Сломанная печатная машинка

Далеко внизу, за парапетом балкона, носились машины и мелкими точками сновали туда-сюда люди. Город сиял огнями, рычал, бормотал и гудел, а загазованный воздух холодно хлестал по щекам облокотившегося на перила мужчину, ерошил ему волосы и уносил пепел с сигареты куда-то на запад, в сторону Бруклинского моста. В Бруклин. Если проехать пару-тройку километров в сторону его окраины, можно найти совсем захолустный закуток с пыльными замусоренными улицами, грязными стёклами и крошечными квартирами. Дэвид Митчелл слишком хорошо знал тот район Бруклина, чтобы быть принятым Манхэттеном. Во всяком случае, сам он точно не смог бы поселить эту роскошную часть города в своём сердце. Быть может, там и вовсе больше не появится новых жильцов. – Почему один из самых успешных трейдеров Нью-Йорка мёрзнет на балконе, когда остальные веселятся? Это же Ваш праздник? – подошедшая официантка осторожно взяла стоявший рядом с мужчиной опустевший стакан из-под виски и заменила его новым. – Мой, да… «сделка века», – усмехнулся Дэвид, кивая, и, смерив девушку долгим взглядом, вдруг поспешно отвёл его. Потушив сигарету и позволив ей упасть вниз, он взял стакан и сделал торопливый неуклюжий глоток. – А знаете, почему меня это не радует? – мужчина поморщился и уставился на кубик льда в стакане. – Я, вообще-то, мечтал быть писателем. Деньги нужны были только чтобы выжить. Средство. Мусор. Я был богат и без них. Чертовски богат. Семь лет назад в 62-м полицейском участке города Бруклин ещё не везде стояли кондиционеры. Наверное, поэтому от июльской жары полицейские в большинстве своём ходили с неэстетичными пятнами от пота на рубашках и становились раздражительнее. И, как считал Дэвид, именно поэтому отец безо всяких церемоний начал читать нотации уже с порога кабинета. – Нет, нет и нет! Ты больше ни цента не получишь! – Митчелл старший даже не смотрел на сына. – Но пап… – Когда ты уже найдёшь нормальную работу? Ты пять лет морочишь девушке голову, тебе пора создавать семью, а ты… – Пап, я уже столько раз тебе говорил, что не могу работать целый день и писать! У меня не остаётся ни сил, ни вдохновения… – парень взъерошил волосы у себя на затылке и глубоко вдохнул. – Я буду зарабатывать на книгах, мне осталось совсем… – полицейский ударил ладонью по столу, заставив сына замолчать. Дэвид уже в мельчайших подробностях знал каждый подтёк на обоях в углу, каждую зазубрину на шкафчиках с бумагами и все складки на карте мира, висящей на стене. Он никогда не смотрел на отца в такие моменты. И ему всегда удавалось выиграть ещё немного времени. – Я слышу это уже много месяцев подряд. Да чего уж там месяцев, лет! Тебе двадцать пять, чёрт бы тебя побрал, Дэвид! – Митчелл старший тяжело вздохнул и, прикрыв глаза, потёр переносицу. – Это последний раз, – он достал из кармана пиджака кошелёк и достал три сотни. – Вот. Остальное перечислю на карту. И потрать эти деньги, чтобы изменить наконец свою жизнь, – мужчина протянул купюры сыну, но отдёрнул, когда тот почти взял их. – Последний раз, Дэвид. Тот кивнул и с благодарной улыбкой принял деньги. – Спасибо, пап. Я тебя не подведу, – парень на прощание обнял отца и под брошенное вдогонку «Рубашку поправь!» едва не вприпрыжку выскочил на улицу. Он снова широко улыбался – пыльный и раскалённый Бруклин стал куда менее невыносимым, а сам Дэвид почувствовал странную лёгкость. Вдохновение. Вместе с ветром под мятую рубашку пробралось окрыляющее ощущение того, что снова можно творить, что есть ещё немного времени. А немного – это и было ровно столько, сколько нужно. Митчелл вышел из автобуса, не доехав до дома – надо было забежать в ломбард на 39-й улице. Маленькое и неприметное здание в грязных жёлто-зелёных тонах, где среди прочих безделушек можно было найти и то, что обычно неслабо меняет любую человеческую жизнь. – У меня была мечта и любовь всей моей жизни. Я так хотел, чтобы она смогла гордиться мной, – один из лучших трейдеров Манхэттена сделал горький глоток, безучастно глядя перед собой. – Она…Её звали Донна. Её улыбка и цветастые платья ещё со школы не давали мне дышать ровно, всегда оживал рядом с ней. И она терпела… ждала моего прорыва. Исполнения мечты, – Дэйв покачал головой и кривовато улыбнулся. – Я был благодарен ей за каждый подаренный мне день. Мой старик дело говорил, когда советовал изменить свою жизнь ради неё. Я так и сделал. В ломбарде оказалось прохладно, но в кондиционированном воздухе плавали крошечные пылинки и ощущался сухой запах старины – свежести не было. Полумрак заставлял сгруженные тут и там вещи выглядеть ещё загадочнее и древнее. Дэвид цепким взглядом подмечал приятные глазу детали: чёрно-белая фотография в узорчатой рамке, монокль на груде старых книг, слегка поблёкшая картина с сиренью, печатная машинка рядом со старым кожаным портфелем, цилиндр, шкатулка с драгоценностями. Это вдохновляло его и заставляло идеи роем жужжать в голове. Обойдя весь магазин по периметру, парень всё же присел на корточки возле тумбы с печатной машинкой и, трепетно осмотрев её, обернулся к продавцу. – Сколько она? – Триста, – ответил лохматый седой мужик на кассе. – Но я рассмотрю ваши предложения. – Предложения… – Митчелл усмехнулся и взъерошил волосы у себя на затылке, хмурясь. – Мне бы кольцо. – Это там, – продавец кивнул головой в сторону нужного прилавка. Но Дэвид уже остановился возле открытой шкатулки, из которой одно, простоватое и золотое, блестело на него крошечным бриллиантом. Парень достал его и показал мужчине. – Продаётся? – Двести пятьдесят. – Больше, чем на двести не тянет. – Двести двадцать. – Только если с коробочкой. – Идёт, – продавец вытащил откуда-то из-под прилавка бордовую замшевую коробку в форме сердца, в которую и вложил выбранное Дэвидом кольцо, и с усмешкой поинтересовался. – А машинка, видать, не по карману? – Сначала надо поймать музу, – ответил парень, подмигивая, и с отстранённо-мечтательной улыбкой забрал покупку. Дэвид очень спешил домой – почти бежал, несмотря на жару и плававшую в воздухе пыль. Любая приятная мелочь, связанная с Донной, заставляла его испытывать потрясающее чувство: каждый раз он с новой силой влюблялся в неё. – Однажды я пообещал себе, что куплю печатную машинку из ломбарда Пауна со своего первого писательского гонорара. А для Донны купил кольцо. Я никогда ещё не чувствовал себя так близко к полному счастью. Я был так слеп, – Дэвид усмехнулся и снова закурил. – Просто не хотел видеть ничего плохого… и не задавал себе вопросов, которые задавала себе она. Дэвид тихо вошёл в свою крошечную съёмную квартиру и, прокравшись на цыпочках в кухню, сгрёб готовившую обед Донну в объятия. Приподняв над полом, он закружил её, явно не собираясь в ближайшем будущем выпускать из своих рук. – Дэвид, что ты делаешь? – тихо посмеялась рыжеволосая девушка, отводя взгляд, чтобы парень не смог посмотреть ей в глаза. Тот аккуратно опустил её обратно и, широко улыбаясь, отошёл на шаг назад. На ней было его любимое голубое платье в ярких цветах, и даже в этой тесной коморке, где духота стояла ещё сильнее, чем на улице, она выглядела цветущей, лёгкой. Однако Митчелл всё же разглядел в её глазах печаль, от которой внутри у него что-то ёкнуло. Стало тяжело и страшно. Он просто не смог и дальше откладывать поступок, к которому уже был готов, – когда девушка смотрела на него так, он почти физически ощущал, как она отдаляется. Будто он теряет её. Он не мог. Он хотел, чтобы она улыбалась. – Донна, я не устаю повторять тебе, как сильно тебя люблю, и… это всего лишь слова. Я понимаю, что это просто слова, и мне давно пора было решиться на что-то настоящее, поэтому… – Дэвид опустился на одно колено и, вытащив из нагрудного кармана коробочку в форме сердца, протянул её, открытую, девушке. – Выходи за меня. Та с пару секунд смотрела на него с каким-то отчаянием, а потом из её глаз брызнули слёзы. Не в силах что-то сказать из-за кома в горле, она закрыла рот рукой и отступила на шаг назад. И ещё на один. Её плечи мелко дрожали. – Что такое? – Митчелл вскочил с пола и трепетно прижал девушку к себе, пока оставив коробочку с кольцом на столе. – Донна, не плачь, – он покрыл лёгкими поцелуями щёку девушки и прижался губами к её виску, поглаживая ладонью огненно-рыжие волосы. – Не плачь, пожалуйста. Что не так? Донна… Дэвид нежно взял её за подборок и приподнял голову, чтобы заглянуть, наконец, в эти глаза. Его любимые желтовато-серые глаза, которые сейчас давали ему ответ, который он никак не рассчитывал получить. – Почему? – прошептал он, ощущая, что она даже объятия его не принимает. И дрожит. Он стёр большим пальцем слезу с её скулы и покачал головой, где-то глубоко внутри изо всех сил отрицая этот взгляд. – Я не хочу больше терпеть это, Дэвид. Я устала, – дрожащими губами прошептала она. – Но ты же говорила, что любишь меня, – объятие парня ослабло достаточно, чтобы Донна смогла выбраться из него. Она это и сделала и, повернувшись к нему спиной, упёрлась руками в столешницу. Там остались недорезанные овощи, а кастрюля на плите булькала и клокотала от закипевшей в ней воды. Слишком громко в повисшей тишине. – И однажды… – мужчина стряхнул пепел на оживлённую улицу Манхэттена, выдыхая горький дым. – Это было неизбежно… когда с её губ начинают срываться слова, которые она хранила годами. Она теряет над собой контроль. Чувствуя себя виноватой, начинает повышать голос, потому что эти слова давно кричали в ней. Она знала, что стала единственной. Но когда любовь так трудна, её становится недостаточно. – Я любила тебя, Дэвид, – с трудом проговорила Донна. – Но уже не первый год мне всё труднее говорить себе «Нет», – она резко развернулась к парню лицом, и в её глазах было столько боли, что тот, стиснув зубы и шумно выдохнув, едва сдержал собственные слёзы. – Я выросла. Моя молодость проходит, и я хочу большего. Я заслуживаю большего, Дэвид! – девушка торопливо подошла к плите и выключила огонь под раздражающе бренчавшей кастрюлей. – Каждый день я просыпаюсь с мыслями «Почему?», «Когда?». Почему я чувствую, что не справляюсь? Когда это изменится?! Когда я перестану считать гроши и думать, как выжить ещё месяц?! С каждым вопросом она повышала голос и всё более суетливо ходила туда-сюда по кухне, а Митчелл так и стоял посреди комнаты, сжав руки в кулаки. – Я устала от пустых обещаний. У меня больше нет времени ждать тебя, Дэвид, – Донна подошла к парню вплотную и с трудом заглянула ему в глаза, погладила кончиками пальцев тыльные стороны его ладоней. – Прости меня… и найди в себе силы попрощаться со мной как следует. – Куда ты пойдёшь? – выдавил из себя он, едва удерживая голос ровным. – Я уже со всем определилась, тебе не нужно это знать. Так и не дождавшись должного прощания, девушка опустила взгляд к полу и хотела было выйти с кухни, но Дэвид поймал её за руку и притянул к себе в объятия. – Не уходи. Пожалуйста, Донна, останься. Ещё немного, я уже готов отправить книгу в издательство, и всё изменится. – Я больше не люблю тебя, – она пыталась отстраниться, но он не отпускал. – Этого не изменить. Слишком много сил было потрачено впустую. – Но у нас же с тобой… было столько хорошего. – Да. А теперь ты должен отпустить меня. Дэвид постоял молча с минуту, разомкнул обнимавшие Донну руки и грузно опустился на табурет, глядя перед собой пустым взглядом. Сломленный, он смотрел ей вслед и чувствовал, как что-то внутри постепенно обращается в пустоту. Она вышла из комнаты. Она собрала вещи. Её увёз какой-то сноб в дорогом костюме. За всё это время Дэвид больше не сказал ни слова. Все слова надолго застряли внутри него. – Она была права. Пожалуй, это самое страшное, – мужчина на балконе допил виски и поставил стакан на бортик; потушил окурок о кубик льда. – Мою книгу не приняли в издательстве. Сказали, что в ней нет любовной линии, а такое не продаётся. Уже потом я показал им, какая она. Любовь... Дэвид Митчелл не смог издать свою книгу, но именно тогда его это уже не тревожило – слишком много слов накопилось в нём. Он чувствовал, что ему есть, что сказать. И он говорил. Днём учился на курсах аналитиков и трейдеров, а в оставшееся время писал как проклятый, почти не ел и очень мало спал. Его вечерний рацион состоял из энергетиков и табачного дыма – это помогало забыть об отсутствии в доме лёгких цветочных ароматов и тихого шлёпанья по полу босых ступней. Табачный дым и искусственно вызванная бессонница вытесняли всё. Через три года Дэвид уже успешно строил карьеру трейдера, а исправленную книгу приняли в печать. Он больше не мог и не хотел писать. Слова внутри него кончились, а образовавшуюся пустоту он нашпиговал формулами, графиками, курсами валют и новейшими методиками. Он непрерывно смотрел экономические новости, читал газеты и книги или придумывал новые и новые способы прогнозирования трендов. Лишь бы больше не вспоминать жизнь, которая была безвозвратно упущена. Как хорошо, что у него не осталось на это времени. – Я всё же купил ту печатную машинку. Как и обещал себе, с первого писательского гонорара. Она оказалась сломана, – Дэвид Митчелл наблюдал, как пепел от потухшей сигареты окрашивает нерастаявший кубик льда в чёрный и грязно-серый. – Каретка не двигалась, не переходила на новую строку. Поэтому я больше не пишу, – мужчина ухмыльнулся. – Мда. Поэтому. Ну, а ты, Донна? – он повернулся лицом к официантке и облокотился на бортик балкона. – Какая история привела сюда Тебя? Женщина стёрла со щеки скатившуюся слезу, а поднос опасно зашатался у неё на руке. – Чуть было не понадеялась, что в форме ты меня не узнаешь, – она шумно вздохнула и подошла к бортику, чтобы забрать стакан. Кубик льда в нём стал похож на Дэвида: то, что от него осталось, утонуло в дорогом виски, серости и черноте. Она хотела излить душу. Рассказать, как банкир, с которым она уехала, бросил её через год ради девятнадцатилетней стажёрки. Рассказать, как мучилась, пытаясь остаться в городе возможностей, и как едва сводила концы с концами, отчаянно проклиная своё решение уйти. Как она с десяток раз чуть не вернулась к Дэвиду, но каждый раз оставалась наедине с ответственностью за свою ошибку. И как пришла на этот балкон просто чтобы узнать, как у него дела. Но она видела перед собой уже другого человека. Того, которого хотела видеть раньше рядом с собой. Воплощение родительских надежд, Американской мечты и профессиональных требований фирмы. Он, как ей казалось, не хотел слушать. Ей казалось, он хотел, чтобы слушали только его. – Я не хочу говорить о том, что прошло. Я сыграла все карты, да и ты тоже. Ошиблась в самом начале… поставила всё, что у меня было, и проиграла, – Донна пожала плечами. – Всё просто и понятно. Так зачем я должна жаловаться? – она было развернулась к выходу в зал, но вдруг остановилась и снова посмотрела на Дэвида. – Тебе, наверное, даже нравится видеть меня сейчас такой напряжённой… и неуверенной в себе. Наверное, я это заслужила. Знаешь… – она едва сдерживала слёзы под его, как ей казалось, холодным и полным боли взглядом, – если это любовь сделала нас с тобой такими, то лучше бы ей существовать только в книгах. Донна побежала прочь с балкона, едва удерживая бокалы и уже начиная заливаться слезами, а мужчина так и остался стоять на месте. Его мысли и, быть может, даже душа устремились за ней, а тело сковало омерзительным чувством. Рыжеволосая любовь всей его жизни на самом деле оплакивала не их чувства, не своё горе, а упущенную золотую мечту. Ей и в голову не приходило, что, останься она с ним, он не стоял бы на этом балконе в роли одного из лучших трейдеров Нью-Йорка. И что если бы она на самом деле любила, ей ни за что не пришли бы в голову такие слова. Поняв, как мало в её переживаниях настоящих чувств, Дэвид больше не хотел видеть её когда-либо ещё. Теперь, когда по какой-то нелепой случайности всё было сказано и сделано, у него осталась только его новая реальность с беспрестанно работающим телевизором и со сломанной печатной машинкой в углу рабочего стола. Пришло время жить с этим. Просто жить с этим.