Хвост

– А почему он Хвост? – полушепотом, оглядываясь в сторону, куда отошёл их проводник, спрашивает Мух. – А почему ты Мух? – лениво парирует Батя. Костер трещит, выбрасывает сноп искр, и они скрывают, как немедленно супится Мух. Потому что это как напоминание, что он неполноценный ещё сталкер, его в группу взяли даже не отмычкой, а так – рюкзак тащить, пока настоящие сталкеры путь прокладывают. Ну и ещё потому, что вспоминать своё «крещение» ему не особо-то хочется... Но почти против воли он вспоминает: как шагнул с пару месяцев назад – или больше? тут сложно уследить за временем, да и кому это, в общем-то, надо?.. – в освещенный огнем круг в «деревне новичков». – Ну, – сказал ему тогдашний его проводник, нанятый в одном из безликих полувоенных городков, выросших за последние годы вокруг Зоны, – на Кордон я тебя вывел, под расчёт. Дальше сам. Выключил фонарь и скрылся с глаз в ночной темноте: тогда Мух – который ещё не стал Мухом, а был просто Санькой – впервые ощутил тот почти животный ужас, который выползает откуда-то из поясницы и растекается по позвоночнику, требуя немедленно бежать или хотя бы стрелять – очередью, от бедра, поворачиваясь вокруг себя и вопя во всё горло... На счастье, огнестрела с собой тогда у Саньки не было, поэтому он застыл на месте и изо всех сил зажмурился, сжимая кулаки так, что на ладонях наверняка останутся вмятины от обгрызенных почти до мяса ногтей. Ночь немедленно наполнилась звуками: далекий собачий, не то волчий вой, непонятный, но явственно неживой треск со стороны дороги – они с проводником сошли с асфальта буквально несколько минут назад; странный, непонятный звук откуда-то издалека: словно схлопнулись гигантские ладони в пушистых мягких варежках, наполненных шуршащей мишурой – и чей-то визг на фоне; ещё более далекий вопль – вроде бы человеческий, но Санька не хотел бы узнать, отчего человек может так кричать. И смутное бормотание на грани слышимости; Санька напряженно вслушался и распахнул глаза: люди!.. здесь рядом люди! И восстановившимся без фонаря зрением увидел костер – совсем недалеко, метров тридцать или чуть больше, просто за кустами и оттого едва заметен. И ломанулся через эти самые кусты напрямик, быстрее, туда, к людям. Позже, вспоминая этот момент, Санька сам удивлялся своему везению: без детектора, не зная местности, не зная даже этих людей – а с этого проводника могло статься вывести его на стоянку бандитов, как много позже он узнал, – он не влетел в аномалию, не рухнул в колодец, его даже не пристрелили: видимо, поняли по звукам, что это человек. Он и правда ведь запаниковал тогда. И от ужаса отчасти освободился, только выломившись из зарослей в освещенный круг и увидев сидящих вокруг костра людей. – И кто это к нам пожаловал? – тут же спросил один из них; лицо его заросло бородой почти до самых бровей, а голос был прокурен и сипл, но Саньке показалось, что он ничего прекраснее не видел и не слышал. В резких изломах теней, на самом деле, практически невозможно разобрать лиц, и Санька тогда еще не знал, что скоро привыкнет видеть людей такими: вольным сталкерам нечасто выпадает ночевать в местах, где есть электричество, а днем друг на друга пялиться некогда, да и не много разглядишь через противогаз, забрало шлема или хотя бы натянутую до переносицы бандану. – Я... – в горле заскребло, и сталкерам пришлось ждать, пока он не прокашлялся, – Я это... новичок. – Вижу, что новичок, – усмехнулся бородач, а рука его медленно убралась с рукояти ножа, торчащей из-за берца (это Санька тоже вспомнит много позже), – звать-то тебя как?.. – Я... – Санька подзавис, потому что проводник успел ему рассказать, что в Зоне по паспорту не называются, но погоняла он себе пока не придумал. Поэтому что вспомнил, то и назвал. – Ос. Ос, да. Классе в третьем кто-то решил, что Остапчук – слишком длинно, так что Санька сначала стал Остапом, а потом уже и просто Осом. – Ос – это такой балшой паласатый мух? – с утрированным акцентом спросил кто-то сбоку. – Нет, – ответили ему с другой стороны, – балшой паласатый мух – это шмэл, а вакруг ос вертытся Земля. Внезапно Санька осознал, что все взгляды направлены прямо на него – выжидающие: что-то он на это скажет? – и удушливо покраснел. – Нэ, – сказали справа, – нэ ос. Сталкеры дружно заржали, а бородач сказал: – Ну, чего ноги мнёшь? Садись уж, – он показал на место рядом с собой и добавил, усмехнувшись: – Мух... Так Мух стал Мухом, но рассказывать об этом Бате не желал; тем более Хвосту, который вообще был как из комиксов: суровый, молчаливый и неулыбчивый, перед таким хотелось быть героем, чтоб заметил и похвалил. А в том, как он получил имя, ничего геройского не было. Поэтому Мух бурчит на вопрос Бати: – Так... Прилепилось... – и утыкается взглядом в огонь. – Вот и ему прилепилось, – хмыкает Батя. Потом смотрит на Муха – тот сейчас воплощенное уныние – и раскалывается: – Да ничего такого особенного, ваще-т. Раньше он и правда хвост носил. До середины спины, что ли, я слышал. – Состриг, потому что неудобно и мыть негде? – тут же придумывает Мух. В голосе слышна надежда на то, что не всё так банально; Батя немедленно её оправдывает: – В жарку попал. У Муха глаза распахиваются, и Батя просто не может удержаться от продолжения: – Ну, то есть, как попал – краем зацепило, а то хрен бы он с нами тут ходил, конечно. Но обгорел, а как же: волосы под ноль, морду лица попалило ещё. Видел же, какие губы у него? Мух кивает: у Хвоста и правда губы странные – тонкие и бесцветные, словно и нет их, а только заживший шрам на месте рта; когда Хвост улыбается – он делает это редко, и выходит у него криво, – Муху кажется, что лучше бы и не улыбался, хотя, может, это оттого, что Хвост улыбается обычно, глядя в прицел своей снайперки. – Кожу на лице ему Доктор спас, несколько артов, говорят, потратил... – в голосе Бати слышно легкое удивление, словно он не может поверить, что кто-то будет тратить артефакты на такую ерунду. – А губы такими и остались всё равно. И голос. Мух снова кивает: голос у Хвоста сиплый, бесцветный. Да и сам бы он был таким же – никаким, если бы не взгляд. И не то, как он иногда встает и уходит в темноту, и говорит, что сходит проветриться, а с утра они находят неподалеку пару-тройку трупов: зомбаков там или даже бандитов. И не всегда на них пулевые, иногда Хвост предпочитает нож. Он пугает Муха, но все равно: Мух хочет стать таким же, когда вырастет... То есть, он, конечно же, уже вырос – скоро двадцать, и пора бы ему отделаться от этой глупой привычки про «когда вырасту». Но он все равно хочет стать таким. – А волосы он с тех пор так и не отрастил, – заканчивает Батя. В тот же момент за его спиной из темноты выныривает Хвост, словно ждал окончания байки. – Снова небылицы сочиняешь, Батя? – невыразительно говорит он. – Что на этот раз? Мух усиленно пялится в огонь и делает вид, что его тут нет. – Мух? – тем не менее, Хвост обращает на него внимание. – Он тебе ещё не рассказывал, что я на самом деле Бэтмен? – Нет, – горячо отрицает Мух и тут же переспрашивает: – А разве... А ты разве?.. Хвост с Батей переглядываются и ржут, наверняка распугивая окрестную ночную нечисть. И нет ничего пугающего ни в смехе Хвоста, ни в его взгляде: наверное, Мух сам себе это придумал. Хорошо, пусть так и будет, решает Мух и тоже смеется.