Он был мёртв

      Когда Макишиме захотелось открыть глаза, и он понял, что не может этого сделать, его поразила простая, как вся человеческая бытность, мысль: он мёртв.       Давно или нет, не имело значения — он был мёртв и в тишине различал звуки, которых раньше не слышал, которым по-прежнему не находил названия. В обступающей его, как толпа, темноте он мог видеть оттенки, глубокие разводы — как если бы утонул или был заточён в кристалл.       Но не было вокруг — ни воды, ни кристаллов, и это всё совершенно не заботило Макишиму, потому что теперь всё мирское, что волновало его, что побуждало к жизни, угасло. Исчезло из его глаз.       Потому что Макишима был мёртв, и ничто земное не в силах было растревожить его покой.       В своём теле он чувствовал неподъёмную тяжесть, как если бы стал огромным каменным утёсом или вековым деревом. Или даже всей землёй — такая усталая мука крылась глубоко в его сердце, такая закостенелая тоска.       И одновременно — он знал — ему было легко, как если бы он был пером или самим ветром.       Но это не имело значения и не могло опечалить его, потому что все красоты и прелести его состояния меркли перед одним совсем не грустным, но как будто ограничивающим все чувства фактом: Макишима был мёртв. И ничто более не могло задеть его или тронуть его душу.       Кроме одного.       Макишима был мёртв уже целое мгновение, а Тодо не приходил.       Он не помнил, кто такой Тодо, но отчётливо знал: тот должен был прийти.       Куда, зачем, почему — это было не важно, потому что Макишима был мёртв, Макишима совсем не ждал его возвращения. Макишима даже не помнил, кто такой сам Макишима.       Тишина вокруг него была сине-зелёной. Она переходила, как разводы в мраморе, — из синего к зелёному, но Макишима знал, что здесь не может быть цветов; это было лишь его желание, но и оно не имело значения.       Состояние вокруг сужалось и ширилось, меняло цвет и запах, но оставалось неизменно тёмным, нависающим над Макишимой неприступным куполом.       «Где я?» — вдруг подумал Макишима. Его совсем не насторожило появление этой мысли сейчас. Все «здесь» и «сейчас», которые проживал Макишима, были условны, непоследовательны, секунды тянулись месяцами, а год мог пройти за мгновение. Это было неважно, ощущение неправильности давило на затылок, но не достигало сознания Макишимы — он помнил, что упустил что-то важное, но забыл, что именно.       Он не помнил, где он, кто он и почему он здесь. Его условные «здесь» и «сейчас» ежеминутно обращались в ноль.       Макишима только помнил, что он должен дождаться Тодо, и что сам Макишима мёртв, поэтому дождаться он никак не может.       А ещё он помнил, что у Тодо — синие, как тропические бабочки, глаза.       Макишима как наяву видел открытое светлое лицо и тонкокрылых бабочек вместо глазниц; их крылья чуть трепетали, и Макишима мог разобрать весь сложный рисунок этой непостижимой диковинной синевы. В глазах Тодо были круги узоров и треугольники фигурных крыльев.       И это было очень-очень красиво. Так красиво, что Макишима мог бы простить Тодо любое опоздание — хоть на несколько вечностей. За одни только красивые глаза.       Но Макишима был мёртв, он не мог ждать долго.       А Тодо всё не приходил.       Макишиме вдруг захотелось спать, и он подумал: «Надо вспомнить ещё что-нибудь». Вспомнить, чтобы всё же дождаться. Почему-то это казалось очень важным — и сам Тодо, и ожидание.       У Тодо очень аккуратные руки, вспомнил Макишима, и ухоженные пальцы. Ногти ровные, как огранённые плоские камни в ожерельях, подпиленные. Тодо очень осторожен, когда прикасается к кому-то, его прикосновения, как ласковые пёрышки.       И Тодо очень нежен и неожиданно тактичен в тактильном контакте. Макишима был благодарен ему за это, Макишиме самому хотелось прикасаться к нему.       Тодо опаздывал.       Макишима был мёртв на самом деле уже много лет. Он устал ждать, но знал, что ни за что на свете не прекратит. Он дождётся, даже если ему придётся ещё несколько раз умереть для этого, хотя умирать Макишиме не очень понравилось.       ...Тодо походил на летающую статую. Крошечный миг, когда он замирал посреди движения — тогда Тодо становился похож на статую, потому что в недвижимости он обретал несвойственную возвышенность. И взлетал.       Со своей ровной светлой кожей, правильным лицом, красивыми глазами Тодо походил на картинку. Но ещё у него громкий смех и он эмоционален.       Он очень открыт перед Макишимой, слишком искренен, и это смущает. Потому что искренность — это слишком большое чувство. А Тодо искренен — когда смеётся, когда прикасается, когда смотрит.       Когда зовёт... когда зовёт как-то по-своему, тоже очень искренне.       Тодо, на самом деле, очень дорог Макишиме, и Макишима хотел бы его дождаться из собственного желания, а не из-за обещания.       Но Тодо всё не приходил.       «Где он? — подумал Макишима. — Что с ним случилось?»       «Может, он тоже умер? — задал он вопрос возникшему отражению напротив, но покачал головой. — Нет, тогда бы мы уже встретились здесь».       Макишима не сомневался: его условное «здесь и сейчас» едино для всех мертвецов. А Тодо был жив, живее всех живых.       Только почему-то всё не приходил.       Кругом рассыпался песок, крошились за пределом тёмного купола стены. Стоял недоверчивый скрип и треск, но Макишима не верил этим звукам, как и сами звуки не верили ему. Они обвиняли Макишиму в том, что он ждёт, а Макишима не мог просто взять и перестать.       Даже несмотря на то, что был мёртв.       ...Тодо что-то сделал для него. Он сделал для Макишимы что-то совершенно бесценное и необъятное, он дал Макишиме что-то, за что Макишиме вовек было бы не расплатиться, вздумайся ему вдруг возвращать долг. Тодо подарил ему нечто совершенно незаменимое, он что-то изменил в самом Макишиме; даже позабыв самого себя, Макишима не мог забыть Тодо.       А ещё Тодо сказал ему что-то. Что-то невыносимо тёплое, в ответ на что всё существо Макишимы рыдало от счастья, смеялось навзрыд, сгорало и возрождалось.       Макишима только не мог вспомнить, что именно. Но имело ли это значение?       Тодо был очень важен для Макишимы. Он не мог сказать, почему и как давно, но знал чётко — и это было единственной вещью, в которой Макишима был уверен, даже несмотря на то, что был мёртв.       Вот только... вот только существовал ли Тодо на самом деле? В той реальности, где Макишима был ещё «жив»? Был ли Тодо-человек? Ведь если бы он был, такой важный, такой замечательный, он обязательно бы уже пришёл за Макишимой, который был мёртв уже многие столетья.       И от этого осознания внутри Макишимы что-то грустнело и наполнялось льдистой колодезной водой, как если бы Макишима тонул изнутри. Но это было неправдой, потому что Макишима был мёртв уже очень-очень давно.       Макишима был мёртв с момента рождения вселенной, а Тодо на самом деле не существовало.       Он не приходил — его не было в этом мире.       Так подумал Макишима. И закрыл глаза.       ...Из мучительного «нигде» его окликнул пронзительный голос.       Но Макишима спал и никак не мог отозваться: он был мёртв и закрыл глаза.       Он не мог откликнуться на чужой зов.       — Маки-чан!       Звал Тодо. И Макишиме пришло в голову, что если он может звать его вот так, значит, он определённо существует. И он пришёл.       «Надо открыть глаза», — подумал Макишима. Во что бы то ни стало надо открыть глаза.       Он только не знал — как?       Он ведь был мёртв.