Некоторым в счастье отказано

У каждого есть личное небо над головой. Оно невидимое, едва ощутимое, до него не дотронешься кончиками пальцев, но всё же небо есть и подстраивается под эмоции хозяина. Самое голубое небо есть у самых счастливых людей. Мирай не такая. Акихито не такой. Удивительно, но Акихито видит её впервые именно на фоне неба, напоминающего своим оттенком персиковое мороженое. Сильный ветер, развевающий её бледно-розовый кардиган и короткие волосы, лишь добавляет всю трагичность данной ситуации. Самоубийство? Будь нормальным человеком, Акихито бы отвернулся и ушёл как можно скорее, ибо не его это проблемы. Вот только никогда он не был нормальным человеком. Акихито бежит, спотыкается, и его лёгкие как будто горят, а дыхание сбивается, как и сердце. Акихито вспоминает, как правильно нужно дышать только тогда, когда в его грудную клетку вонзается кровавый меч почти по самую рукоять. Всё бы закончилось на этом месте, на этой школьной крыше, залитой последними лучами уходящего солнца, будь всё вокруг Акихито нормальным. Но Акихито не нормальный. Как и всё вокруг него. Мирай пытается убить его каждый божий день, весьма неудачно стараясь спрятаться для внезапной ошеломляющей атаки. Она упрямая до скрежета зубов, что точно неимоверно раздражает. Акихито понимает, что по всем нормальным законам он должен хотеть убить её, как и она его, это же его драгоценная жизнь, которая всего-то одна, её нельзя терять, за неё же нужно держаться так крепко слабыми пальцами. Это настолько сильно горчит на губах, настолько ощутимо оседает этой проклятой горечью на сухой коже лица, что просто хочется найти озеро и окунуться в него с головой — пусть всё смоется, исчезнет, испарится под силой чистой воды. Потому что Акихито не нормальный, как и всё вокруг него. Так что то, что он не хочет убивать Мирай, — нормально. Точно так же, как и его бессмертие. *** Мирай Курияма — красавица в очках, которая пошла убивать, боясь убийств до дрожи в острых коленях. Это удивительно… и глупо. У неё нет иного выхода, а все слова о том, что выбор есть всегда, оказываются простой байкой оптимистов. Она никогда не была такой, на самом-то деле. Проклятье преследует её с самого рождения, таится в венах, гоняемое бьющимся в характерном ритме сердцем, и от такого проклятья попросту невозможно спрятаться. Оно сидит у неё в груди ядовитой змеёй, её привычные бинты на правой ладони — тоже змеи серо-белые, питающиеся ядом её крови. Когда твоя кровь напоминает всеми параметрами кислотный дождь — это проклятье. Когда ты являешься единственной выжившей в своём клане, потому что у тебя такая кровь, — это проклятье. Когда твоим личным проклятьем является твоя собственная кровь — это проклятье. — Я пыталась! Мирай понимает, что все её слова — простые жалкие оправдания, но она всё равно кричит, прижимая маленькие ладони к груди, и пытается объяснить мальчику-у-которого-есть-друзья, что она не будет нормальной. Вся её жизнь кружится в хаотичном водовороте проклятой крови, как в торнадо, и её лёгкие разрывает на части кислотная правда. Мирай Курияма — синоним к слову «проклятье» и антоним к слову «счастье». Это слишком устоявшийся закон, который невозможно разрушить. Она пытается открыть искажённую душу тому, кого нужно убить. Должно быть, поэтому можно не бояться, что её самые сокровенные секреты станут известны кому-либо ещё, ведь все они будут похоронены вместе с мальчиком-который-слишком-солнечный. Акихито не говорит ей, что всё будет хорошо. — Мы с тобой похожи. Акихито улыбается той самой горькой улыбкой, которую любят называть во всяких художественных произведениях душераздирающей. Курияма сжимает губы. Именно здесь начинает стираться грань, которая тоньше шёлковой нити. Мирай считает, что они совсем не похожи. У него нет единственной правильной дороги, с которой нельзя сойти, у Акихито сотни извилистых путей: выбирай то, что по душе придётся, и иди с гордой поднятой головой. Ему можно не бояться коснуться правой ладонью чужой руки, ему можно строить звёздные планы на будущее, ему многое дозволено, что не может быть у Мирай. Мирай — девочка, у которой в венах ядовитой змеёй прячется проклятье. Проклятая кровь. Проклятая жизнь. Всё вокруг — проклятое. И она шагает по своей личной дороге прямо в Ад. С ней всё будет хорошо, пока Дьявол на её стороне. Курияма считает Дьяволом свою кровь-кислоту. Но на самом деле в этой сказке Дьявол — мальчик с глазами цвета растопленной карамели. Акихито поистине хорошо умеет играть в оптимистичного дурака, любящего красоток в очках. Его небо над головой такое же фальшивое. Оно не голубое, на нём не плывут пушистые облака-пятна, напоминающие сладкую вату, его небо любит покрываться тревожными стёртыми линиями, похожими на вены. У Акихито в венах — свинец, в глазах — солнечная карамель, в улыбке — отчаянная горечь, которую не собьёшь сладкой конфетой. У него руки тёплые, по-настоящему тёплые, словно он греет их всё своё свободное время, держась рядом с каким-нибудь лесным костром. Самое настоящее тепло называют солнечным. У Акихито тёмно-пшеничные волосы, тёпло-карие глаза и тёплая улыбка; в общем, всё то необходимое, чтобы его все считали неунывающей частичкой солнца. Акихито, будучи учеником средней школы, играл в спектакле клоуна. Вот прямо самого настоящего, с белым гримом на лице, красным носом и рыжими волосами. Если быть более точным, то он играл шута, прислуживающего королеве, но одновременно с этим шут должен был поймать нужный момент и подлить ей в кубок с вином яд. Такая маска идеально ему подходит, она ещё с того момента вросла в кожу его лица, стала с ним единым целым. Акихито не собирается кому-то подливать яд — он просто является художником, умеющим красить небо над головой своими руками. Нужно безудержное веселье? Небо будет окрашено в лимонно-жёлтый. Нужно показать решимость? Кончик кисточки для неба будет в аметистовой краске. Акихито делает себе новое личное небо каждый день, вшивает заплаты-облака, чтобы они точь-в-точь были похожи на настоящие, ведь небо над его головой не должно упасть. Он улыбается каждый день, не грустит по пустякам, говорит, что многое в его жизни — сущий пустяк, а когда приходит в свою маленькую квартирку и готовит омлет с рисом, Акихито смотрит в зеркало, на своё отражение, улыбающееся ему самому так широко. Из-за того, что он с самого детства был один, Акихито научился многому по хозяйству. К примеру, шитьё. Уголки губ пришиты в улыбке — и этого не увидят даже самые зрячие. — Ты сильный, Акки, — Хирооми, в своей обычной манере спрятав холодные руки на его талии, шепчет ему слова едко-хитро. — Такие сильные существа вечно одни. Акихито отнекивается, пытается вырваться и просит снова не говорить таких глупостей дурацких. Его небо окрашено в зелёный, когда рядом с ним Хирооми и Мицуки, ведь они же его дорогие друзья, готовые всегда придти на помощь… кислотная ложь выедает его небо, пряча нужные части мозаики, и невозможно собрать всё заново. Остаются лишь старые заплаты, рвущиеся по краям, но и они не смогут спасти полностью умирающее небо. Построить небо своими руками? Окрасить небо, пачкая свои же пальцы в различных красках? Смотреть на новоприобретённое небо и беззаботно растягивать губы в улыбке? Это очень сложные задачи, но Акихито справляется. Не может не справляться, ведь всё его тело подобно бомбе замедленного действия, и Акихито не хочет знать, когда же всё привычное взорвётся. Акихито нужно сходить к психологу, отчаянно исповедаться, рассказать о своей детской фантазии: у каждого есть небо над головой, оно окрашивается, следуя по дороге эмоций и чувств. Акихито смотрит на Мирай. Над её головой висит слабое небо, сломанное пятнами с резными краями, и оно не восстанавливается. Совсем. Каждый раз, когда она снимает со своей правой ладони старые бинты и «обнажает» багряный меч, в её небе появляются новые дыры-пятна, сквозь которые могут проползти едким дымом все личные страхи и убивающие истины. Мирай не умеет зашивать заплатами небо, как это умеет Акихито. Возможно, она когда-то пыталась, но проклятая кровь разъела все первые попытки, сделав их безуспешными, и Курияма поняла, что всё это бесполезно. Проклятая кровь, значит, будет и проклятое небо. Акихито смотрит на Мирай. Её небо цвета монохрома. Словно небо несколько раз сжигали, собирали оставшийся пепел и им же красили едва регенерирующее небо. Словно кто-то заботливо шептал: «Бери, вкушай эту серость-монохром, впитывай всё это губами». И Мирай впитывала. Целовала выдранные перья, обратившиеся в этот горячий пепел, прижимала отчаянно к груди так, будто её израненное сердце в груди могло залечить их, говорила самой себе, что всё хорошо будет, что перетерпеть и это можно, ангелы не предадут, не убирают защитное крыло. А затем тихими шагами приходит смерть для Юи, и Курияма с горечью понимает, что ангелы не укрывают заботливо не только её, но и всех тех, кто рядом с ней не боится стоять. Её небо пало. Потому что Мирай в безопасности, пока Дьявол на её стороне. И всем известно: Дьявол любит проклято-павших. Таких, как Мирай и Акихито. — Я… похожа на нормального человека? — Я похож… на нормального человека? Вытаскивать друг друга из вод ледяного отчаяния, утверждать, что всё образуется, станет нормальным, — попросту глупо и ненормально. Они оба знают, что они не похожи на нормального человека. Нормальные люди не задумываются о личном небе, не спрашивают у самих себя, можно ли его окрасить насильно собственными силами, не проклинают это же небо, кусая губы. Мирай глядела на настоящее видимое небо, которое на похоронах Юи было издевательски-солнечным, и проклинала всё: проклятую кровь, свою глупость и небо. Акихито, попав под машину, лежал и видел лишь серо-тоскливое небо, а затем он плакал в свой тихой комнате, понимая, что небо его прокляло. Так легко забрало ветром счастливый билет, утопило в осенних дождях всю прозрачную веру, белыми облаками закрыло обзоры в будущее. «У таких, как ты, нет будущего», — сказало оно уверенным шёпотом. Удивительно, но тогда Акихито позабыл свою надоедливую манеру стоять всегда на своём. «У таких, как ты, проклятье становится заразной чумой», — вторило другое небо девочке-на-чьей-стороне-Дьявол. И для Мирай эти слова стали несмываемой печатью внутри. Мирай будет в безопасности, пока Дьявол на её стороне. В этой жестокой истории Дьявол — это Акихито. Поэтому он хватает акварельную краску и окрашивает небо Мирай в голубой — в цвет счастья и безмятежности. Акихито забывает о своём личном небе. А оно образовывает на своей гладкой зеркальной поверхности трещины, создаёт неприятный шум, показывает хаотичные обрывки будущего, где Апокалипсисом настоящего мира становится сам Канабара Акихито. Погружаясь в чужую боль, он забывает о своей собственной. Исцеляя гниющие раны в душе, он забывает о своих, спрятанных глубоко внутри. И это выходит ему острым боком — он превращается в то, во что боится превратиться, вставая каждый раз с кровати и встречая новый день. Небо с оглушительным гулом распадается на куски, испаряются части мозаики, а притаившиеся личные демоны шепчут истину: «Мальчику, который любит ломать законы личных небес, пора быть стёртым с лица земли». Его личное небо уже не спасти, оно сломлено, как умирающий от голода щенок в грязном переулке, время назад не вернуть, не сказать самому себе, что пора прекращать примерять всевозможные маски, что настоящее уже заждалось. Теперь Акихито будет платить. Его грех — то, что он до сих пор жив. Акихито падает. Мирай ловит его, забирает остатки старых красок и окрашивает его небо в голубой. Всё было бы хорошо, если бы они были нормальными. Но они не нормальные, поэтому Мирай исчезает, а Акихито приходится жить с этим. Твой грех, мальчик, в том, что ты до сих пор жив. Твой грех, девочка, в том, что ты до сих пор жива. Тонкое золотое колечко в его ладони приятно греет кожу, и Акихито всё помнит, но больше не окрашивает своё небо. Он помнит то прекрасное поле с подсолнухами и Мирай, плачущую от горя-счастья. Он помнит то безмятежное пространство и Мирай, попросившую его погладить её по шелковым волосам и сказать «спасибо». Акихито помнит абсолютно всё, поэтому становится моральным мазохистом — надо бы закопать эту горькую боль глубоко-глубоко, но ему не хочется, правда, не хочется. Когда её кольцо исчезает в мерцании, он бежит, лелея какую-ту странную надежду в груди, и думает, что вот-вот всё вернётся на свои места: он сможет называть её красоткой в очках и слышать её привычное «как досадно!». А потом через минуту он, забывая, как правильно нужно дышать, слышит над своей головой неожиданный треск. Под подошвой кроссовок что-то неприятно трескается, ломается окончательно, словно превращается в стекольную пыль, которая, подобно песку, просачивается сквозь пальцы. — Так… кто же… Акихито слышит треск над своей головой. У Акихито трескается небо. Окончательно. — … ты такой? Акихито понимает, что его небо падает и горит. Рыжие небесные подсолнухи сжигаются кислотным багряным дождём. Просто, понимаешь, мальчик, некоторым в счастье отказано.