Don't lose yourself

Вдох-Выдох. — Ну что ты, уже всё? Насмешливый и одновременно надменный голос прозвучал над самым ухом. Курото дёрнулся, но крепкие цепи удерживали руки над головой, не давая возможности высвободиться. От рывка руки заныли, хотя Курото уже начало казаться, что они онемели и атрофировались до такой степени, когда ничто уже не было в состоянии их потревожить. Ошибался. От трения цепи о кожу раны на запястьях снова открылись и начали кровоточить. Курото почувствовал, как горячие капли скатываются к плечам, оставляя неприятные следы. Каденция обогнул стража, наблюдая за его тщетными попытками высвободиться. Он удерживал его тут сутки. Или несколько. Курото сбился со счёта. Время в этом подвале замирало, почти не двигалось, будто издеваясь. За тот срок, что он висел, прикованный цепями, даже Каденция успел насытить своё желание видеть боль и муки. Теперь ему явно доставляло извращённое удовольствие наблюдать, как страж отчаянно хватается за жизнь. — Тебе так хочется жить. Ты ведь так и не отомстил за своего напарника, верно? — Каденция отвернулся к столу, снимая фуражку и скидывая тяжёлый китель. Он замешкался, а когда повернулся обратно, в руке в тусклом свете факела поблёскивала плеть. Плеть с тонкими хвостами и острыми наконечниками, прикреплёнными к каждому из них. Курото уже был знаком с ней, и теперь стоило ему кинуть на неё взгляд, как спина начинала болеть с новой силой. При тусклом свете Каденция выглядел ужасающе, словно надел маску смерти. Тёмный Генерал зашёл за спину — Курото напрягся, зная, чего ожидать, но тут же постарался расслабиться. Когда мышцы напряжены, боль чувствуется сильнее. Страж вслушивался в окружавший его крошечный мирок комнаты. Каждый скрип, свист или стук могли сказать о многом. Однако удар всё равно был неожиданным. Спину обожгло раскалённым огнём, Курото выгнулся в немом крике — голоса уже не было. Связки были передавлены после того, как Каденции надоело заглушать звуки, рвущиеся из груди стража. Он просто накинул верёвку и затянул что есть мочи. Курото выл, захлёбывался, пытаясь сделать вдох. Когда верёвка всё же была ослаблена, Курото понял — теперь он не может вымолвить ни слова. Он чувствовал себя так же, как и напарник, Оборо, в свои последние минуты. Тот тоже открывал рот, пытался что-то сказать, но звуки его голоса не долетали до Курото. Тогда он потерял любимого и родного человека. Они оба были слабы перед Каденцией, и новый напарник, которого Курото только-только принял, тоже был беспомощен перед такой силой. Это и заставило стража закрыть его собой, позволяя утащить себя в этот ад. Второй удар вернул его из мучительных воспоминаний в не менее ужасную реальность, где он всё ещё не мог дать отпор этому демону. Он знал, что вместо спины у него уже кровавое месиво, даже не успевавшее покрыться коркой перед новой встречей с плетью. Раны явно были воспалены, Курото мог чувствовать это, но ничего не мог изменить. — Ты слаб, — вкрадчиво произнёс Каденция. — Ты очень-очень слаб. «Убей меня, — думал Курото. — Убей и не издевайся». — Я убью всех, кто тебе дорог, — обещал безумный Генерал, замахиваясь плетью в третий раз. Больше всего Курото хотел потерять сознание, умереть, сойти с ума или раствориться в себе, лишь бы не чувствовать всей полноты оглушающей боли. Но это казалось недостижимой мечтой, а всё, что он мог — болтаться на цепи, как провинившаяся собачонка, которую наказывал хозяин. Курото видел лишь красный. Красный был везде: в Каденции, в этой маленькой комнатушке с многочисленными красно-чёрными подтёками на стенах, он сам пропитался мерзким красным цветом. От солоноватого привкуса крови тошнило, в горле стоял ком. Удар ладонью по щеке отрезвил — очевидно, Каденция понял, что Курото замкнулся в себе и уже не чувствует боли, и решил это исправить. Сколько ударов было? Как глубоко они вошли? Видно ли сейчас его белый позвоночник или уже лёгкое? Во рту появился металлический вкус, и Курото, подавив очередной рвотный позыв, сплюнул кровь. Каденция казался призрачным, нереальным и мутным. Курото отстранёно задумался, когда он в последний раз спал? Но как только ему удавалось закрыть воспалённые глаза, он видел, как к нему подходит Оборо. Снова и снова, он подходил, улыбался, а потом появлялся Каденция. С Оборо сдирали кожу, он кричал, срывая голос, бился в агонии, но не умирал. Когда с кого-то снимают кожу, от этого не умирают. Не сразу, это точно. Кусочек плоти за кусочком. Взору открывались обнажённые мускулы, мышцы, будто напарника одели в красные одежды. Это больно. Это чертовски больно. Но от этого не умирают. Он чувствовал эту боль как свою собственную, будто мучили не Оборо, а его, Курото. В какой-то момент им помешали, пришедший отозвал Каденцию, и Курото попытался отвлечься, вспомнить Сенширо, который уже точно где-то недалеко, который придёт за ним и заберёт из этого ада. Теперь Курото пообещал бы ему, что больше не станет хмуриться, постарается не быть таким замкнутым, и вообще, пообещал бы всё что угодно. Только бы забрали. Сердце едва билось, с трудом, словно делая хозяину одолжение. Незаживающие раны болели всё сильнее, сил пошевелиться не было. Краем глаза он увидел зеркало, в котором отражался: с опущенной головой, красными полосами по всему телу, весь в лохмотьях. Он бы так хотел потерять себя, поменяться местами со своим отражением и ничего не чувствовать. Где-то вдалеке раздался грохот. Вдох-Выдох.