Ноктюрн в фиолетовых тонах

Ярл стоял у окна и с лицом, полным смирения, внимательно смотрел на площадку у дома. На площадке препохабнейше орали, эхали и ухали. И звенели. Хотя нет, не звенели. Гремели. А так же самым немелодичным образом скрипели и звякали. А когда благородная сталь меча встречалась по воле случая со сталью доспехов (особенно, если это был шлем), еще и матерились. Очень громко. Дикая какофония звуков – резких, неприятных почти физически и полных дисгармонии – выводила Ярла из себя. Не спасали ни закрытые окна, ни комки ваты в ушах. Давным-давно, примерно месяц назад, Ярл, устав от провинциальной жизни, по великой глупости своей решил приобрести себе маленький домик в центре Пронтеры. Переезд в полис, несомненно, увеличил бы приток клиентов и общий Ярлов уровень жизни. Все-таки столичный менестрель – это звучит весьма гордо. С претензией на солидность. Но, как выяснилось, чтобы приобрести домик, пусть даже и маленький, в центре Пронтеры, нужно такое количество денег, которое разумному объяснению не поддавалось. Ярл расширил зону поисков до районов, примыкающих к центру. Затем до второго округа, потом до окраин – и, наконец, нашел себе жилье по карману. Его даже не особенно насторожило то, что весьма бюджетный по цене дом находится в довольно элитном районе. Рядом были и величественная пронтерская церковь, и милейший фонтан, утопающий в зелени. Совсем неподалеку возвышался неприступной твердыней величественный замок. Потенциальный столичный житель был в сущем восторге. Старая часть города, где история кроется в каждом камне. Где, казалось, стоит прислушаться, и ты услышишь песню веков. Где нежная, зовущая душу ввысь акапелла пронтерской церкви сливается с торжествующим, уверенным гимном древней твердыни – Пронтерского замка, в стенах которого веками одна династия сменяла другую. Где у фонтана – типичного представителя своего вида, так популярного несколько веков назад классического скульптурного стиля – собираются влюбленные парочки, и хрустальный напев воды, которая разлетается брызгами шампанского, вторит серенадам влюбленных. Что может быть милее сердцу менестреля, чем музыка, протянувшаяся сквозь пелену веков и ласково манящая за собой в город, утопающий в звонкой весенней зелени? Древний истертый камень мостовых плит – даже он дышал историей. И у самого домика – подавляющее своими размерами здание непонятного предназначения в стиле арт-деко. Вроде, как академия чего-то там. Тоже красивая, если вкратце. Первые пару недель Ярл пребывал в нескончаемой эйфории. Его радовало все, а молодая листва чудилась символом новой жизни, началом чего-то великого. Менестрель с любовью обустраивал новый дом и новую жизнь. По утрам его будили ласковые прикосновения очистившегося за зиму солнца и песни маленьких неопознанных птичек. К концу первой недели, правда, Ярл начал было подумывать, что предпочел бы пробуждаться от стучащих в дверь клиентов. Несмотря на расклеенные по всем доскам объявлений листки, никто не стремился воспользоваться услугами «опытного и уверенного в себе менестреля. Подниму боевой дух песней, покажу самые глубокие подземелья. Спою, разложу карты, есть марионетка. Профессионал» В порыве отчаяния Ярл обошел все доски, на которых успел поместить свои объявления и дописал: «Для дуэта есть симпатичная цыганка». Цыганка действительно была. Бесконечность назад он, совсем юный и неопытный, столкнулся с ней в Комодо – городе музыки, секса, непрекращающегося веселья и неразумных излишеств. Родина всех поклоняющихся Браги – богу-покровителю творцов, была откровенно странным местом. Там можно было за одну ночь влюбиться, переспать, разочароваться в своей любви и влюбиться вновь. А уж сколь забористые стихи выдавали истерзанные первым сильным чувством души юнцов! Тогда они оба были молоды, и вино текло рекой. Ярл только стал бардом, получил свою первую лютню и первый глоток кагора, и его неумолимо тянуло к приключениям и женщинам. Именно тогда он и встретил ее. В ту ночь они неплохо повеселились и быстро стали друзьями, что по меркам Комодо значило, что он не будет писать про нее хулительных стихов, а она иногда будет предлагать ему свою любовь бесплатно. Менестрель был уверен: стоит только позвать, и милая Колокольчик придет на выручку к незадачливому товарищу, достаточно лишь позвенеть деньгами или хотя бы намекнуть на гонорар. Но дни летели, а Ярл все так же сидел без работы. Скудные запасы, накопленные за время странствий, потихоньку таяли, и нужно было предпринимать хоть что-то, пока положение не стало безвыходным. И именно в один из тех дней, когда уныние уже начало обволакивать Ярла непроницаемым коконом, он впервые проснулся не от пения птиц и ласкающего солнца, а от громкого, крепкого и забористого мата и жуткого лязга за окном. На негнущихся ногах Ярл осторожно прокрался к окну. На площадке во дворе-колодце, где он уже запланировал высадить по осени георгины, довольно неритмично прыгало порядка тридцати здоровых молодцов, безжалостно втаптывая в землю молодую травку. Молодцы были облачены в увесистую броню и снабжены, по всей видимости, командиром, который обходил прыгунов по дуге и громко, живописно, не стесняясь в выражениях, рассказывал им, в каких отношениях состоит с их почтенными матерями, что вообще о них думает и на каких, по его мнению, обитателей животного мира все они похожи. Ярл аккуратно прикрыл окно, но громкий бас командира просачивался через двойное стекло. Менестрель сел прямо на пол. Загадка подозрительно дешевого домика и огромного здания по соседству разрешилась в одну минуту. И правда, кому захочется жить рядом с академией крестоносцев. В самих-то крестоносцах, по сути, не было ничего плохого. Поодиночке они люди весьма полезные. Честные и смелые, по крайней мере. Но не когда их количеством под три десятка в замкнутом пространстве. И не когда они в семь утра, подбадривая себя нецензурными возгласами, начинают совершенствовать воинское искусство и учиться ходить в ногу. Ярл стоически вытерпел неделю. За это время он успел выучить много новых слов, оборотов и выражений. Парочку из них он даже вставил в свои песни, пытаясь хоть искусством компенсировать непрекращающийся утренний диссонанс. Но все было бесполезно. Утренний грохот сводил с ума, нервировал и не давал выспаться, а когда к нему добавился дневной грохот, а чуть позднее и вечерний – командир, видимо недовольный подопечными, решил увеличить количество тренировок – менестрель понял, что это война. Отступать было некуда. Позади было тотальное безденежье и затягивающее болото провинции, впереди – собственный милый домик и гордое звание столичного менестреля. Нужно было бороться до конца. Ярл начал с жалоб в городской совет, где его вопиющим образом проигнорировали. Мол, орден крестоносцев базировался на этом месте более пяти веков и, дай Фрейя милости, еще столько же простоит, а вашему домику и десятка лет не наберется. Ждать еще пять веков, пока не кончился милость Фрейи, Ярл решительно не собирался. Он должен выжить лязгающих недоумков из своей жизни и от своего окна! Ярл начал с песен, как с наиболее простого и привычного для себя решения. Как известно, каждая песня менестреля – это маленькое чудо, способное менять мир. И сейчас было жизненно необходимо изменить место тренировок лязгающих банок. Может, если музыка не будет соответствовать воинственному настрою захватчиков, они изволят сменить площадку? Запретить ему петь они не могут – древний закон, защищающий любимцев бога Браги, действовал до сих пор. Каждый Менестрель может петь, каждая цыганка может танцевать, и никто не может помешать им. Ну, разве что если песни у «умельца» совсем уж паршивые – но таким и боги не покровительствуют. Подумав, Ярл решил начать с легкой и возвышенной миролюбивой кантаты. Текст был его личной гордостью – адаптация под один голос и один инструмент, которая при этом сохраняла общий дух. Тихое звучание струн, зажимаемых влажными пальцами для эффекта перезвона, и текст, наполненный смирением и миром. К смирению крестоносцы остались равнодушны, хотя старшина и начал орать в такт аккордам. Ярл играл в си-бемоль миноре – старшина кричал, что его подопечные сдохнут на улице, подобно смердящей куче отбросов, и никто из них не найдет своего места в жизни. Ярл переходил на ля-мажор – и старшина будто исправлялся, нараспев, под звуки дивного менуэта, заявляя, что некоторые из его учеников смогут стать уборщиками или ассенизаторами, если сподобятся приложить должное количество усилий. Ярл, внутренне сочувствуя молодым крестоносцам, начинал наигрывать сонату в до-диез, и тучи омраченного будущего закрывали собой солнечный свет молодости. В отчаянии менестрель начинал играть новейшие популярные песенки, словно пропитанные слащавостью и сочащиеся глупостью. Крестоносцы принимались подпевать хором и лязгать более ритмично. Пять дней Ярл вылезал на подоконник и по несколько часов драл горло и струны лютни, извращаясь как только было возможно и изо всех сил стараясь испортить тренировку Музыка не спасала. Захватчики уходить не собирались. На шестой день, когда металлические молодцы стали поутру махать ему рукой, как старому знакомому , Ярл поймал себя на том, что выводит древнюю воинственную балладу с довольно ритмичным строем: На поясе Нидуда меч мой сверкает, его наточил я как можно острее и закалил как можно крепче; мой меч навсегда от меня унесли, не быть ему больше в кузнице Вёлунда; Поймал и испугался. Помогать крестоносцам в тренировках в его планы совсем не входило. Ярл резко зажал струны рукой, обрывая звук, и едва не скатился с подоконника. Кажется, пришло время обновить все его записки на досках объявлений. Может, какому-нибудь искателю приключений внезапно, позарез потребуется бард, а мятое и поплывшее от многочисленных пронтерских дождей объявление доверия не внушает. По результатам инспекции было выявлено, что рынок менестрелей и бардов славного города Пронтеры очевидно переполнен. Все до одного объявления были на месте. Призрак финансовой ямы, что до этого маячил на горизонте, приблизился и каменным сводом навис над лохматой макушкой неудачливого менестреля. Ярл мрачно прикинул свои шансы устроиться кабацким шансонье, и найдя их уже вполне реальными, на пробу сунулся в ближайшие пару таверн. Из первой Ярл с позором сбежал – место уже было занято испитым бардом, который пригрозил сломать инструмент о спину незадачливого конкурента. Во второй Ярл пролетел по репертуару. Кабатчику не хотелось акапелл, полифонии и салонной музыки. Даже баллады его не прельщали. Кабатчик жаждал простой и грубоватой народной песни. Присев на поребрик перед третьим кабаком, и прикинув целевую аудиторию по вывеске, на которой был изображен кистень и нож, Ярл наскоро накидал текстик простейшей трехаккордной песенки про сталкера, томящегося в тюрьме Эйнброха, и старушку-мать, которая льет по нему слезы. Пропев свое новое произведение, он с кристальной ясностью осознал, что если это придется исполнять публично, к деньгам присовокупится несмываемый позор на всю оставшуюся жизнь. Нет уж. Так позорить священное искусство песни он не будет. Встав и отряхнув штаны, Ярл мрачно поперся в свой уже не столь уютный домик выслушивать вечерний перезвон мечей. Флажок почтового ящика был поднят. Ярл небрежно сгреб письма в кучу и утащил в дом. Среди кучки посланий от различных идиотов, предлагающих удлинить меч на 10 дюймов и купить супер-чудо-флейту («Играет сама, достаточно только дунуть!»), были обнаружены письмо от Колокольчика и небольшой серый сверток, в котором лежало что-то продолговатое, размером с ладонь. Удивившись изворотливости торговцев – уже начали прикладывать образцы товаров, что ли? – и зашвырнув сверток на кровать, Ярл первым делом схватился за письмо цыганки. Обычно почерк старой подруги был довольно аккуратный: эстетически одаренная дева очень любила вырисовывать вензеля и завитушки. Однако исполнение этой записки, нацарапанной, на обрывке бумаги, изяществом не отличалось. Довольно корявыми буквами, явно в спешке, были написаны четыре слова: «Мне нужна твоя помощь». Покидать уже обжитый дом категорически не хотелось, но выбор между взывающей к другу прелестной особой и ежеутренней ротой шумных крестоносцев был очевиден. Ярл поспешно собрал свои небогатые пожитки, сумев упаковать их в две сумки. Его ждал отпуск. Бесконечные пляжи Комодо, алкоголь, песни, смуглые загорелые бедра поселянок. Ну и конечно, Колокольчик. Верно, опять рассталась с очередным своим ухажером и, вероятно, жаждет утешения в объятьях старого друга. А в Пронтеру он, пожалуй, вернется к осени, когда похолодает и утренние тренировки лязгунов переместятся в закрытое помещение. Да и, возможно, к зиме найдется постоянная команда. В приступе безудержного счастья и веселья, внезапно накрывшем Ярла искренней любовью ко всему человечеству в целом и назойливым лязгунчикам в частности, он радостно проорал в окно, накладывая на тренирующихся вуаль Локи: На востоке я был, там истребляли вы злобных монстров, в горы бежавших; когда б то не сделали, разросся бы род их и в Мидгарде люди жить не смогли б! И, перевесившись через подоконник, со счастливой улыбкой помахал ускорившимся под действием музыки попрыгунчикам. * * * Комодо, город вечного праздника, встретил своего заблудшего сына щедро и ярко, рассыпая по земле карнавальные бусины и сияя блеском драгоценных камней на смуглых женских телах. Город пел. Стелились по земле томные звуки флейт, звенели струны гитар, звали взлететь к небу высокие голоса скрипок. Ярким, ликующим сопрано звенели монисто на поясах танцовщиц, басовитым рондо звучал океан, чьи волны бесконечно накатывали, стачивая камни пирса. Бесчисленные бунгало и невозможно фиолетовая полоса прибоя – вечная благодарность мелким рачкам-эндемикам, которые скидывали свои лиловые панцири на берегу, даря песку дивный фиалковый оттенок. Казалось, этим нестерпимо фиолетовым пропиталось все вокруг. Даже в пряном воздухе витала мельчайшая фиолетовая пыль. Ярл шел, пританцовывая – этот город вызывал у него, как и у любого посвященного Браги, воспоминания, преисполненные счастьем. Нет ничего лучше молодости, проведенной в Комодо. Проходя мимо самозабвенно целующейся парочки, Ярл дал себе торжественное обещание вытащить старую подругу в грот, который они нашли когда-то давным-давно, еще во времена беззаботной юности. Тихий и скрытый от посторонних глаз провал в гряде гор у самого океана. Их место. Грот, вход в который так густо завесили лианы, что никому и никогда не догадаться, что возможно попасть внутрь, грот, чей каменный пол густо покрывает прохладный темно-лиловый песок, на котором так сладко лежать и любить друг друга, распивая розовое вино. Колокольчик нашлась далеко не сразу. Дело осложнялось тем, что Ярл понятия не имел, где живет танцовщица и оставалось только бродить по узким тропкам города, надеясь рано или поздно наткнуться если не на нее саму, то хотя бы на одного из старых знакомых. Наконец, на тенистой аллее его поймал, завертел и повлек за собой звонкий напев ситара. Незнакомый бард играл в аллегро что-то восточное, ловко извлекая звуки, легко и быстро пощипывая струны. Ярл направился вслед за музыкой. На небольшой площади, вдали от чужих глаз, укрылись двое. Бард и цыганка. Прямо в россыпи разноцветных подушек сидел пожилой певец с длинной седой бородой, вооруженный немаленьким ситаром, а перед ним кружилась и извивалась в такт музыки Колокольчик. Звенели бисерные нити и подвесы на ее поясе, темные волосы разметались, белый прозрачный шелк шаровар метался вихрем, то и дело открывая стройные ножки. Ярл не стал подходить ближе, чтобы не мешать танцовщице, и даже, напротив, отошел в сторону, полускрывшись за хлипким штакетником. – Хэй нэ! – воскликнул музыкант. – Танцуй быстрее, красавица! И перешел на андантино, заметно ускоряя темп игры. Колокольчик извивалась все быстрее. Шаровары липли к разгоряченной загорелой коже. Одна из нитей бисера оторвалась от богато украшенного лифа, разлетаясь дробью по улице. Капли фиолетового пота выступили на ее хорошеньком личике, ныне сведенном странной гримасой. Ярл только сейчас заметил, что на лице Колокольчика нет той обычной, счастливой улыбки, с которыми обыкновенно не расстаются цыганки. Девушке явно было очень страшно. На ее глазах проступали слезы. – Еще быстрее! – приказал старый бард, ускоряясь настолько, что не было видно движений пальцев, пощипывающих струны ситара. Музыка начинала сводить с ума, ввинчиваясь в кости и причиняя почти физическую боль. Колокольчик, запнувшись каблуком о камень, припала на землю. Раздался глухой хруст – но она тут же снова подскочила, влекомая невиданной силой, не прекращая танец, исступленно следуя за музыкой. На белой ткани шаровар расплывалось красное пятно. При очередном движении тонкий шелк лопнул, будто порванный изнутри, и повис лоскутом. Стало видно, как по смуглой коже, у самого низа голени, течет пульсирующими толчками ярко-красная кровь и, разорвав кожу, что-то белеет, сильно выступая зазубренными краями. «Кость», – как-то отстранено мелькнуло в голове Ярла. Странное оцепенение охватило барда. Сдвинуться с места он не мог, как ни старался, и лишь чуть покачивался в такт музыке. – Эй, такие штаны испортила, красавица, – вновь подал голос музыкант. – Снимай давай все это! Колокольчик продолжала танец, словно и не замечая торчавшей кости и лишь чуть-чуть припадая на поврежденную ногу. Она рванула богато вышитый лиф – и застежка не выдержала, разлетелось золото монист и бисер, обнажая грудь с темными ареолами сосков, пробитых колечками с блестящими камушками. Изгибаясь в очередном па, она сорвала и пояс, и шаровары, бесстыдно извиваясь, нагой и окровавленной, едва ли не в самом центре города. Ярл слышал, как при каждом движении скрипят обломки кости. Этот звук почему-то казался ему едва ли не громче мелодии ситара. – Я сказал, все, маленькая воришка! – рассмеялся старик. Колокольчик все с той же гримасой первобытного ужаса дернула ногтями за пирсинг, вырывая его с корнем. Теперь кровь струилась еще и по животу, вытекая из разодранных сосков. Девушка изогнулась назад, наматывая на кулак прядь волос, и рванула ее в выпаде вперед. Со страшным треском вырывала она свои прекрасные волосы, оставляя на их месте голубоватую кровоточащую кожу и проплешины, ни на секунду не прерывая танец. Старик с довольным лицом кивал головой, периодически подбадривая цыганку, призывая ее не останавливаться. Колокольчик вонзила свои длинные когти в мягкую плоть груди и с силой рванула вниз, срывая куски кожи, ломая ногти. Не прекращая извиваться в жутком танце, она упала на колени, страшно вывернув обе ноги, и, схватив с песка плоскую зазубренную морскую ракушку, вонзила ее в нежную грудь. В ту самую, о которую мгновение назад ломала ногти. Ракушка с отвратительным хрустом прорезала живые ткани. Цыганка начала отделять кожу и мышцы от собственного тела – резкими, скорее рвущими движениями, отсекая, отскребая левую грудь острым краем раковины чуть ли не начисто. Капли крови разлетались по сторонам, словно алые бусины. Молочная железа показалась из-под кожи и слоя жира – белесая, покрытая выпуклостями, изодранная в клочья, болтающаяся на обрывках кожи, гипнотизирующе покачиваясь в такт движениям. Колокольчик всхлипнула и с силой сжала ракушку в кулачках. Окаменевший известняк треснул, не выдержав напора, и разломился на множество осколков, беспощадно впиваясь танцовщице в ладони. С невероятным трудом поднявшись на ноги, девушка последний раз качнула бедрами, пошатнулась и, воткнув самый крупный и острый осколок себе в горло, упала лицом вниз. Жадный фиолетовый песок впитывал щедро пролитую кровь, чернея на глазах. Ярл сам не заметил, как оцепенение отпустило его. Подвывая на одной ноте, резко и нехарактерно скакнувшей из баритона в тенор, он сделал два шага назад, но запнулся и сел на песок. Старик, словно впервые заметив присутствие постороннего, поднял на Ярла глаза: – Тебя она звала? Значит ты и вернешь мне мое. Времени тебе неделя. А коль не вернешь, будешь петь, пока легкие горлом не выйдут! И растаял в воздухе. Вместе с подушечками. Не прекращая голосить и не в силах встать, как подобает человеку, Ярл пополз к девушке на четвереньках, тихо всхлипывая, когда под руку в мягком песке попадалась бусина, мокрое пятно крови или прядка волос. Колокольчик лежала лицом вниз. В горле ее хрипело и булькало. Цыганка явно еще была жива, но, когда Ярл набрался смелости перевернуть ее, девушка затихла. Сумерки окончательно захватили Комодо. Городок полнился огнями. Где-то вдалеке раздавалась музыка, перемежаемая взрывами хохота. С океана повеяло легким бризом. Ярл сидел возле тела старой подруги и ждал стражу. Или еще кого-нибудь. Мимо с хохотом прошла стайка молоденьких бардов. Никому не было дела до мертвой. Комодо — город вечного праздника. С законом тут всегда были проблемы. Взять хоть тот случай, когда свихнувшаяся лучница не смогла пройти обучение и стать танцовщицей. Та безумная дамочка убила порядка двадцати других претенденток, мол, не доставайся же ты никому. А местные жители не соизволили даже почесаться. Сидели и ждали помощи из других городов. Вот поэтому-то он тогда и переехал. Ярл встал, отряхнул штаны от пропитанного кровью песка. Не дело ей прямо так тут лежать. Не то что бы он испытывал к ней действительно искренние и сильные чувства, но, как минимум, их связывали светлые воспоминания. А это для выходцев из Комодо уже немало. И, значит, невезучая Колокольчик заслужила хоть какое-нибудь погребение. Менестрель взял цыганку за уцелевшую ногу и с усилием потащил прочь. Тело оставляло в песке темный, влажно блестящий след. Ярл остановился только у самого края прибоя, и океан с радостью принял скорбное подношение. Бард снял с шеи драгоценный кулон и кинул его следом, в волны, чтобы воды были милостивы к девушке, позволив ей обрести достойное посмертие. Дверь в бунгало, где раньше жила Колокольчик, Ярл просто выбил плечом. Все равно для хозяйки это уже всяко не имело никакого значения. Сев на покосившийся ротанговый стул, менестрель крепко задумался. Сперва подруга просит его о помощи, а затем, когда он приезжает, зловещий старик затанцовывает ее до смерти, при этом обвиняя в краже. Значит, она знала, что ей грозит опасность? Но почему она не попросила о помощи местных? Что такого она могла украсть? И тут яркой стрелой пронзила мозг Ярла вполне логичная мысль. Бог Браги покровительствует танцовщицам и бардам. Только он и может их карать. Тем более так. Только он мог околдовать музыкой и его самого, не позволяя шевельнуться. Цыганки всегда были нечисты на руку, полагая едва ли не святым долгом обуть сопартийцев на несколько золотых или приглянувшуюся вещичку, но не была же несчастная Колокольчик так глупа, что украла что-то у самого Браги? Да и зачем тогда звать Ярла? Помочь ей спрятать украденное он бы совершенно точно никак не смог, Браги был властен и над ним. Менестрель встретил утро, скорчившись на жестком стуле, обуреваемый тяжелыми раздумьями. За ночь он успел прикинуть, где бы спрятал краденое, будь он на месте Колокольчик, и перевернуть вверх дном в безрезультатных поисках все бунгало. Пусто. За день Ярл наведался во все таверны, которые любила Колокольчик, почти ко всем ее ухажерам и даже выбил из веселой и немного пьяной (ох уж этот дух Комодо) Кафры разрешение покопаться на складе цыганки. Ничего. Ярл уже почти было отчаялся, как вспомнил о секретном месте. Месте, о котором знали только они двое. Тот самый грот для любовных встреч. За все те годы, что Ярл странствовал и искал себе новый дом, грот ни капли не изменился. Разве что лиан на входе стало куда больше, и забраться внутрь стало несколько сложнее. Тот встретил его неестественной для Комодо прохладой и кристальной тишиной. Здесь не было слышно ни океана, ни чаек. Даже вечный шум города не доносился досюда. Ярл неспешно прошел по мягкому песку. В этом самом месте он столько раз любил Колокольчик. В этой тихой прохладе они, сплетаясь телами, проводили невероятное количество времени. Пили, смеялись, кидались песком, который потом обнаруживался в самых неожиданных местах. Несколько часов спустя Ярл пропустил последние неисследованные песчинки грота сквозь пальцы и разочаровано вздохнул. Его последняя надежда не оправдалась. Жить ему оставалось шесть дней, пока злопамятный Браги не придет и за ним. Менестрель сел на чуть влажный песок и устало откинулся на спину. Куполообразный потолок грота густо порос зеленью. И в этой зелени, тускло поблескивало что-то желтое, откровенно выбиваясь из привычной картины мира. Подхватив длинную ветку, выломанную у входа в грот, Ярл сумел сковырнуть нечто, надежно приклеенное тиной к потолку. Он даже думать не хотел, как маленькая Колокольчик умудрилась закрепить что-то так высоко. Очистив предмет от тины, Ярл с недоумением уставился на него. Это была чаша. Без ножки, просто верх от кубка. Простое золотое литье, было бы что красть, ни самоцветов, ни тонкой ковки. И ножка явно обломана, еще виден скол. Менестрель принюхался. От чаши пахло медом. Сладко и ненавязчиво, но стоило вдохнуть этот запах, как в душе что-то запело, сами собой начали складываться слова песни и раздался тихий звон лютни – просто бери и тут же записывай аккорды и слова. Ярл застонал и ударил себя по лбу чашей. В голове зазвенело, медовый туман отступил. Как же он сразу не догадался? Чаша Браги. Та самая, в которую великий Один сплюнул в свое время мед поэзии и мудрости. Каждому барду, каждой танцовщице, что были не обделены талантом, в шутку говорили, что они испили меда из этой чаши. И если он сочинил мелодию, лишь вдохнув запах, то что же даст настоящий глоток? В принципе, было понятно, что Колокольчик рисковала не зря. Боги живут вечность, и Браги мог лет двести не замечать, что чаша пропала. Бедной цыганке просто не повезло. Но почему же чаша пуста? Согласно легендам, она всегда наполнена медом поэзии. Еще раз внимательно осмотрев чашу, Ярл пришел к выводу, что изначально ножка у нее все таки была. Могла ли Колокольчик в надежде, что Браги не найдет свой артефакт, если нарушить его целостность, отломать ножку? Вполне могла. Но куда же она ее тогда дела? Куда-то, где влияние Браги не столь сильно, как в Комодо. В другой город, который находится под патронажем еще более могущественного создания. В котором сам Браги не сможет найти обломок своего артефакта. Куда-то, где будет невероятно сильный фон. Где рядом, допустим, стоит церковь. Например, великая пронтерская церковь, которой покровительствует могучий Один. А рядом с этой церковью, предположим, будет дом ее старого друга, который, едва вселившись, послал ей письмо о том, что осел, наконец, аж в самой столице. Сообщив, естественно, адрес и расхвалив местные пейзажи. Ярл покрылся холодным потом. В тот день, когда он радостно убежал из своего нового дома, среди свежей почты лежал еще и сверток. Продолговатой формы. Который он так небрежно швырнул на кровать, воодушевившись короткой запиской от подруги. Как бы далеко ни был Комодо от Пронтеры, Ярл преодолел это расстояние за пять дней — где-то выложив последние деньги за телепорты Кафра-Сервиса, а где-то удачно набившись в попутчики с караваном. В свой дом он влетел вечером пятого дня. Сверток так и лежал на кровати. При более подробной ревизии почтового ящика обнаружилась лента, которой письмо было привязано к свертку – видимо, развязалась, когда Ярл столь небрежно копался в ящике в прошлый раз. Затаив дыхание, Ярл развернул посылку. Там и впрямь оказалась тонкая золотая ножка от кубка. Дрожащими руками менестрель приставил ее к сколу, и с легким мерцанием та встала на место, словно бы никогда и не была отломлена. Кубок потеплел, и на дне его появилось немного вязкой, светло-золотой жидкости. Запах меда, казалось, мгновенно пропитал всю комнату насквозь. Пару минут Ярл завороженно взирал на гипнотически волшебный мед поэзии, а затем решительно отставил чашу подальше. – Нет уж, спасибочки, – пробормотал он. – Мы не цыганки. Нам чужого не надо. Тебе, мудрый Браги, взываю. Забери свое. Наутро чаша пропала, и только на светлом дереве столешницы остался белый выгоревший круг, да витал в воздухе сладкий запах меда. Проснулся Ярл под привычную ругань старшины крестоносцев и лязг доспехов. Все вернулось на круги своя. У него не было работы, утреннего сна и тишины. – Зато жив остался, – довольно потянувшись, пробормотал Ярл. Привычно подхватив под круглые бока лютню, он взгромоздился на подоконник и взял первый аккорд. Молодые крестоносцы учили строевой шаг, солнце слепило менестрелю глаза, отражаясь от их доспехов, в воздухе отчетливо пахло летом. – Эй там, наверху! – рявкнул старшина. – Бренчи давай в такт, не то когда завтра в Нифельхейм на первый заход с молодежью пойду, возьму себе другого менестреля!