Лицо.

"С добрым утром, Мария..." В каждый восход солнца Альтаир приветствовал свою жену и ненадолго прикрывал глаза, думая о ней. Но в этот раз его сердце тревожно забилось, а лоб покрыла холодная испарина. Не было лица... Не было лица... Несмотря на восьмидесятитрёхлет­ний возраст, ассасин резко встал с постели, забыв о ноющей спине и суставах и в ужасе подбежал к окну, всматриваясь в лучи дневного светила, будто они могли дать подсказку. Сколько лет прошло? Двадцать? Уже двадцать лет Марии не было с ним... От этой цифры у Альтаира подкосились ноги, и он поспешно приложил ладони на каменный парапет, надеясь, что его уже дряхлая сила всё же сможет удержать его вес. Нет... Он ещё не слаб... Рука всё ещё уверенно держит клинок. Без дрожи. Но всё же он никак не мог вспомнить лица своей возлюбленной. Как? Как Мария могла от него ускользнуть? Альтаир не помнил её улыбки, но помнил то тепло, что разливалось в его сердце от неё. Он не помнил её глаз, но помнил, что взгляд был просто обжигающим. Он не помнит... Совсем не помнит... Альтаир предположил, что сейчас Мария бы грустно улыбнулась и сказала бы, что очень даже хорошо, что он её забыл. Меньше образов - меньше боли. И даже было бы лучше, если бы он вообще не помнил о её существовании. Сладостное забвение. Мария бы пожелала ему именно забытья. Она ужасно переживала, когда Альтаир испытывал боль: физическую или духовную. И она всегда старалась защитить его от этой боли. Смерть Сефа, своего младшего сына, он почти не ощутил, как бы кощунственно это ни звучало. Он был в гневе, его терзала утрата, но Мария каким-то образом могла привнести в его душу невообразимое блаженство и спокойствие, и как-то эта боль притупилась и была почти неосязаема. Он очень любил Сефа. Но Мария забрала воспоминания о нём и боль по нему, погружая Альтаира в мир разума, что был словно освежающий ветерок, и мир ласк, ради которых Альтаир был готов отдать что угодно. Внезапно старец нахмурился. А что, если это нынешнее забвение тоже проделки Марии? Она же так всегда любила своевольничать и делать так, как, по её мнению, правильно. Чтобы ему было лучше... А что, если он уже не вспомнит и её голоса? Что, если он навсегда забудет и свои чувства к ней, сколько бы ему ещё не осталось жить на этой бренной земле? От этой мысли Альтаир безутешно зарыдал, и солёные слёзы путались в его седой бороде. "Может, ты и стар, но ты всё же мужчина! Возьми себя в руки!" - брезгливо подало голос подсознание. - Отец? Альтаир вздрогнул. Он даже не заметил, как Дарим вошёл в комнату. - Да, сын? - голос сирийца оставался так же звучен, как и в молодости, только безмерно печален. Дарим же ласково положил руку на плечо своего родителя, ни о чём не спрашивая. Он и так знал, почему его отец более никогда не улыбался. Но скоро небо снова станет светлым, и яркие лучи солнца прогонят хоть на миг тяжёлые мысли Альтаира. По крайней мере, Дариму так казалось. Альтаир же повернулся к сыну, всматриваясь в его лицо и ожидая, когда он изложит свою просьбу. И сердце его в очередной раз пробило неровный ритм. Глаза... Дарим унаследовал глаза Марии. Слёзы снова обожгли веки, когда Альтаир коснулся своими морщинистыми руками щёк Дарима, пытаясь в нём угадать, в его чертах, облик своей внезапно позабытой жены. Младший Ла-Ахад лишь удивлённо смотрел на отца, горькие слёзы которого падали на его одежду. - Отец... - неловко нарушил затянувшееся молчание Дарим, убирая руки старика со своего лица и держа их в своих ладонях. - Ты помнишь свою мать? - тихим шёпотом спросил ассасин у своего сына. Дарим лишь опустил голову. Конечно, он её помнил. Пока его брат Сеф был сам по себе, он очень много времени проводил в обществе родителей. Маленький Сеф вечно дразнил его, что он, даже когда ему было уже десять лет, не мог уснуть без объятий своей мамы. А мама всегда ласково улыбалась и не насмехалась над ним, а лишь ложилась рядом, кутая сына в одеяло, и нежно обнимала, рассказывая о каких-то дальних странах, в которых были вечные тучи и дожди и в которых он никогда не был. Мама говорила, что родилась там... А Дарим никак не мог представить, как можно жить там, где почти совсем не бывает солнца? И он втайне радовался, что сейчас его мама там не живёт. Для Сефа мама всегда была лишь воплощением некой властности и именно мать, которая помогает и назидает. Для Дарима мама была лучшим другом, которой он мог без опаски всё доверить. Но, даже несмотря на тоску по матери, мог ли он понять чувства своего отца? - Помню, - тихо ответил Дарим, не желая, чтобы Альтаир продолжал эту тему. Слишком больно... - Прошу, опиши мне её лицо... - почти умоляя, прохрипел старик, вглядываясь в сына. К горлу Дарима подкатил ком. Янтарные глаза Альтаира, уже подёрнутые пеленой времени и не такие яркие, как в молодости, с ослабленным зрением, но тем не менее проникновенные и глубокие, смотрели сейчас на него будто с криком о помощи. - Отец, - снова сказал Дарим, беря того за плечи, - не нужно говорить о маме... Её больше нет и никогда с нами уже не будет. Думать о ней - слишком мучительно. И твоё сердце может не выдержать разговоров о ней. А ты мне нужен... - А мне нужно вспомнить лицо твоей матери, Дарим... Я его не помню... - Альтаир снова оказался не в силах усмирить свои слёзы. - Может, оно и к лучшему... - К лучшему?! - гром голоса Альтаира, казалось, сотрясал стены. Дариму было крайне странно видеть его сдержанного отца в таком состоянии силы и беззащитности одновременно. - Меньше боли... - почти неслышно прошептал Дарим, хотя знал, что этим только больше навлечёт гнев своего родителя. - Если бы не воспоминания о Марии, всего этого бы не было! - Альтаир указал рукой на процветающую крепость и на счастливых парочек за окном, гуляющих по внутренним дворикам и по заветному саду. - Ничего бы не было! А я был бы хуже Аббаса в своей жажде тирании! - Это неправда, отец, у тебя всегда было доброе сердце... - Что ты знаешь о правде, сын? Ничто не истинно... - Ты говоришь так, будто я совсем ничего для тебя не значу... - плечи Дарима поникли, и он отвёл взгляд. - Дарим... - Что Дарим? - мужчина внезапно вскипел, и на его глаза тоже навернулись слёзы, вспоминая детские обиды. - Для тебя всегда существовала только мама! Ты всегда жадно смотрел лишь на неё, ловил каждое её слово, а нам уделял внимание лишь для того, чтобы порадовать её! Я всегда знал, что мама безумно любила тебя, но она любила и меня, и Сефа. А ты любил лишь маму... Я так бывал рад, когда ты обучал меня драться... Но я никогда не чувствовал тепла от тебя... Альтаир лишь молча выслушивал причитания сына. Сам он вырос без отца и, признаться, тяжело представлял, как нужно вести себя с детьми. Отца ему заменил Аль-Муалим, но он был Повелителем, отношения всегда были на дистанции. - Дарим, - повторился Альтаир, - клянусь, что люблю тебя так, как способен любить. Возможно, я был плохим отцом, за что искренне прошу у тебя прощения и знаю, что сейчас уже вряд ли смогу что-то исправить... Именно поэтому ты целые дни проводишь с детьми Сефа и его женой? Дарим лишь молча кивнул. Любовь отчего-то обошла его стороной, оставив одиноким на его жизненном пути. Он знал это чувство, он влюблялся, но не так, как его отец. У Сефа же была прекрасная семья, но его убили слишком молодым, чтобы он познал радость отцовства. Потому Дарим сам растил детей своего младшего брата, и те даже называли его папой... В этом, пожалуй, было его счастье. Смеет ли он считать его недостаточным? - Да, сынок, я болен... - грустно усмехнувшись, заключил Альтаир. - Я болен Марией с того самого первого мгновения, когда только сдёрнул с неё этот проклятый шлем. Она отравила меня собой, она лишила меня разума, вся моя жизнь посвящена ей, и пусть я умру сию же минуту, если я лгу. Да, я признаю, что, искренне желая тебе блага и счастья, Дарим, я не посвящал тебе своих деяний. Но ты - наше продолжение, наше наследие, и ты - часть моего сердца. Ты тоже мне нужен, сынок... Сказав это, старик обнял своё чадо, надеясь хоть сейчас передать ему свою ласку и заботу. И, хотя глаза Дарим унаследовал от матери, Альтаир всё же подметил, что во взгляде нет ничего общего. Мария была неповторима... С её проницательностью, порой недоверием, удивлением и, что самое важное, с искорками страстной любви... Мария могла так смотреть только на него. Но всё же он никак не мог вспомнить её лица... ~~~ Тихий скрип карандаша нарушал ночную тишину вместе с потрескиванием свечи. Альтаир не помнил, как провалился в сон. Но, словно услышав зов его сердца, к нему во сне пришла Мария. Замерев, он смотрел на этот образ во сне. Человеческая память всё же вымывает черты лица и приглушает голос. Он и забыл, как ослепительно прекрасна она была для него. И какой колдовской у неё голос... И, о боги, она коснулась своими губами его губ в этом сне. Как же это было восхитительно! Ах, если бы Мария не была такой упрямой, он бы только и делал, что целовал её. Но его жена всегда была по-английски сдержанной. Интересно, она сейчас тоже жалеет об этом? Где бы она ни была... Приподняв пергамент, Альтаир придирчиво осмотрел результат своего труда. Открыв Кодекс ассасинов, над которым он работал всю свою жизнь, Альтаир пристроил между листов и портрет Марии. Теперь-то он никогда не забудет её лица.