Телефоны

– А вот ещё телефоны. Слыхал про телефоны? – Батя затягивается и густо харкает в огонь. Пламя шелестит в обрезке старой металлической бочки, бросая тени на стены бывшего ангара – то ли для машин, то ли под склад, сейчас уже не узнать. Мух нетерпеливо тянет шею: он здесь недавно, с месяц, ему ещё всё интересно, особенно если оно не пытается его сожрать или ещё как-то угробить. И со старшими ему повезло. – Неа, – отвечает он, – а что телефоны? Они же здесь не берут, только КПК работают. – Да не те, лопух, – ухмыляется Батя. – Старые которые, ещё на проводах. – А, эти. И чё с ними? Муху лет двадцать, не больше, он вряд ли видел проводной телефон не на КПП, но не идиот же – слышал, что старьё, и оттого интереса становится меньше. Он суётся ножом в банку с тушняком – нехитрый ужин сталкера в поле, и не видит, как ехидно хмурится Батя. – А то, что здесь они ещё работают иногда. Вот только кто по ним звонит – даже яйцеголовые тебе не ответят. – Да ну, – Мух отрывается от банки: байка интереснее, тем более что тушёнка как раз закончилась. Пустая жестянка летит в огонь и шипит оттуда остатками жира. – А кто? – Да говорят тебе, пустая твоя башка, никто не знает. Вот есть такая деревня, Гончаровка, слышал, мож?.. Если от северных Болот к Янтарю выдвигаться по дальней тропке – ну, только аккуратненько, чтоб в Мёртвый город не завернуть, конечно, – то как раз посерёдке где-то на эту деревню и набредёшь. Там ещё семейство чернобыльских псов на северо-востоке живёт, а они ж как волки: возле логова не бузят, охотой не промышляют, пока другие возможности есть. Ну или если сам к ним не полезешь по дурнине. Оттого никакая больше тварь в той Гончаровке не заводится: говорят, видели даже как-то, как псы кровососа отогнали. Охерительно, как по мне, – Батя выуживает откуда-то из карманов разгрузки сигареты и раскуривает очередную. – И аномалии в основном не то чтобы самые подлючие, ночевать можно. Так вот там один такой телефон есть. Посреди деревни дом полуразваленный – ну, там и деревня-то одно название, даже главная улица так заросла, что коли не знать, так и мимо пройдёшь не заметишь. И столбы с проводами все ржавым волосом давно поросли, да жгучим пухом... А телефон звонит. Мух подается вперёд, стараясь не упустить ни слова, и чуть не рушится в огонь, когда чурка под его задницей проворачивается от резкого движения, но, похоже, даже не замечает этого. – Как звонит?.. – Так и звонит, – Батя тоже склоняется над костром и понижает голос, отблески пламени превращают его лицо, изрезанное ранними морщинами, в жуткую деревянную маску, но Мух не первый раз видит его таким. – Говорят, если трубку поднять, можно голоса услышать. Что-то там про ЧАЭС, эксперименты и приказы. Через помехи хрен что разберёшь точно, но как будто из прошлого говорят, и кто-то ещё отвечает. И музыка на фоне играет – то ли гимн, то ли ещё что, но тоже старое, из Советов ещё. – Зона, – понимающим тоном тянет Мух: он уже чувствует себя ветераном и знает, чем можно объяснить все непонятки вокруг. – Ага, – кивает Батя. Рассказ ещё не закончен. – А иногда, говорят, можно услышать, как детский голос – вроде, девочка, но, опять же, хрена точно разберёшь – рассказывает считалочку. Раз – два – три – четыре – пять, будем в прятки мы играть, раз – два – три – четыре – пять, я иду тебя искать... В стенах брошенного ангара его голос звучит глухо и низко, вплетаясь в ночные шорохи. Когда он замолкает, становятся отчётливо слышны звуки Зоны снаружи: тяжелый, на грани слышимости, гул трамплина сразу за воротами, далёкая перестрелка где-то со стороны Свалки, собачий перелай в соседней рощице. Зона никогда не спит. Мух ежится и молчит. – Это ещё ничего, – продолжает Батя. – Попервоначалу даже фартит, Глобус, говорят, через пару дней, как считалку словил – абсолют нашёл, а Данька Метчик какой-то уникальный арт подобрал, причём случайно вообще, на ровном асфальте прямо, и там до него за пару часов долговский квад прошёл – ничего не видел; Метчику за него научники туеву хучу бабла отвалили. Батя сплёвывает в огонь и вздыхает. – Вот только не впрок оно им пошло. Глобус прибыль пропил, да по пьяни сцепился со свободовцами – они его так отмудохали, что он теперь дальше бара и не ходит, боится, да и куда ему, убогому – на побегушках у бармена так и живёт, хоть что пожрать есть. – А Метчик? – А Метчика бандитьё обобрало, когда он с Янтаря топал, довольный, как главная жаба на болоте. И прибытка лишился, и даже приличное шмотьё сняли, что было, чуть не голого по болотам пустили, с одним ножом и КПКшником, но повезло, ага – до Доктора дополз как-то, тот его потом к Агропрому вывел, а дальше уж вольные сталкеры помогли. Но больше он, говорят, ничего толкового с тех пор не находил, да и не ходит в глубину, у Кордона сидит. Так-то. По Муху видно, что его пробрало, он смотрит в огонь и что-то себе усердно думает, но Батя не собирается останавливаться. – Но это ещё ничего. Хуже, если трубку поднимешь, а там девочка смеется. Смеётся и дядю Сашу Гондураса спрашивает. Вот это реальная жопа. Потому что Санька Гондурас ещё в прошлом году на Болотах сгинул, а кто этот вопрос из трубки слышал – ни один дольше трех дней не прожил, все покрылись. Вот тебе и Зона. Мух отрывает взгляд от костра – таки надумал, и спрашивает: – Так это, Батя, а зачем трубку-то брать? Если оно так, то шли бы себе мимо, что ли... – Думаешь, один такой умный?.. Не слыхал я ни от кого, чтоб звонок услышали и трубку не взяли. Так что варианта два: или таких нет, или... – Или никто не дожил, чтоб рассказать, – внезапно заканчивает за него Хвост, вроде как дрыхнувший по другую сторону костра. – Кончай трепаться, Батя. Выходить под рассвет, спать не даёшь. И хватит малого запугивать. Слышь, Мух, нет в Зоне никакой Гончаровки. Метчик сроду дальше Свалки не ходил, ему нах это не надо, он татухи бьёт и живёт с этого, а не с артов, а Глобуса краем Выброса чутка зацепило, с тех пор дурной и руки трясутся. Развели тут... Сказочники. – Вот же ж какой ты Хвост, когда ты облом натуральный? – ржёт Батя, глядя на ошарашенную рожу Муха. – И хватит уже в костёр харкать, – Хвост переворачивается спиной к огню и туже укутывается в спальник: ночью в Зоне холодно. – Разбуди меня через пару часов, сменю.