Закаты

      — Опять пойдёшь на крышу?       — Мм?       — На крышу, говорю, опять пойдёшь мёрзнуть?       — А, да…       — И что тебе неймётся; холодно, противно, ветер, солнце только слепит, не греет. Что ты там нашёл, а?       — Я не нашёл, я ищу. И не на крыше, а с помощью неё…       — А?       — Говорю, собирайся быстрее, тебе нужно вовремя быть дома.       — А, так меня заберут на машине, так что давай, пойду.       — Давай. Завтра увидимся.       — Точно.       Вымеренные шаги затихли в конце коридора. Парень в белой толстовке и потёртых джинсах замер, не сводя глаз с поворота, где только что исчез друг. Свернул и будто испарился. Замер звук шагов, перестала мелькать спина, облачённая в красную рубашку. Руки, засунутые в карманы, и маленькая жёлтая бабочка — всё рассеялось, будто и не было. Странное свойство школьных коридоров — поглощать. Засасывать, навевать мысли, толкать на раздумья. Странное, но необычайно полезное. Мотнув головой, отгоняя навязчивые образы, юноша стал не спеша собирать рюкзак. Ему некуда было торопиться. Ему очень хотелось бы, чтобы было, куда.       Родители парня, богатые и успешные, всегда знали, что им нужно будет завести ребенка. Дети были у всех. У мэра — трое, у Минюковых — близняшки, у владельца сети ресторанов по всей стране, их давнего приятеля, была дочь. Поэтому беременность не стала неожиданностью, ведь подготовлено заранее было всё. Одежда, игрушки, первый выход с ребёнком в свет, имя. Имя должно было стать запоминающимся. О них должны были говорить в газетах. Как можно дольше и громче. Имя должно было сделать бренд. Бренд с тёмными волосами и каре-зелёными глазами, неуверенно тянущий ручки к маме и получающий за это пинок по заднице, звали Октябрь. И имя действительно обсуждали. Это было очень хорошо. Это способствовало улучшению продажи.       Окт не торопился. Он сел на парту, упёршись ногами в соседнюю, и задумался. Обо всём сразу и ни о чём одновременно. Глаза, потемневшие, хотя и не выцветшие со временем, мелькали без остановки, не останавливаясь ни на одном предмете в классе, потому что их обладатель смотрел сквозь вещи.       Затем, вздохнув, будто решившись на что-то, а на самом деле лишь придя к одному и тому же неутешительному выводу, Окт поднялся и размерным шагом направился к выходу, цепляя подошвой кед мел, рассыпанный по всему классу, и оставляя за собой слегка неровные белые следы.       На крыше было тепло. На крыше всегда было тепло, Вите стоило просто хотя бы раз прийти сюда, а не рассуждать обо всём, используя сомнительную логику. Если на других крышах, где он пьёт пиво с десятками друзей и врагов, каждый вечер холодно, то на этой не холодно никогда. Окт привалился к стене, сполз по ней, подсунув под себя рюкзак. Повернув голову влево, можно было глазами найти кирпич, где он около полугода назад написал слова, важность которых парень чувствовал и немного не понимал одновременно. «Сочиняй мечты, есть миллионы шансов, что скоро будет всё сбываться», — гласила надпись. Но Окт голову не поворачивал, зная стену, исписанную многими и до него, наизусть. Потому что он пришёл не к стене. Потому что он понятия не имел, зачем вообще когда-то написал эти слова. Потому что иногда они теряли смысл.       Окт пришёл не к стене. Окт пришёл к солнцу. Оно заходило. Большое и тучное сегодня, снова садилось, так же, как и вчера. Так же, как и завтра, независимо от того, будет ли за ним кто-нибудь наблюдать. Хотя, порой парню казалось, что солнце хотело бы, чтобы за ним наблюдали. Что при наблюдателях оно красуется больше, заворачиваясь в тонкую шаль из облаков, краснея раньше времени, показывая все свои цвета, как девушка надевает лучшие платья на свидания. И Окт становился для солнца этим сторонним наблюдателем. Восхищённым зрителем, застывшим около стены и, не щурясь, смотрящим на представление. Иногда он подходил к поручню и смотрел вниз. Он смотрел на небо, переливающееся голубым, жёлтым, розовым, оранжевым и фиолетовым, синим и красным, в контрасте взрывающих космос, затем смотрел на людей, идущих внизу. И ни один, ни один человек, прогуливаясь с собакой или коляской, идущий домой или из дома, не смотрел наверх. Зрителям не нужно было бесплатное представление, они слишком привыкли платить за то, что считали красивым.       Окт думал. Он вообще много думал, ему нравилось это занятие. Анализировал, размышлял, задавался вопросами. Но ещё Окт любил. Он знал и раньше, что такое любовь, с детства играя в одну сложную игру — искать хорошее в каждом человеке. Даже противном, даже неприятном. Но, он верил, только в данную секунду. И парень любил. Любил людей, находя в них хорошее раз за разом. Но это было не то. Потом он понял — совсем не то. Окт полюбил год назад. Не внезапно, не с первого взгляда. Он долго шёл к тому, чтобы понять, чтобы дать себе отчёт в том, что происходит. В шестнадцать лет сложно контролировать эмоции, несущиеся вскачь, управляющие тобой куда лучше, чем ты ими. Но Окт всё же понял, что любит. И никто этого не знал.       Витя, лучший друг Окта, не знал. Не знал, что парень, украдкой позволяющий себе наблюдать за ним, сидящий с ним за одной партой с первого класса, всегда помогающий и поддерживающий, влюблён в него. Окт никогда не строил себе иллюзий по поводу их взаимной любви, совместного существования и прочего. Он никогда не возносил Витю в своих мечтах. Он прекрасно видел все его недостатки и мирился с ними.       Витя был из бедной семьи. Родители, вечно пьяные и недовольные, срывались именно на нём. Парень рос грубым, огрызающимся на каждое слово, ветреным и беспечным. Витя любил, когда его жалеют. Он не часто жалел сам. Многие бы подумали — бесчувственный. Но Витя просто не умел. И Окт знал, что он не умел. Потому что никто не показывал. Потому что он помнил, как шарахался от каждого его предложения помощи Витя, впоследствии найдя в этом выгоду и просящий о помощи уже без зазрения совести. Витя был эгоистичным. Неряшливым, дёрганным. Но он был для Окта своим. Родным, намного более родным, чем собственные родители. Он никогда не смеялся над именем парня. Он воспринял его, как должное, и именно он сократил такое странное «Октябрь» до «Окт». Родители же пренебрегали сокращением, считая полное имя цельным, точным, идеальным.       Витя часто сбегал из дома. Был не очень-то разборчив в связях, порой ночевал у незнакомых людей, но чаще — у Окта, залезая в его комнату через окно уже к ночи. Иногда, когда он приходил, Окт уже спал. Тогда он просто тихо раздевался и укладывался рядом, пролезая холодными ногами под нагретое одеяло. Он знал, что друг никогда его не прогонит. Наверное, Витя думал, прежде чем уснуть, он долго сопел и укладывался, не замечая, что дыхание спящего друга стало менее размеренным. Потом замолкал, и Окт, перевернувшись на бок, наблюдал за его неясным силуэтом, еле видном в свете фонаря около окна.       Окт никогда не позволял себе лишнего. Он никогда не мечтал, не прикасался, не пытался быть ближе. Он прекрасно понимал, что ближе он не будет. Но кое-что он всё-таки делал. Он часто звал друга к себе на крышу. Он порой очень жалел, что того нет рядом, когда закат удавался особенно красивым. Фотографии никогда не передавали и половину того, что чувствовал парень, но Витя восхищался и такими неумелыми снимками, всё обещаясь и обещаясь прийти. И снова пропадал на день или два, затем находился в чужой квартире, приобретал новые, не всегда приятные знакомства. Он был человеком улицы. Человеком простора, и, если и шёл на крышу, то только чтобы походить по её краю. Чтобы получить дозу адреналина в кровь и запить её чем-нибудь высокоградусным. Он никогда не обращал внимания на солнце. Оно заходило само по себе, парень же жил сам по себе. Они не нуждались друг в друге, в то время как Окт отчаянно желал стать ближе к светилу. И порой оно его замечало, грело, убаюкивало. Парень не раз засыпал на крыше.       Окт сидел до половины десятого. Затем всё же встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, подобрал рюкзак и направился домой. Уже в комнате он проверил телефон и, увидев два пропущенных от Вити, перезвонил. Он был немного удивлен, потому что завтра должен был быть выходной, а на выходные друг пропадал, не звоня и не появляясь в сети.       — Алло? — голос был хриплый, будто сорванный, это заставило насторожиться, крепче сжать трубку.       — Витя? Ты звонил мне, извини, я не взял, я…       — Ты залипал на крыше, знаю, — рассмеялся Витя, и Окт понял, что друг просто напился. От сердца отлегло.       — Типа того. Я был тебе нужен?       — Нет. То есть да. Не знаю…       Окт насторожился, переложил телефон к другому уху, снимая куртку и вешая её на спинку стула.       — Что-то случилось?       — Я думал.       — Полезное занятие, ну и как тебе?       — Очень смешно. Я думал, что я до сих пор так и не бывал на твоей потрясной крыше. Знаешь, я тебя к ней ревную. Познакомишь нас?       — Когда? — голос резко сел. Приглашая, Окт ни разу не задумывался, что будет, если Витя согласится. Но он был пьян сейчас, и, может…       — Когда ты захочешь, конечно.       — Завтра будет солнечно вечером, можно увидеть закат, но… завтра суббота, Вить.       — Я в курсе. Я хочу завтра. Очень хочу.       Окту всё это показалось неправильным. Друг не должен быть пьяным, когда просит его о таких вещах. Он должен отдавать себе отчёт, он должен понимать. Это важно…       — Давай так, — произнёс он, помолчав с минуту. — Завтра ты проспишься, и, если навязчивая идея не оставит тебя, если ты хоть что-нибудь вспомнишь, ты позвонишь, ладно?       — Как скажешь, чувак! Я так рад. Я рад, что ты разрешил…       — Где ты сейчас? — Окт не знал, зачем спросил. Может, ему просто хотелось увидеть завтрашнее пробуждение друга, значит, он хотел пригласить его к себе на ночь. Но в трубке раздалось шипение, затем где-то будто вдалеке Витин голос спросил, слегка запинаясь:       — Эй, как тебя? Как тебя, эй, проснись, — смог разобрать Окт. Послышалось невнятное бормотание, а затем чёткий и чересчур громкий голос друга оповестил:       — У Катьки дома! Чёрт, а это где… — послышался стук, будто телефон упал, затем звук падающего тела, а потом в трубка запищала короткими, отрывистыми, спешащими куда-то гудками.       Окт положил телефон на стол, затем выключил свет и забрался в постель. Он старался не думать, прежде чем заснуть.       В два часа следующего дня Витя позвонил. Он много смеялся и шутил, рассказывал о Марине и Свете, девушках весьма умелых и искусных. Затем затих, а потом спросил, может ли он всё ещё прийти на крышу. Как будто за ночь что-то изменилось. Как будто Окт лежал и не спал, думая, думая, думая. Оказалось, можно. Они условились на половину шестого, и парень отключился. Окт же сидел с телефоном в руке и размышлял о том, сможет ли он объяснить, что так хотел бы донести.       В пять они оба стояли на крыше, разглядывая друг друга. Витя первым прервал тишину, рассмеявшись и запустив руку в белобрысые волосы.       — Ну, показывай своё королевство, — он чувствовал. Неосознанно понимал, что для друга важно, чтобы на этой крыше не было неуместных шуток и пошлостей, без которых не обходилась ни одна его крыша.       Они сели плечо к плечу к стене. Взгляд Вити зацепился за прямоугольник с написанными на нём словами.       — Твоих рук дело?       — Моих, — ответил Окт, не поворачиваясь, наверняка зная, о чём может спросить друг.       — Романтик.       Окт усмехнулся. Они молчали полчаса. Затем разговорились. Ничего важного. Вспомнили пару историй из школы, пошутили на тему того, что Вите уже восемнадцать, и он вправе летать. Как будто совершеннолетие могло дать ему крылья. Как будто он их чувствовал бы, если б они и правда были.       В половину седьмого солнце начало краснеть, всё ближе подбираясь к зданию ГЭС, за которым его уже не будет видно. Витя замолчал. Последние полчаса он не затыкался ни на минуту, лишь бы говорить. Лишь бы не было тишины, к которой он не привык. Ему было неуютно в этой тишине. Но солнце покраснело, начало свой последний на сегодня спектакль, и он замолчал. Невольно, может, даже и не заметил этого. Восторженно замер, не в силах описать самому себе, что происходило у него внутри. Красиво. Вдохновляюще. Плавно, резко, быстро и медленно. Непередаваемо. Он никогда не думал, что сможет наблюдать за закатом, потому что никогда не наблюдал. Солнце вставало, чтобы встал он, солнце садилось, чтобы наступала ночь. Солнце было его часами, и никогда — актёром.       Окт наблюдал за другом, повернув голову в его сторону. Он знал, что солнце простит ему такое пренебрежение, ведь сегодня его зрителем был не он. Витя, почувствовав на себе взгляд, повернул голову, вдохнул воздух, собираясь сказать хоть что-то, но выдохнул, не смог подобрать слова. Однако восторженное выражение лица парня всё сказало за себя. Окт усмехнулся, продолжая наблюдать за другом. Тот уставился на него в ответ, а затем тихо произнёс:       — Твои волосы на закате рыжие. Как листва в октябре, — тут же смутившись, что он такое вообще произнёс, такое ванильно-милое, Витя опустил глаза. И сразу же поднял их, напускным дерзким взглядом будто спрашивая, почему это ему нельзя такое говорить.       Кого спрашивая, непонятно, потому как Окт вовсе не осуждал. Он улыбался, а его волосы и правда казались медными в лучах заходящего солнца. Парни смотрели друг другу в глаза, а затем резко подались вперёд, и их губы столкнулись. И ни один не отстранился. Аккуратно положив ладонь на щёку Вити, Окт притянул его ближе, целуя нежно, без напора. Он позволил себе не анализировать. Он видел, что Витя тоже подался вперёд. Он имел право. Сейчас — имел.       Они отстранились друг от друга, глядя друг другу в глаза. И каждый искал во взгляде напротив что-то нужное ему самому. Нашёл? Не нашёл? Неизвестно.       Скоро солнце совсем скрылось за горизонтом, потемнело. В молчании парни собирали вещи, в молчании спускались в лифте. Кивнули друг другу и разошлись. И в этот вечер Окт позволил себе подумать об этом. О том, что могло бы…       Через день тихий голос друга в трубке спросил, может ли он прийти ещё. Окт и кивнул, и «да» сказал, и, вроде, даже безумно улыбнулся, прикрыв глаза. Счастье, оказавшееся таким тёплым и лёгким, родным и уютным, поселилось в сердце, перетащив все свои чемоданы. И Окт даже позволил ему распаковаться. Напевал себе под нос что-то весёлое, отстранённое, он не сразу понял, что. Но после фразы «Оops, I did it again», рассмеялся от такого совпадения.       В пять он был на крыше. Но Витя не появился ни в шесть, ни в половину седьмого. Он не брал трубку, и, понимая, что, возможно, это не самая хорошая идея, Окт набрал Витин домашний. Трубку взяла его мать. Постаравшись быть максимально вежливым, поинтересовавшись, как здоровье её и супруга, Окт спросил, не знает ли она, где Витя.       — Отчего же не знать, — раздался хриплый, залитый алкоголем голос в телефоне. — В ванной он. Засел часа с два назад, ну и пусть сидит, — она визгливо рассмеялась, а Окт, не отдавая себе отчёта в том, что делает, сбросил вызов, не попрощавшись. Они опять били его. Опять унижали, на пару с отцом, как бывало уже не раз. И Окт прекрасно знал, что сейчас мог, но, как он надеялся, не делал, Виктор в ванной.       Игнорируя случайных прохожих, что-то кричащих вслед некультурному мальчику, задевающему всё на своем пути, Окт мчался к дому, где сейчас, закрывшись в грязной кафельной ванной, сидел его друг. Совсем один, он размазывал по щекам злые слезы, как бывало уже не раз, или… нет, нет! Об этом не хотелось думать. Об этом запрещалось думать.       Влетев на лестничный пролет, Окт надавил на звонок. Затем ещё и ещё. Он ненавидел их за медлительность. За дверью раздались маты, что-то упало. Затем раздался скрежет, и в проёме появилось старое заплывшее мужское лицо.       — Здравствуйте, я к Вите. Можно? — произнёс Окт как можно вежливее, про себя отмечая, что мужчина был трезв. Как и женщина, появившаяся за его спиной.       — К Вите? — спросила она. — О, так это вы звонили? Вы так неожиданно…       — У меня сел телефон, — прервал её Окт. — Я войду?       — Да-да, конечно, — сказала женщина и отошла. Быстрыми шагами Окт пересёк небольшой коридор, остановился около поцарапанной двери.       — Витя… Витя, ты слышишь? Открой дверь, это я, Окт. Открой, и мы пойдём, пройдёмся немного, ладно?       За дверью не раздалось ни звука.       Окт позвал гомче.       — Витя! — он ударил дверь. — Витя, твою мать! Открой!       Парень обернулся и, посмотрев в лицо мужчины, кивнул ему.       — Помогите мне выломать дверь.       Они навалились и выложили хлипкую преграду со второй попытки. Витя был в ванной. Да, он был там. Он полулежал, опёршись о стену, и прижимал к себе запястья, по которым тёмными густыми струями текла кровь. Рядом с ним уже натекла небольшая лужа.       Окт задохнулся, замер, но тут же подбежал к парню, проверяя пульс, прижимая к свой груди. За спиной женщина подавила крик.       — Зачем? Зачем, придурок?! Вызовите скорую! — и снова лихорадочный шёпот. — Зачем, зачем?!       Что-то застучало, заговорило, что-то закричало и упало, а он укачивал парня, подавляя свой собственный крик. И еле расслышал тихое:       — Мне было интересно…       Через месяц Витя вышел из больницы. Родители, чуть не сошедшие с ума от горя, уводили его домой, бережно прижимая к себе.       Окт стоял около ограды. Он знал всё, что происходило с Витей за этот месяц. Но не приходил. Не мог простить, что из-за интереса, из-за бредового интереса, что же там, по другую сторону, Витя сделал так, как сотни раз мечтал сделать он. Что держало Окта? Вера? Любовь? Солнце? Он не знал. Он просто не делал, потому что хотел жить. А Витя сделал. И Окт его ненавидел. Ненавидел и любил. Он его потерял и никогда не имел на самом деле. Он медленно сходил с ума и продолжал любить. Только теперь это была не награда, не тщательно взвешенное решение. Это была болезнь, и избавиться от неё не было никакой возможности. Они не общались несколько месяцев. Окт приходил на крышу каждый день. Он простил и теперь ждал, что же будет дальше. Хотя он уже знал, он уже подсознательно ненавидел солнце.

***

      Раздался хлопок, и в проёме, ведущем на крышу, показался Витя. Он сощурился от яркого света, чуть замялся, затем прошёл к Окту. Тот слегка повернулся и ласково ему улыбнулся. Витя несмело улыбнулся в ответ.       Они молчали несколько минут. Витя разглядывал друга. Тот выглядел расслабленным, короткие пряди трепетали на ветру, глаза были прикрыты. Закусив губу, Витя всё же решился и начал разговор.       — Привет, — пролетело над крышей, остановилось на краю, а затем грохнулось вниз на оживленную улицу. Окт кивнул. Склонил голову к плечу и снова улыбнулся, разглядывая друга.       Витя выдохнул. Он не знал, что говорить, но потом понял, что просто слишком себя накручивает. Это же Окт, лучший друг, который всегда поддержит, который поймет и простит.       — Я поделиться пришел.       — Мм?       — Настю помнишь? Болотникову, из соседнего… залетела от меня. Папкой буду, женюсь. Её родители настояли, а мне-то чё. Я не против. Ты как думаешь? — не дождавшись ответа от друга, что-то старательно разглядывающего на небе, он продолжил. — Свадьба в конце лета. Ты это, приходи. Придёшь?       Окт как-то странно посмотрел. Всего на секунду в его взгляде почудилось что-то нечеловеческое. Страшное, будто раненый зверь стоит перед охотником, в руках которого последняя стрела. И тот просит, умоляет его добить, но в то же время желает жить и боится того, что произойдет дальше. Выпустит ли охотник стрелу? Но это было всего на секунду. И снова весёлый взгляд, и снова ласковая улыбка.       — Весело нам тут с тобой было. Я всегда думал, в жизни многое надо попробовать. И вот мы с тобой и… я раньше с парнями никогда… прикольно. Так, на пробу, очень даже. А я… я тебе понравился? — и почему-то именно сейчас мысль, что не только интерес подстегнул Витю тогда, пронзила сознание Окта холодной иглой.       — Это было необычно, — тихо произнёс Окт, всё так же улыбаясь. Его ласковый взгляд никуда не делся, а рука, до этого почему-то чересчур сильно сжимавшая поручень, поднялась и нежно погладила по волосам.       — Вот, точно, необычно, ага. Точно…       Они замолчали. Витя мялся, не зная, уйти или остаться. Он, вроде, все сказал. Всё они выяснили, всё хорошо. Решившись, он кивнул, будто самому себе, и произнёс, глядя в грязный каменный пол.       — Пойду я.       — Иди… — пронеслось тихое.       — Свидимся.       — Обязательно.       Снова кивнув, Витя шагнул в сторону двери. Запнулся, будто вспомнил что-то важное, но потом вдруг вздрогнул и резким чеканным шагом прошёл до другого конца крыши, скрылся в проёме. Грохнула дверь.       Ласковая улыбка всё ещё играла на губах Октября, постепенно искажаясь в уродливую гримасу. По щеке скатилась слеза. Парень медленно сел на пол, поднял взгляд, затуманенный слезами, на солнце, а потом резко обхватил голову руками и зарыдал в голос. Он сжимал пальцами волосы, уткнувшись лицом в колени, а всхлипы, доносившиеся из его горла, были рваными, жесткими, страшными. Октябрь поднял голову вверх, закатные лучи озарили его залитое слезами лицо. Оно вдруг исказилось, гримасу ужаса сменила гримаса боли, и он зло выкрикнул, смотря прямо на большой оранжевый круг, висящий напротив.       — Что ты светишь?! Ну что ты светишь, всем плевать на тебя, ты никому, слышишь, никому не нужно! — он снова затрясся от рыданий, а затем поднял с крыши камень и кинул его прямо в солнце.       Камень, конечно, до солнца не долетел.