться. А вот сбежать от Темного Лорда невозможно. Если даже вдвоем с танцовщицей-предательницей, незадачливой танцовщицей-беглянкой, они с трудом убили Иллюзию, то истинная первозданная тьма, таящаяся в недрах бесконечных лабиринтов Гластхейма, бесспорно, раздавит несчастного аколита словно жалкое насекомое. И он двинулся с места – так быстро, как только мог, прихрамывая, выжимая из измученного тела весь жалкий остаток сил. Прячась в завихрениях коридоров. Скрыться. Сбежать как можно дальше. Забиться как можно глубже. Сай затаился в канале, прячась у маленького стока, под мостиком. Священнослужитель дрожал от усталости и холода, ледяная вода, ленивой струйкой текущая по желобу, не прибавляла комфорта и удобства. Жалкие крупицы хлеба, которые он смог наскрести по уголкам сумы, кончились еще вчера, и голод, как физический, так и духовный, терзал его изнутри. Свет, что сопровождал его всю жизнь, истончился, почти погас. Боги не слышали зова. Сай больше не чувствовал их благословения. Не ощущал их присутствия. Сила священника есть колодец бездонный. И жила водная – вера. Иссякла жила. Пересох колодец. – Я жаждал и алкал, – тихо проговорил он. – Простите мне в бесконечной любви и милости своей гнев мой и слабость мою, как и я именем Вашим прощаю ближнему своему... – на последней фразе голос позорно дал петуха, превратив Воззвание Печали в дурацкий фарс. Ответа не было. Света больше не было. В мире осталась лишь тьма. Тьма и довольно-таки фальшивое насвистывание. Насвистывание, кстати приближалось. Воззвание надежды Наскоро прикинув в голове приблизительную вероятность существования свистящего гуля (которая, кстати, стремилась к нулю), Сай предпочел не испытывать судьбу и забился подальше в сток. Так, на всякий случай, скорее для самоуспокоения. Мало ли что. Насвистывание приблизилось, сменившись вскоре довольно немелодичным напевом. Священник живо вообразил себе пристыженную танцовщицу, коя, преисполнившись душевной скорби, решила вернуться, но фальшь в исполнении развеяла эту хрупкую иллюзию. Затем воображение нарисовало уже зомби-танцовщицу, которая, будучи наказана богами за предательство, была лишена всего своего музыкального слуха. Эта версия была уже полнейшей чушью. Прислушавшись, аколит уловил смутно знакомые нотки в напеве. – Ерунда полная, – пробормотал Сай. – Это лишь еще одно испытание, призванное окончательно сломить мой дух. Тут, в нескончаемой тьме Гластхейма, в усыпальнице надежды, звучали строки церковного песнопения. Фальшиво, но оттого не менее уверенно кто-то пел: Мы должны были быть ангелами, избранными для вечности, в языческом царстве в бою очищенными от грехов. Мы уходили в ночь, вера вела отряды детей на восток, от битвы к битве, через горы и моря. Аколит подскочил, и тут же едва не упал в холодную воду, запутавшись в подоле подрясника. Вновь на секунду промелькнула в голове мысль о кознях Темного, но была незамедлительно им отвергнута. Глотка существа, оскверненного тьмой, не может, не способна воспроизвести священные песнопения, пусть даже столь фальшиво. И пускай, скорее всего, ему не станут помогать: кому охота возиться с бесполезным, бессмысленным довеском, попросту неспособным ни исцелить, ни благословить? Пускай он будет обречен вечно скитаться по нескончаемым, жутким лабиринтам Гластхейма, но пока звучит благословенное Кирие Элейсон, пока взлетают к каменным сводам древние строки и благословляют свет, даже в столь беспросветном месте, преисполненном ужаса и тьмы, он не посмеет, не может позволить себе опустить руки. Грех гордыни непростителен, но предаться унынию, погрязнув в бездне отчаяния – во сто крат хуже. – Deus adiuva me, Libera animam meam, Maestus me prosterno, Exaudi Kyrie eleison! - срывающимся голосом подхватил послушник, вторя песнопению, и внезапно тяжелые каменные своды как будто раздвинулись, едва ли не рассыпаясь под безудержным натиском ликующего звучания. Многократно усиленный эхом древних катакомб, загремел чистой, пронзительной мелодией старинный хорал, раскатываясь по глухим подземельям. Голос аколита звучал все уверенней, все громче и громче, торжествуя и славя предвечный свет. Только когда последний звук замер над каналами, сверху басовито прогудели: – Это все конечно, очень здорово, но почто же так орать? Сай поднял взгляд. На мостке, перекинутом через сток, стояла, как ему показалось, окованная черненым металлом гора. При ближайшем рассмотрении гора оказалась человеком, сплошь закованным в сталь доспехов. На кирасе гиганта была до боли знакомая гравировка. Прекрасный, чудесный, восхитительный и такой родной пронтерский крест. Крестоносец! Воин света, прирожденный сражаться с тьмой. Спасение. «Спасение» – за эту мысль измученный аколит и уцепился. – Чего орешь-то? – снова гулко раздалось из под шлема. – Спа-а-аси-и-ите-е-е... – проскулил Сай. Сил на что-то более осмысленное и вразумительное уже не было. Святой воин не посрамил орден и, вытянув послушника из канала за воротник альбы, оттащил в более-менее сухое место. В заплечном мешке нашлись и еда, и даже теплая накидка. Немного опомнившись и придя в себя, Сай отметил, что человек-гора не был так чудовищно велик, как показалось в начале. Немалое количество доспехов и глухой шлем создавали впечатление гиганта. На самом деле крестоносец был немногим выше самого послушника. – Тебе повезло с местом, – гулкий голос и решетчатое забрало шлема. Сизый отблеск стали наплечников. – Самый дальний сток, сюда редко забираются твари. – Спасите, – как заведенная игрушка, снова повторил Сай, вгрызаясь в кусок вяленого мяса и кутаясь в теплую накидку. – Я, разумеется, не стану бросать брата по вере, тем более попавшего в беду, но мой поход, моя миссия подразумевают пеший ход. Так что выбираться обратно придется по старинке. Ножками. – А в чем состоит твоя миссия? – лениво осведомился уже успевший пригреться и разомлеть от сытости послушник. – Уничтожить великое зло, осквернившее эту крепость. Некогда здесь был оплот света. Крепость и храм, величественные и неприступные. Но тьма ложью и коварством проникла во святилище, местные служители и рыцари были либо убиты, либо порабощены тьмой. Это и есть мой крестовый поход и мое воздаяние за прошлые грехи. – Это самоубийство... – пробормотал Сай, – Самоубийство – сунуться сюда в одиночку... – Мне было видение, – крестоносец снял шлем. Чертова стальная кастрюля. Чертов резонатор, превращающий пусть и низкий, но все же женский голос в невнятный гул. – И в нем Повелитель Тьмы пал от моей руки. И сказано было: «Пройдешь ты путь свой в одиночку, но то, что на пути твоем дарует тебе свет, прими со смирением в сердце». – Прости... сестра, - пробормотал аколит. – Не ослышался ли я? Ты действительно собиралась пойти на бой с величайшим Злом Гластхейма в одиночку? Я не сомневаюсь в силе и искренности твоей веры, но это несколько безрассудно, если не сказать больше. – Я уже не одна. Ведь сказано было мне – что подарит тебе свет на пути своем. Я подобрала тебя. Разве служитель святой церкви не поможет мне очистить сии некогда прекрасные своды от грязной вони тьмы? Послушник с сомнением оглядел некогда прекрасные своды. Возможно, где то там, под слоем слизи, плесени и паутины... – Доверяю Вам, так как Вы есть воплощение веры, силы и милосердия. Даруйте мне отпущение грехов, милость и вечное спасение, – негромко звучат слова, и вспышкой греет душу тихий теплый свет. Пусть тут, в глубинах этого мрачного, бесконечного лабиринта, он не может достучаться до небес, слишком сильны препятствия, у него еще осталась, не иссякла вера, рожденная в глубинах его сердца. И она придаст, не сможет не придать ему сил. В конце концов, быть может все это – лишь испытание веры и воли его. Пускай он и погибнет, смерть его не будет напрасной. Та поддержка, что он сможет оказать воительнице, разрешит исход ее грядущей битвы – или хотя бы поможет ей дойти до самых темных глубин, где притаилось изначальное зло, осквернившее эту, когда-то святую, обитель. Пусть это будет расплатой за отчаянье. За гордыню и за страшный грех уныния. За то, что посмел усомниться в силах света. Говорят, сила священника есть колодец бездонный. Но даже если пересохла жила, найдётся на дне немного воды, чтобы напоить хотя бы одного страждущего. Воззвание веры Они продолжали спускаться по переходам. С предательницей-танцовщицей идти было в разы тяжелее. Слишком уж много сил приходилось тратить на то, чтобы исцелять ее и одновременно с этим разить выродков тьмы. Путь же с девой-крестоносцем был лёгок и радостен. Стремительные блики ее клинка несли смерть каждому исчадию мрака, что посмело встать на их пути, а воронёная сталь брони, освящённой в ордене, защищала от монстров, не позволяя им добраться до уязвимого тела, заключёенного в тяжелый доспех. И стоило послушнику впервые увидеть рыцаря святого ордена в бою, как его обуял стыд. Он-то думал, что рвет свой свет на части, охотно делясь им со страждущими. Крестоносец рвала на части самое себя. Божественная сила, исходящая от нее, крестом чистейшего, обжигающего света ложилась на землю. И не было спасения ни для единой из тварей, попавших в это сияние. Но и в человеке, даже самом праведном, тоже есть толика тьмы. И чистый свет ранил и терзал саму воительницу. – Это кара, — пояснила она в ответ на единожды озвученный вопрос. – Искупление за слабость, стоившую жизней многих людей. Видимо, то была кара за те же необъяснимые грехи, попытка замолить которые и привела ее к этой самоубийственной миссии. На этот раз появление Повелителя Тьмы аколит почувствовал заранее. В отличие от Темной Иллюзии – жалкого отголоска великой тени – Повелитель своей мощью полностью подавлял волю. Смущал дрогнувший разум. Рождал в коленях предательскую слабость. Сай с кристальной ясностью осознал, что ему отчаянно страшно, настолько, что впору развернуться и убежать. Неважно куда, только бы не быть сейчас здесь. Воротник подрясника прилип к мгновенно вспотевшей шее, и, несмотря на промозглый холод катакомб, аколита бросило в лихорадочный жар. Почти до боли стиснув мокрые ладони, он воззвал к свету, и гнетущая, первобытная тьма отступила. Впрочем, ненадолго – перед ними воистину стояло зло. Лик его был воплощенным переплетением страдания и боли. Облачение ниспадало лохмотьями бездонного мрака. Сай успел даже про себя удивиться: как вообще могли они перепутать жалкую Иллюзию с этим воплощенным кошмаром. И стоило лишь воительнице выхватить клинок, как оскаленный череп обратил к ним свой полыхающий огненной бездной взор: – Corruptio optimi pessima, – прошипела тьма. – Ты и впрямь надеешься, что, убив меня, смоешь со своей души позорное клеймо труса? Эта печать, этот груз, это знание навсегда останутся с тобой. Развернись и беги, пока это еще возможно. Это ведь то, что ты умеешь делать лучше всего. Может статься, я даже не стану преследовать вас. Мгла клубилась у каменных ступеней, через пару мгновений миссионеры уже по щиколотку погрузились в туман, извивающийся черными щупальцами. Сай почти физически ощущал, как увязает в путких тенетах гипнотизирующего голоса, но шедшая впереди дева, разрывала их светом своего клинка, и власть, которую было получил над ним Глас, слабела. – Жалкое создание. Что от тебя останется, когда ты лишишься наконец своего надуманного света? Пустая и бессмысленная оболочка. Я высосу тебя до дна. Отступи и будешь жить. Аколит отшатнулся, сгорая от стыда и ужаса. Голос твари словно выворачивал его наизнанку, оголяя самые тёмные уголки души, показывая, насколько он жалок. Из головы вдруг вылетели все доселе известные слова молитв, оставив послушника один-на-один с охватившим его животным ужасом. Из оцепенения его вывел внезапный голос девы, которая решительно шагнула вперед, к Повелителю Тьмы: – Тебе не заставить меня отступить, тварь! Пускай крест моего предательства до конца дней моих со мной, пускай не искупить мне своего греха, своей ошибки я не повторю! – дрогнувший было голос выровнялся, наполнился силой. Девушка шла вперед, и казалось, что золото гравировки на ее нагруднике отгоняет подступающий кромешный мрак. – Я избавлю этот мир от тебя, пусть даже мне придется поплатиться за это своей жизнью! Аколит глядел на воина, не веря своим глазам. Среди этой тьмы, среди угольно-чёрных теней, просачивающихся в самое сердце, сила веры крестоносца не ослабевала, сияя ослепительно ярким светом, который распространялся и на него, даруя вдруг уверенность и развеивая липкие путы обуревавших его сомнений и страха. Наскоро прошептав слова молитвы – свет благословения озарил сизую сталь шлема – аколит постарался собраться и приготовиться к битве, а воительница уже рванулась вперед, и крест света ее выжигал мглу, рассеивая тени, развеивая кошмары. Сай едва успевал исцелять раны крестоносца. Острые когти раздирали каленую сталь, словно ветхую холстину. Тяжелый шлем давно промялся и слетел с головы вместе с подшлемником. Меч – полоса чистого сияния – покрылся зазубринами: броня сотканная из тьмы оказалась слишком крепкой. Но и Повелителю приходилось нелегко – истинный свет неумолимо ранил его. Сай вычерпал себя до конца. На дне колодца остался лишь чуть влажный песок. Собрав весь остаток сил, что у нее был, воительница в последний раз призвала крест света. Они пали одновременно. Темный повелитель, разодранный истинной верой, и крестоносец, чью изрядно потрепанную броню все-таки удалось пробить щупальцу тьмы. Из последних сил аколит подполз к деве. Страшная рваная рана пересекала ее лицо, под изломанной броней виднелись темные пятна крови, расползающиеся по одежде. Зияла выгнутыми краями воронка в центре кирасы, внутри что-то красно и влажно пульсировало. Дернулось в последний раз и остановилось. Сай напрасно в последний раз пытался выжать из себя еще хотя бы каплю света. Его сил не хватало даже на то, чтобы затянуть порезы на теле погибшей. Она все-таки оказалась права. И право было её видение. Великая тьма, отравившая некогда величественный храм, была уничтожена. Но какова цена? Чего стоит её жизнь, когда на одной из чаш весов покоится безопасность целого королевства? Аколит прикрыл деве глаза. Внутри что-то звенело, натянутое тонкой серебряной струной. Звенело, не выдерживая боли, обиды и напряжения последней недели. – На то воля света, – пробормотал Сай – Мудрая Фрейя, хотя Тебя не понимаю, однако Тобой сотворенное всё люблю, принимаю всё, что есть сотворено, потому что Ты – бесконечное благо. И, по крупицам собирая последнее, что было в нем, выдавливая все, что только было возможно, выдирая последние клочки своей силы, буквально убивая себя, он воззвал. И струна в душе его с тихим и печальным звуком не выдержала. Лопнула. И словно прорвало плотину – накатили, нахлынули звуки, запахи, принесли на своей волне новое, ослепляющее знание. Принесли спокойствие и умиротворение. Наполнили его душу без остатка, и сила эта была готова выплеснуться через край, и не хватало хрупкой, беспомощной человеческой оболочки, чтобы сдержать её. Сай вскинул голову и закричал, пытаясь избавиться или примириться с этим безудержным потоком. И схлынуло. Столь же внезапно. Оставляя в душе мир, покой и спокойную, тихую уверенность. В себе и в вере своей, что нерушима. Оставляя новые знания, даруя новые силы. Говорят, сила священника есть колодец бездонный. Сколько ни черпай – воды лишь прибавится. Правда. Послушник Сай – грязная, изодранная холстина альбы, подпоясанной обрывком веревки – сидел на холодных замшелых камнях подземелий Гластхейма. – Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной, чтобы видеть силу Твою и славу Твою, как я видел Тебя во святилище: ибо милость Твоя лучше, нежели жизнь. Уста мои восхвалят Тебя. Так благословлю Тебя в жизни моей; во имя Твоё вознесу руки мои. Если веры с каждой секундой все больше, если душа прошла испытания, закалившись в них, постигла истинное смирение и служение, то прибывает сила, нестерпимо ярко сияет свет. Вот оно твоё спасение, священник, твоя вера! Боги да пребудут с тобой всегда. Смирись. Воскресни. Воззвание любви Давно, так давно, что уже и не упомнишь, в Государстве Арунафельц был один всеми забытый островок. Он не имел даже названия – настолько был мал. Когда-то на этот крохотный островок суши приплыли с континента чистые и праведные люди, алкающие уединения. Вера их была крепка, а сердца чисты. Люди эти возносили молитвы прекрасной Фрейе – богине любви – и та щедро отвечала им. Безымянный остров начал процветать. Поселенцы возвели там монастырь, разбили чудесные сады и построили дома для новых поколений. Слава о служениях в том храме разносилась по всему миру. И говорили люди, что чисты сердца и помыслы поселенцев. Но гордыня проникла в сердца тех людей, а, как испокон веков известно, где гордыня — там и тьма. Где есть один грех, будут и другие. Прошел один век, другой, и в величественных залах получила безраздельную власть тьма. Ужасающие баньши своей мертвенной бледной красотой завлекали неосторожных путников в мрачные глубины. Некроманты – порождения бездны – поднимали мертвецов во имя служения тьме. И те немногие праведники, что еще могли держать оборону, вскоре пали под натиском зла. И слухи ходили, что в глубинах храма безраздельно царствует Вельзевул – создание ночи, князь тьмы, что имел ужасающий облик огромной мухи, но завлекал неосторожные души иллюзией милого юноши. И не было пощады тем, чья вера была недостаточно крепка – этим несчастным предстояло пополнить армию отрекшихся. И сказано было – лучшие воины королевства Рун-Мидгард принесут покой этим страждущим душам. И созвал король отважных и смелых. И откликнулись на его зов многие. Прекрасна и удивительна церковь славного города Пронтеры. Несутся ввысь стрельчатые арки, дивные витражи бросают миллионы разноцветных пятнышек света на истертый светлый камень пола. Нет числа свечам, что горят в этом храме. На скамье резного дерева сидит, склонив голову в молитве, епископ Сай. Черный бархат дзимарры и красный мантилетты. На поясе его драгоценные каменья. – Cердце моё говорит от Тебя: «ищите лица Моего»; и я буду искать лица Твоего, - шепчет Сай. На душе его спокойно и светло. Он знает, для чего и почему он живет. У входа в храм слышны гулкие шаги. Металл окованных сапог и старый камень церкви – громкое сочетание. У женщины, что входит в храм, горит на груди ярким золотом до боли знакомый пронтерский крест. И он же ярким, кровавым пятном украшает тяжелый плащ паладина – служителя света. – Пора, – говорит она. И счастье грядущей битвы светится в ее глазах. И, несмотря на жуткий шрам, перечеркнувший ее лицо, для епископа нет никого прекрасней. – Пора, – соглашается он и встает, опираясь на резной посох. Зло, поработившее храм прекрасной Фрейи, должно быть уничтожено.