Ножи и розы

Америке нравятся театры и актёры в них. Они нравятся ему потому, что могут виртуозно сплетать чувства — неважно, свои или чужие — в тонкое, хрупкое и совершенное во всех отношениях кружево — в спектакль. Америка восхищён их ложью. Америка учится делать так же. — — Беларусь натянутая, как струна, и разящая, как молния. На кончиках её белых пальцев серебрятся электрические искры, в её волосах заплутала сама метель, а на губах блестит манящий иссиня-белый яд-иней. Америка наблюдает пристально — так, что замечает все её идеально отработанные жесты, но недостаточно для того, чтобы увидеть яд на губах. Америка подмечает: Беларусь малословна. «Наверное, её слова чему-то не соответствуют», — думает Америка. Он пока что недостаточно изучил актёрскую игру Беларуси, чтобы выдвигать более меткие версии. Америка подмечает: Беларусь держится обособленно от России лишь тогда, когда её холодная, колющая тысячью кинжалов злость достигает пика. Америка разочарован, ведь этих знаний мало. Остальные страны он изучил уже давно с поразительной дотошностью. Осталась лишь Беларусь, это выбеленное и искрящееся существо, сросшееся, казалось раньше, позвонками с Россией и Украиной (Америка улыбается, вспоминая о том, как выдрал из их умильно-наивного трио старшую сестру). Осталась лишь Беларусь, единственная и неповторимая, которой не понравился спектакль Америки. — — Столкновение в коридоре, когда время давно перешагнуло отметку «полночь», донельзя удачное, по мнению Америки. Некоторое время они кое-как налаживают зрительный безопасный контакт, поправляют грим и греют оружие за спинами. Время замирает вместе с ними, тихо перебирая волосы Беларуси и шепча ей в ухо лишь одно: «Не забывай, кто крадёт детали паззла-жизни твоего брата». Беларусь одними губами клянётся не забывать, стараясь взглядом просверлить идеальное крохотное отверстие между чужих тонких бровей. — Наташа, да? — спрашивает Америка пренебрежительно, поправляет волосы отработанным жестом и смотрит с улыбкой человека, в который раз оставшегося ненаказанным. — Впрочем, мне интересно совсем другое… — делает многозначительную паузу, смотря прямо в чужие глаза и стараясь не дрожать от холода — льда слишком много, — расскажи мне что-нибудь о своём брате, а? Америка ждёт и наблюдает, но не видит ничего. Беларусь же дрожит. Её трясёт от желания убивать, но она помнит, что обещала брату не трогать другие страны во избежание проблем. А обещания, данные Ивану, Беларусь не нарушит никогда. Беларусь никогда не проявит решительность и обособленность. — Уйди с пути, придурок, — роняет она, растянув тонкие губы в ядовитой улыбке. — Не-а, — мотает головой Америка и достаёт из-за спины розу, алую, тонкую и разящую. Как и сама Беларусь. Он не понимает, что не так с его планом, и ищет в глазах Арловской слабый отблеск интереса. Но там лишь блестит лёд. И сталь обрамляет его. — Прими, — кивает Америка на розу и подходит ближе. Минимальное расстояние между людьми иногда творит чудеса. Например, выбивает из колеи и заставляет обнажить чувства. — Ты достойна цветов. Беларусь опускает голову настолько низко, что Америка с высоты своего роста видит ясно проступающие позвонки в вырезе платья. Беларусь стоит так минуту или две и дышит. Америка слышит размеренные вдохи и выдохи, одинаковые и холодные. Спустя две минуты Беларусь выносит вердикт: — А ты достоин смерти от моего ножа. Содержание яда и ласковой, смертоносной ненависти в её словах превышает норму. Америка осознаёт, что его спектакль пришёлся почти-по-душе Арловской. — — Зал заседаний пуст, светел и блёкл. Америка знает, что стульев здесь больше пятнадцати, но видит лишь два: тот, на котором сам сидит, и ещё один — напротив. Ещё Америка видит Беларусь. Поза, в которой она сидит, натянута, напряжена и агрессивна. Америку всё устраивает, кроме собственных ощущений. Нездоровый интерес, сделавший себе убежище в его сердце, разгорается ярче тысячи звёзд, когда Америка смотрит на Беларусь. Америка не помнит, чтобы это было в сценарии. Америка старается не терять самообладания и с улыбкой протягивает розу. Беларусь протягивает нож своим колким концом вперёд. Америка облегчённо выдыхает — план не нарушен. Беларусь приняла свою роль. — Прими, — говорит Америка, но касание его руки чужих пальцев заставляет замолчать. Нож и роза соприкасаются. — Я приму, — кивает Беларусь, и в её глазах Америка видит что-то иное, нежели лёд. Столкновение взглядов заканчивается миром. Америка неожиданно понимает, что верит не своей роли, а её, Беларуси, понимает, что проиграл, когда протянул ей розу в первый раз. Нож перерезает стебель. Алый бутон, теряя лепестки, падает на ладонь. Расстояние от губ до губ равно нулю. Содержание яда — тоже. Иногда ножи и розы находят компромисс.