Сердце заставило

Сердце заставило Как ни умолял – сердце заставило, Как ни убегал – настигало вновь, Лишь для исключений стараются правила, И не в одиночество верит любовь.

Когда все уходили – он остался. Не потому, что такова была его судьба, не потому, что над ним довлел Рок. Нет, всё это давно кануло в Лету, он был прощён и допущен ко двору... Но не пошёл на поклон. Не ступил на палубу корабля, не вдохнул ветра свободы. Нет, он всё так же стоял на берегу у скал, глядя на то, как уходят вдаль белые суда, увозя последних его сородичей. Больше никого не осталось – только он да Ундомиэль, избравшая себе стезю смертных, ещё ступали по землям Средиземья. Шло время. Секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы, года, столетия. Многое минуло, многое пронеслось мимо его глаз словно песок, поднятый ветром, словно хоровод осенних ярких листьев. Умерла Ундомиэль, умер её сын, сын её сына, сын сына её сына... А он оставался. Сидел на месте, смотрел вдаль и баюкал всё ещё болящую руку. Даже по прошествии стольких лет он чувствовал огонь на ладони, и всё время казалось, что кожа вот-вот пойдёт пузырями и лопнет, обнажая кипящую кровь и жир. Но этого, на удивление, не происходило, а сама по себе боль уже не могла доставить страданий – только лёгкое раздражение, а порой до неё и вовсе не было дела. Он упорно не уходил от моря. Вода стачивала скалы, они с грохотом рушились вниз, а он стоял на самом краю и лишь в глубине души опасался, что камень сейчас уйдёт из-под ног и утащит его в пучину вод. Умирать было всё ещё страшно. Там он уже не сможет убежать и спрятаться, там... Там придётся отвечать за всё. Как бы давно всё это не произошло, сколько бы раз он уже ни раскаялся – бесполезно, Намо всё равно потребует ответа. Да что там Намо! Всё Кольцо Судьбы!.. Нет, нет, к ним он соберётся ещё не скоро, спасибо. Если жизнь эльфа ограничена жизнью Арды – он проживёт её. И дождётся самого конца. И увидит его не как видение, не как спектакль, заняв лучшее место, а как участник. Как актёр. Как воин. Вот только воде было всё равно, что там о себе думает крохотная, продуваемая всеми ветрами фигурка, кутавшаяся в плащ и пытавшаяся что-то разглядеть в чернильной глубине. Волна ударилась о скалу и вдруг самое страшное свершилось – земля ушла из-под ног и он с криком упал. Вода сомкнулась над головой... Пронзительно засвистел чайник и Маглор дёрнулся, просыпаясь. Мерзкая привычка засыпать на любой пригодной поверхности пришла к нему несколько десятков лет назад и теперь он не мог от неё избавиться. Научился, на свою голову. Поднимаясь и заправски ворча на мир, песнопевец бросил короткий взгляд на зеркало в серванте и поморщился. Быть бородатым и даже просто щетинистым ему категорически не нравилось, но, вступив в третий возраст, решать он уже не мог. Либо пускать всё на самотёк, либо исправно бриться, получая при этом все те восхитительные и незабываемые ощущения, что сопровождают мужчин по всему миру. Как хорошо как-то отыграли в рекламе идею с засовыванием головы в морозильник... Он попробовал, кстати. Помогло. Чайник был снят с огня, конфорка погашена, а в чашку с засохшим пакетиком полился кипяток. После чего в силу вступил ритуал заваривания – нолдо подпёр голову рукой и смотрел на то, как от пакетика ещё каким-то чудом расходятся окрашенные ручейки, превращая просто воду в воду с привкусом (потому что настоящим чаем это перестало быть заварки три-четыре назад). Через пять минут, когда несчастный мешочек с не менее несчастным порошком из листьев умерли окончательно, Кано сжалился и выкинул его в ведро, чуть разбавляя то, что вышло и доставая себе дешёвое печенье. Как и всё в это время года, оно было в форме ёлочек, Санта Клаусов, оленей и снеговиков, иногда перемежаясь простыми кругляшками. Вообще, у людей наступали праздники, в честь чего всем дружно задерживали зарплату и эльф, вопреки своему высокому происхождению, не был исключением. А потому питался он, как и полагается в сказках, духом святым. Чтоб этих сказочников... Печенье и чай закончились, а хорошего настроения или желания что-то делать не прибавилось. На календаре были заметки – Рождество, выходные, новый год, приём у дерматолога с выпиской обезболивающего на руку. Ничего интересного. Оценив фронт работ (гору невымытой из-за лени посуды) Макалаурэ решил, что ещё поспать никому не повредит, и даже уже пристроился на продавленном диванчике, как затрещал мерзкий телефон. Старый, такой старый, что таких уже давно не делали. Со стоном потянувшись, эльф царапнул трубку, подхватил и прижал к уху, хрипло и недовольно каркнув в нее: – Алло? – Ой, я тебя разбудила? Маглор едва не застонал опять, накрыв глаза ладонью. Звонок Ханны мог означать только проблемы. Не потому, что она местное воплощение Турамбара, а потому, что она знала, как не любит нолдо звонки к нему домой. И раз позвонила... – Говори уже, – раздраженно рыкнул в трубку эльф, не торопясь вставать с согретого места. Хотя, конечно, чуяла его задница неладное. – В общем, понимаешь... Тут такое дело... – замямлила она, испытывая явную неловкость от преподносимой новости, но новый рык с другого конца провода заставил ее скороговоркой выпалить суть. – Заведующий кафедрой уезжает на конференцию и просит тебя принять экзамены у шести групп! Не отказывайся, умоляю, они меня на месте освежуют! Девочка все лепетала и лепетала, тщетно пытаясь разжалобить сурового нолдо, а тот, в свою очередь, уныло косился на календарь и считал, сколько еще немытая посуда будет захламлять раковину. В аквариуме плеснулся внушительных размеров сомик, отвлекая от печальных мыслей о бытие, и Маглор устало вздохнул в трубку, прерывая словопоток: – Хорошо. Когда? – Спасибо! Спасибо-спасибо! Значит, так... Еще через пару минут, когда трубка замолчала и отправилась на место, эльда тяжко застонал, пряча лицо в ладонях. Шесть групп. Шесть групп тупых студентов, которые ничего не смыслят в лингвистике, мертвых языках и жизни. Иногда казалось, что отправь его Моргот на рудники – и то бы Кано меньше страдал. Но нет. Вызвался быть учителем на свою голову. День экзамена был таким же, как и все предыдущие, а так же последующие – малоснежным, промозглым и мерзким по определению. За серой и унылой пеленой туч не было видно и намека на солнце. Студенты были сонные и вялые, Макалаурэ даже удивился тому, что списывать пытались единицы, остальные просто ничего не видящим взглядом упирались в стену или в окно. Правда, оно было таким мутным и заляпанным, что, вкупе с тучами на небе, ничем не отличалось от стены. Пожалуй, стена была даже интереснее. – Можно? Наконец, кто-то из тех немногих, кто либо знал билет, либо не поленился списать, поднял руку и жалобно заглянул угрюмому и нелюдимому преподавателю в глаза. Маглор пожал плечами и кивнул на стул рядом, а скучающие товарищи этого смельчака оторвались от созерцания однородных поверхностей и переключились на отвечающего. Сильно эмоций на их лицах не прибавилось, но хоть какой-то интерес мелькнул во взглядах. Наверное, надеются услышать ответы и подсказки к своим билетам. Отвечал юноша пусть и уныло, поддавшись общему настроению, но по теме и вроде даже верно. Маглору было слишком лень придираться к мелочам и задавать дополнительные вопросы, а потому остановил монотонный, иногда прерывающийся зевками, словопоток и отпустил страдальца, отмечая ему приличную оценку. После этого дело как-то сдвинулось с мертвой точки, студиозусы начали шебуршать шпаргалками, перешептываться, ну и прочими способами проявлять экзаменационную активность. Самые наглые уже просились выйти. Маглору страсть как не хотелось подниматься с места, но, оставленный один едва ли не на весь корпус, он был вынужден следить за порядком, так что, выждав момент, неслышно поднялся на ноги и неспешно стал прогуливаться меж рядов не такой уж и большой аудитории, отлавливая тех, кто не умел списывать достойно, и злостно отправляя их на пересдачу. Просеяв так человек пять-семь самых медлительных, он успокоился на время и снова уселся, зорко наблюдая за профессионалами. Весь официоз закончился только к обеду, когда и студенты, и преподаватель были настолько вымотаны и голодны, что ругались в голос по поводу наличия дифтонга или постановки ударения. Когда в аудиторию заглянула испуганная Ханна, уточнив, все ли в порядке, Кано понял, что увлекся и быстро добил всех спорщиков, выпустив самых стойких с трояками. Все. Дело сделано. Оставив ключи вахтерше, которая каждый раз спрашивала, отчего такой молодой и красивый все бобылем ходит, феаноринг пересчитал деньги, что были с собой, и решился на забегаловку. Дома все равно шаром кати, а тут почти за те же деньги все готовое, горячее... Даже вкусное! Если два дня не есть-то. По дороге в него врезался какой-то ребенок, извинился, попытался даже бежать следом, как вдруг оказалось, что за ним мчится улюлюкающая погоня, размахивая палками. Такого нолдо потерпеть не мог, поставив ребенка себе за спину и с недобрым изумлением взглянув на свору. Те как-то стушевались, притормозили, самые умные выкинули палки, и потом гурьба прошла мимо, не тронув мальчишку. Правда, до тонкого эльфийского слуха донеслись обрывки фраз, нелестные эпитеты которых давали понять, что просто так эта уличная шпана от своей добычи не отвяжется. Но... Они ушли, а когда песнопевец обернулся, чтобы посмотреть, кого он хоть прятал – от него и след простыл. Пожав плечами, мужчина зашагал дальше, на всякий случай проверив карманы – не пропал ли кошелек? Обошлось. Усевшись за столик, Маглор принялся насыщать истощенный организм всякой местной гадостью, с наслаждением присасываясь к переслащенному кофе, но подавился, когда рядом с ним за столиком оказался рыжий мальчишка, преданно заглядывающий в глаза. Веснушки, казалось, уже не знают, куда примоститься на его носу, заметно наползая друг на друга. Это зрелище надолго выбило впечатлительного эльда из седла, так, что ребенок успел подчистить его запасы картошки, отпить кофе, поплеваться, и снова невинно хлопнуть ресницами. Такими же невозможно-рыжими, как и он сам. – Спасибо! – За что? – опешил Маглор, наконец-то отвлекаясь и замечая, что часть его еды куда-то делась, после чего недобро сощурился. – Ну, вы меня защитили! – напомнило дитя, и в глазах Кано мелькнуло понимание, чем не преминул воспользоваться пройдоха, – Вы ведь не против, если я с вами тут посижу пока? – Шел бы ты домой, раз за тобой хулиганы гоняются, – недовольно цыкнул на него преподаватель, буквально физически чувствуя, как ему садятся на шею. Он такого не любил. – Я не могу, – кажется, искренне расстроился рыжий, отведя взгляд, – Я из детского дома, они тоже. Я не могу туда вернуться сейчас. Они меня найдут и побьют. Маглору стало стыдно. Он и предположить не мог такого, а потому теперь его предложение пойти домой казалось просто омерзительным. В душе закопошилась совесть, грызя сердце песнопевца. – Прости, я даже не подумал... Но где ты тогда будешь ночевать? И почему они хотят тебя побить? Мальчишка пожал плечами и утер рукавом нос, отводя взгляд еще дальше. А потом не выдержал. – Я... Я знаю, кто вы, - Маглор побледнел. – Ну, я часто бываю около университета, да и вообще... Ну и... Можно вы меня туда пустите на ночь? Вы же можете, я знаю! Я ничего не буду трогать, я только посплю и утром уйду, честное слово! Эльф опешил от такой просьбы. Нет, он и сам нередко ночевал на работе, попросту страшась оказываться в одиночестве дома, стыдясь этого страха. Но пустить ночевать мальчишку с улицы?.. Тем более, он так и не ответил на второй вопрос! Видя это сомнение на лице собеседника, рыжик скис и понуро опустил голову. – Я на них воспитателю нажаловался, когда они кошке хвост подпалили. Им за это ой как досталось! Вот теперь я и... Как же дети бывают жестоки! Иногда Маглор забывал об этом, а потому сейчас изумленно распахнул глаза, услышав причины жалобы. И качнул головой, глядя куда-то в сторону, вдаль. – Хорошо, – наконец, выдохнул он. Все равно домой не охота, – Я сегодня остаюсь на кафедре на ночь, могу взять тебя с собой. – Правда? – от счастья мальчишка аж подскочил на месте, а потом, спохватившись, исправился, – Ой, то есть, я хотел сказать спасибо! Спасибо, спасибо большое! Обещаю, я не буду мешать!.. Почему-то Маглор ему верил. Вечером они были в аудитории, где Кано разбирал бумаги, а мелкий, естественно, спросив разрешения, читал какую-то странную и страшно непонятную книгу. И довольно скоро уснул, растянувшись на лавочке, не мешая взрослому умному дяде заниматься взрослыми умными делами. На утро первым проснулся опять же мальчишка, но не стал толкать уснувшего прямо над бумагами преподавателя, тихо углубившись в чтение. Маглора же разбудил шум из коридоров, которые к назначенному расписанием сроку начали заполнять студенты, изо всех сил жаждущие получить знания... Ну, или хотя бы зачет. Ребенок, что удивительно, тихий и немного помятый после сна, спокойно читал найденную неизвестно как тут книженцию по архитектуре, делая себе какие-то выписки на листочек, сосредоточенно выводя кривоватые буквы. Невольно Маглор засмотрелся, видя в этом что-то иное, что-то очень далекое, очень важное, очень нужное... Но тут с другой стороны дверь задергали, пытаясь открыть, послышались возмущенные возгласы, кто-то предложил сходить к вахтерше – и пришлось им срочно собираться и отпираться, пропуская внутрь удивленную стайку студентов. Профессор лингвистики и ребенок? Но он же терпеть не может детей, это все знают! Особенно рыжих! А тут... В общем, сбегающий Маглор обеспечил сплетнями пару факультетов, три курса и один преподавательский состав своей сонливостью. И теперь, ругая всех и вся на свете, угрюмо мчался вперед по улице. Хотя, конечно, в первую очередь надо было корить себя... – Погодите! Погодите! Детский голос доносился явно издалека, и, обернувшись, Маглор увидел бегущего к нему, задыхавшегося мальчишку, который обнимал тот самый томик по архитектуре. – Постой!... А! – и бег закончился падением, а с ним – разбитыми коленками и локтями. Книжку он все так же прижимал к себе и она ни капли не пострадала, в отличие от рыжего, который медленно садился, пока Кано до него шел, очень старательно давя в себе рыдания. Правда, когда взрослый сел рядом и обнял нерадивого бегуна, тот все-таки не выдержал, размазывая по одежде слезы и сопли. Мал еще... Как оказалось после всех медицинских вмешательств, мальчик случайно унес с собой так понравившуюся ему книгу, но не хотел прослыть воришкой, а потому бежал, чтобы вернуть. Маглор осмотрел учебное пособие, но, что удивительно, не нашел там штампа университетской библиотеки. Быть может, забыл кто-то из студентов? Ну, даже если и так, все равно – что упало то пропало. А потому песнопевец вернул ребенку книгу и даже постарался выдавить из себя некое подобие улыбки. Как давно он не улыбался-то, оказывается... – Можешь оставить себе, если она тебе так понравилась. – Правда?! – если там и были какие-то остатки слез, то они мгновенно высохли. – И мне за это ничегошеньки не будет? – Конечно, нет, иначе бы я не разрешил, – отчего-то недовольно буркнул менестрель, оглядываясь по сторонам. Они куда-то неспешно шли, мальчишка вел его, видимо, домой, и Макалаурэ смутно узнавал старые вывески. Когда-то он жил в этом районе, но через несколько лет пришлось переехать (хотя не сказать, что он не был этому рад). И все эти истершиеся названия магазинов и лавочек, все эти стилизованные под средневековье вывески, все это он видел еще новым, свежевыкрашенным, только-только повешенным... Как давно это было! – Ну... Все. Чужой голос и теребение рукава отвлекли Маглора от дум о прошлом и он оторвался от разглядывания обшарпанной стены, переводя взгляд на детский дом. Нда... Весьма удручающее зрелище. Но внутри, казалось, кипела жизнь, доносились крики, смех и шум посуды, пахло овсянкой и компотом. Да и дом, в целом, был не то чтобы разваливающимся, просто уже старый, грязный... Ему не помешал бы косметический ремонт и новая, светлая краска. – Я мечтаю когда-нибудь помочь им всем, – в тон мыслям, что блуждали в голове у эльфа, отозвался ребенок, покрепче прижимая к груди "Архитектуру". – Я все думаю, что построю большой-большой дом, и там будет тепло и хорошо. И кухарки не будут уставать, у них будет только лучшая посуда! А... А еще там будет много места! И никто не будет... Не будет... Голос задрожал и затих, а Маглор вдруг испуганно сглотнул, ощутив неожиданное понимание. И все-таки зачем-то спросил: – Не будет что?.. – Душить новеньких, – не по-детски мрачно ответил рыжий, и взгляд его наполнился болью. Дом резко стал во много раз темнее и мрачнее, а смех стал больше походить на вопли ужаса. – Я их не могу винить, – необыкновенно серьезно и по-взрослому сказал рыжий, зябко ежась. – Нам нечего есть. И места очень мало. Они... Маглор уже не слушал. Он был в ужасе от реалий жизни, которые неожиданно открылись перед ним. До того он как-то не задумывался над этим, казалось, что подобные случаи канули в лету, пропали вместе с невежеством и полнейшей антисанитарией... Но все оказалось куда страшнее. Здесь же они расстались – мальчишка ушел домой, обнимая ценный подарок, а Кано, проводив его взглядом, сунул руки в карманы пальто и развернулся, уходя обратно в центр города. Там... Там было ярко, там кипела жизнь и не слышно было истошного детского вопля из окна. Вечерело. Небо заволокли тяжелые тучи и подул порывистый, влажный ветер, не оставляя сомнений – дождь будет. Маглору подумалось, что лучше бы отправиться домой и пересидеть в тепле, но где-то хлопнуло окно и эльф вдруг до отвратительного красочно представил себе истошный детский крик. Младенец надрывался так, словно крысы рвали его на куски. Если... Если он придет домой, а там тоже крики? А если там еще и крысы?! Макалаурэ передернуло от ужаса и отвращения. Горло сдавливал страх, сердце колотилось как безумное. Бежать – вот первая и единственная мысль, что поселилась у него в голове. Бежать далеко, петляя, путая тропы, стирая следы. Чтобы никто не нашел, чтобы крысы не добрались, чтобы не слышать детского крика. И он почти побежал, широким, армейским шагом удаляясь прочь от домов, машин и шума голосов. И спешил он туда, где есть хоть некое подобие леса. Деревья, птицы, белки. Говорят, даже ондатры, ежи и совы. Но не это заботило Маглора, а отсутствие человека. В парке было не так, в парке было лучше. Холоднее, пустыннее. Никто не тревожил покой обезумевшего менестреля, а аллее, по которой он шел, все-таки сбавив шаг, не было конца. Так же, как не было конца у этой ночи. Вокруг не было никого и ничего. Только крики чаек и шум воды. Руки в латных, почти истлевших наручах касались острых камней, что остались тут, когда лава остыла и отвердела. Правая рука горела огнем от соленого воздуха, от горьких брызг, что оседали на ней, и Маглор поспешил спрятать ее в плащ, баюкая на груди, как дитя. Внезапно он поскользнулся, оступился, чуть не упал – но устоял, не свалившись в бушующую пучину, правда, ценой нескольких глубоких порезов на ладони, который вцепился в лавовый скол. Что-то на нем привлекло его внимание, что-то, что колыхал ветер. Похоже было на водоросли, но... Даже сухие они не будут так двигаться на ветру. Маглор сощурился, медленно пробираясь ближе к непонятной растительности на абсолютно пустом камне, присел рядом и коснулся пальцами, долго, очень долго догадываясь. Когда же до него дошло... Песнопевец в ужасе отшатнулся, упал, начав отползать куда подальше, и подавился криком ужаса, что застрял в горле. На ветру остался колыхаться медно-рыжий клок волос, не потерявший до сих пор цвета. Кто-то дернул его за руку, небо закружилось перед глазами, мешаясь с темными кронами деревьев. Падение отозвалось тупой болью в затылке. Все еще он находился там, в своей галлюцинации, на берегу злого, ярящегося моря, что билось об скалы, пытаясь подточить камень и обрушить Кано в свою пучину... А на деле же лежал на траве в парке, едва дыша, слепо глядя в предрассветное небо. Рядом на коленях сидел рыжий мальчишка, тряся дурного профессора и пытаясь привести его в чувство, тщетно силясь дозваться. Прошло не меньше пятнадцати минут прежде чем Макалаурэ моргнул и осмысленно взглянул на причину своего падения: – Опять ты?! Мальчишка утер нос рукавом, обиженно глядя на старшего, и хмыкнул, отворачиваясь. Он тут, видите ли, искал, в чувство приводил!.. – Грх... Прости, – Маглор потер глаза и медленно сел, чувствуя, как наливается болью голова. – Что ты тут делаешь? – Гуляю! – недовольно кинул рыжий, поджимая губы, но все-таки мимолетная обида сходила на ноль. Да и... Гулять в четыре утра? Конечно, есть такие ненормальные, но не в такую сырую погоду. Ребенок, тем более, был одет совсем легко, едва ли не в майку и шорты. Возможно, у него просто не было другой одежды... Но Маглору хотелось думать, что все не так плохо на самом деле. Наконец, он додумался до куда более важных вопросов. – Как ты меня нашел? – Не знаю. Оно... Само. Нолдо чувствовал, что ему стоило бы поблагодарить мальчишку, отвести куда-нибудь в теплое место, отпоить чаем, да и самому напиться. Но неожиданно взгляд его упал на рыжую, медно-рыжую прядь, чуть длиннее прочих, что клоком выбивалась из общего беспорядка на голове. Перед глазами потемнело. – И еще... Как же тебя зовут? – Маглор всё ещё не понимал, что он здесь делает и почему все еще задает вопросы. – Нельо! Макалаурэ побледнел. Этого просто не может быть. Это было очень страшно. Потому с десяток лет назад он видел свёрток на ступенях детского дома. Не смог побороть любопытства и жалости, подошёл ближе, заглянул. Но, увидев эти глаза, увидев рыжий пух на голове – в ужасе отпрянул, ушёл, убежал, уехал далеко-далеко, забылся в работе, в шуме города, уговаривал себя, что просто показалось, что это не его забота даже. Что у него нет денег на содержание ещё одного рта, что это просто невозможно, что... Да всё! Но теперь в груди поднялась совесть, стискивающая горло, заставляющая раскаяться в произошедшем. Он не понял, он не догадался... Но он и не мог! Не мог поверить, не мог бы даже и подумать!.. Мальчишка стоял рядом и увлеченно ковырял носком ботинка землю, пытаясь откопать спрятавшегося от него жука. Ничем он не показывал свою значимость, важность. Такой же, как и все, разве что веснушки не дают сосредоточиться, разве что глаза сверкают чистым серебром. Всё случилось молниеносно, Маглор даже понять не успел, как так вышло. Сердце заставило. Раз – и он подписывает бумаги, улыбаясь какой-то неприятного вида женщине, которая, кажется, в кои-то веки искренне рада. Два – и он идёт широким шагом по мостовой, везя за собой разваливающийся чемоданчик, в который вцепилась усыпанная веснушками рука. Три – и они дома, в гостиной. Он сидит на продавленном диване и с ужасом смотрит на ребёнка, что с хозяйским видом осматривает квартиру, стучит пальцем по аквариуму с неубиваемым сомиком. К горлу подкатил страх. А вдруг он ошибся? Вдруг это просто глупое стечение обстоятельств, шутка судьбы? Вдруг это имя ничего не значит? Вдруг... Мальчишка заливисто смеётся и Маглора невольно передёргивает от этого смеха. Слишком... Слишком он похож. Это не сон. Не может быть таких совпадений. И всё-таки он всё ещё смотрит на рыжий всполох с испугом, с затаённым ужасом, с подкатывающим к горлу комом. Особенно когда тот набрасывается на Маглора, обнимает, что-то говорит. Руки сами собой ложатся на детскую спину, а после... После Кано уже не осознаёт, что делает. Майтимо на его руках взлетает, высоко-высоко, выше неба, выше потолка, выше, выше! И приземляется обратно, снова смеясь, так знакомо щурясь. А потом хватает звезду – ту, что песнопевец так долго искал, восьмилучевую, такую... Такую глупую звезду! Хватает и тянется к пустой ёлке, и нолдо просто не может ему сопротивляться, подходит ближе, чтобы маленький рыжий сумел надеть её на самую маковку. Уже глубокой ночью, когда Нельо крепко уснул, Кано решился разобрать его немногочисленные вещи. Большую часть занимали сокровища – ветки, камни, сухие жуки в коробочках. Ничего примечательного. Никаких намеков. Ни-че-го. Может, все-таки ошибся?.. В предутренние часы он, наконец, закончил разбирать детские вещи, и теперь сидел и размышлял. Надо купить шкаф. Шкаф взамен того, что прячет прошлое самого Маглора. И стулья поменять, вот-вот развалятся. И еды купить. И... Взгляд упал на листок, видимо, выпавший из вещей. Крякнув, нагибаясь прямо со стула, Маглор подцепил его пальцами и без особого интереса заглянул внутрь, собравшись уже скомкать и выбросить. Но внезапно взгляд упал на подпись и невольно глаза забегали по немногочисленным строкам. Перечитал. Перечитал. Перечитал. Лист выпал из пальцев, и еще раньше, чем он приземлился на истертый ковер, туда рухнул на колени Макалаурэ, задыхаясь, зажимая себе рот, чтобы не разбудить ребенка рыданиями. "Ты хорошо поработал. Вот твоя награда. Намо."