Безумный король

Не то чтобы Оберин Мартелл был плохим юристом, но у него, как и у каждого человека, были свои слабости. Григор Клиган, одним своим видом внушавший судьям желание поскорее закончить "на сегодня", уверенно оперировал доказательствами, рубил воздух рукой, точно острым клинком. Оберин же всегда юлил, вихлял, не скрывал собственных эмоций. И когда судья объявлял о своем решении, по рядам прокатывался ропот: уже которое по счету слушание заканчивалось одним и тем же — Рейегар Таргариен не имел оснований претендовать на отцовский бизнес. По сути, фирмы как таковой уже давно не существовало — холдинг Роберта Баратеона поглотил ее, — но Рейегар усиленно сопротивлялся, привлекая лучших адвокатов "Дорн-Кампани". Однако апелляции раз за разом отклонялись, а судебные заседания выигрывали Ланнистер с Баратеоном. Под конец каждого суда Рейегар вскакивал с места и начинал кричать через зал, а Роберт Баратеон заходился глухим хохотом и выбрасывал вперед руку в известном жесте. Клиган откашливался с хрипами, Мартелл прикрывал глаза и с силой давил на веки кончиками пальцев. Тайвин Ланнистер — тот самый человек, который, как утверждал Рейегар, и "упек" Эйериса Таргариена в клинику для пациентов с неустойчивой психикой, — Тайвин Ланнистер молча вставал и покидал зал суда. Предмет спора был непрост: начал ли бизнес Таргариена "сдавать" раньше, чем тяжелая болезнь подкосила главу компании? Эйерис всегда был эксцентричным, непоследовательным, неосторожным управленцем, а после скандала и длительной тяжбы с "Даскиндэйл" стал допускать множество просчетов, начал терять сторонников. Фирма была на грани разорения. Много позже стало известно, что в тот роковой момент документы были переоформлены на Тайвина, первого помощника директора корпорации. А вот интересы сына Эйериса, Рейегара — юноши честолюбивого, отнюдь не глупого, но способного повторить многие ошибки отца, — учтены не были. Позже контрольный пакет акций "Кингслэнда" был передан Роберту Баратеону, зятю Тайвина Ланнистера. Молодые Таргариены оставались без наследства. Свидетели обвинения утверждали в один голос, что Эйерис уже тогда был недееспособен и не мог принимать взвешенных решений. Защита же настаивала на том, что Эйерис, увидевший в передаче власти единственный способ спасения своих денег, был полностью вменяем, однако подвергался жестокому прессингу со стороны сына, который, в конечном счете, и довел отца "до ручки". "Ебаный пидор!" — адресатом этой реплики, принадлежавшей Рейегару, вполне могли быть и его собственный адвокат Мартелл, не делавший большого секрета из своей сексуальной ориентации, и ответчик Тайвин Ланнистер, и сам Эйерис Таргариен, проходивший принудительное лечение и потому отсутствующий на заседаниях. Всем было хорошо известно, что Рейегар отца ненавидел, и эта антипатия играла на суде не в его пользу. Кажется, за все время, проведенное Эйерисом в клинике, сын так ни разу и не навестил его, а еще запретил появляться там своему младшему брату: по словам Рейегара, Визерис мог слишком многого набраться от своего безумного родителя. А вот дочь Эйериса была хорошо знакома персоналу: Мормонт привозил ее втайне от братьев. Она смотрела на отца с жалостью и ни в чем его не обвиняла, только обещала, что ни за что не отступит и найдет способ отомстить узурпатору. Было удивительно, как этой хрупкой девушке с ангельским лицом хватало сил обнимать отца настолько крепко, что он постанывал и болезненно кривил губы. Картина была трогательной и очень-очень грустной: белокурая красавица — и изможденный, хилый, полупрозрачный старик, которому еще не исполнилось и пятидесяти, а он уже сгорел, сгнил изнутри, окончательно потеряв возможность жить в гармонии с другими людьми и с собственной личностью. Эйерис Таргариен страдал диссоциативным расстройством идентичности — по-простому, раздвоением личности. Это началось давно, и долгое время воспринималось как легкое дурачество, оригинальная выдумка сумасбродного богача, возомнившего себя чуть ли не королем целого народа. Он никогда не был особенно внимателен к подчиненным или родне, и некоторые странности его поведения долгое время воспринимались как неприятная данность. Условия работы в его корпорации отличались особенной дисциплиной, а сам Эйерис обладал довольно жестоким нравом и сложным характером, однако предложения сжигать провинившихся сотрудников заживо были восприняты неоднозначно. Он был большим оригиналом и обладал отменной фантазией, но со временем шутки и эксцентричные выходки заставили усомниться в его психической стабильности. Тайвин Ланнистер уже знал, чем закончится дело, когда, заручившись поддержкой специалистов, предложил Эйерису пройти обследование. "Несколько дней" — сказал он, и Эйерис уже не мог бы вспомнить, как отреагировал на это — воодушевился, планируя угодить Тайвину, или рассердился, предчувствуя разлуку. А может быть, и то и другое, с разницей в пару минут. Частая смена настроений не была симптомом болезни, но являлась личным качеством Эйериса, натуры излишне эмоциональной, склонной к истерии. Не слишком свойственные мужчине качества — как и симпатия к своему помощнику, длившаяся без малого четверть века. Никто даже не задавался вопросом, связывало ли их что-либо после того, как не отличавшийся особым интересом к плотским удовольствиям Тайвин овдовел. Но Рейегар выкрикнул ту самую фразу в зале суда не просто так, а потому что природа не обделила его отцовской восприимчивостью к деталям. А вот Джейме Ланнистер, однажды не вовремя вернувшийся домой из рабочей поездки, так и не понял, что именно делал на дорожке перед отцовским домом Эйерис Таргариен, уже на протяжении долгого времени вроде как живущий в клинике. Спросить отца, тогда сошедшего с порога вслед за Эйерисом, пригвоздившего к земле одним своим взглядом, Джейме не посмел. К тому же, Эйерис повел себя странно: он очень бурно и искренне обрадовался. Он уже готовился сесть в машину Тайвина, но заметив вылезавшего из такси Джейме, выскочил на дорожку и попытался его обнять. Он потрепал Джейме по светлым — почти как у него самого — волосам, и назвал его любимым сыном. А потом, видимо, желая что-то сказать Тайвину, обернулся. И его почти запихнули в машину, придерживая голову, которой лишние удары были бы очень некстати. Джейме проводил взглядом автомобиль, находясь в полной растерянности. В машине Эйерис ликовал. После выходных, на время которых Тайвин забирал его из больницы, у него частенько было подобное настроение. "Наш сын, представляешь! Воспитали такого красавца!" — не унимался бедняга, то и дело оборачиваясь, пытаясь разглядеть Джейме в клубах пыли. Тайвин отвечал сквозь зубы. Чувства, с которыми Эйерис покидал его дом, обычно не совпадали с теми, в которых он прибывал в клинику. Зачастую врачи встречали уже шумного, озлобленного, агрессивного человека, со слезами на глазах отбивающегося от любых попыток остановить его истерику. "Ненавижу! Ненавижу тебя, — кричал Эйерис, брызгая слюной, и корчился, точно в припадке. — Ненавижу! Не смеешь! Королевский Десница не смеет отвергать меня! Вспороть тебе брюхо… сжечь!" Персонал смотрел в сторону Тайвина с сочувствием, медсестры шептались, глядя на его бесстрастное лицо. Любой подобный случай уменьшал шансы Эйериса на пересмотр диагноза, а кое-кто из медиков знал, с каким трудом Тайвин Ланнистер выбивал разрешение забирать своего бывшего шефа домой. Влиятельность и деньги не играли существенной роли, если речь шла о безопасности пациента, но несколько раз Эйерис Таргариен все же покидал клинику. И в назначенный день, выходя навстречу своему благодетелю, не упускал возможности лишний раз выставить на всеобщее обозрение собственную исключительность. Например, он отбрасывал в сторону вещи и неожиданно притягивал Тайвина к себе в попытке поцеловать в губы. Иногда — успешной. Тайвин был мрачнее тучи. Радовать зевак представлениями он не желал, поэтому лишь оказавшись за тонированными стеклами, больно выкручивал Эйерису руку. Часто именно такие моменты эмоционального накала и замыкали в голове Эйериса нужный ключ. И тогда он задирал подбородок, неестественным жестом складывал руки на груди, его поза становилась вычурной, а голос — капризным и требовательным. Эйерис Таргариен "вспоминал", что он король, и не какой-нибудь захудалой провинции, а огромного средневекового государства, занимавшего целый континент (ни того, ни другого, конечно, не нашлось бы на современных картах). Как и любой несчастный, страдающий подобным расстройством, он не мог вспомнить, как оказался в машине, куда ехал, и почему в салоне отсутствовали фрукты и вино для монарха. Он напрягался, начинал сердиться и сквернословить, придумывал новые способы казней для водителей попутных машин. Эйерис не помнил своей настоящей личности, не помнил ничего, но узнавал Тайвина: в его фантазиях тот был главным королевским советником, волевым и надежным человеком. И самым верным из всех лордов и леди, Эйерис был уверен. А еще Тайвин Ланнистер был его любовником — эту деталь покореженное болезнью сознание Эйериса не упускало. Одной из главных причин диссоциативного расстройства по заключению специалистов был сильнейший многолетний стресс. Как и у всех людей, в качестве защитной реакции психика Эйериса блокировала воспоминания и мысли о травмирующих событиях, будто складывала их в отдельный ящик "на потом", чтобы позже выработать стратегию поведения и методы решения проблем. Справиться было бы проще кому-то другому, наделенному властью и ресурсами, — так от основной личности отделился король, в чьих венах текла кровь дракона. Стрессов было немало и в детстве Эйериса (он был сложным ребенком), и в юношестве (отношения с девочками не складывались, женитьба на Рейелле была прихотью отца), и в зрелом возрасте. О последнем много знал психоаналитик Эйериса, точнее, каждый из его психоаналитиков, не задерживавшихся при нем надолго. Конфликт с Рейегаром подливал масла в огонь. А еще Эйериса тревожило его особое отношение к Тайвину, регулярно проявлявшееся потом во время обострений, когда поднимая телефонную трубку в своем офисе, Тайвин Ланнистер слышал приказ немедленно приехать к своему королю. "Сейчас! Ты слышал, что я сказал?!" Королю было позволено все. Король имел неограниченную власть над всеми людьми, в том числе и над своим советником, которого бизнесмен Эйерис Таргариен хотел всегда держать при себе. Двадцать лет назад у Эйериса не было ни единого шанса на взаимный интерес со стороны Тайвина, но после смерти Джоанны Ланнистер все изменилось. Не питая особой любви к собственной семье, Эйерис тяготел к этому, как казалось, идеальному во всех отношениях союзу двух умных, независимых людей. Тайвин был суров, Джоанна — хитра, и именно она изначально вызвала у Эйериса симпатию: в отношениях с мужем она была лидером, прекрасно знала себе цену, и сам Тайвин смотрел на нее с уважением. Эйерис увлекся ею почти сразу после собственной свадьбы: Джоанна была подругой невесты, и, на взгляд Эйериса, во время церемонии выглядела куда привлекательнее нервной, болезненно бледной Рейеллы. Эйерис не видел ничего предосудительного в адюльтере, но первые же его попытки затесаться между супругами были пресечены изящно и беспощадно. Эйерис негодовал и был восхищен. Добиться расположения Джоанны стало своеобразным видом спорта, судья же, коим служил счастливый муж, наблюдал за потугами Эйериса с недоумением, и не предпринимал никаких действий. Эйерис не пытался быть осторожным. Его не останавливало ничто: ни рождение собственного первенца, ни болезнь супруги, ни беременность Джоанны. Когда на свет появились близнецы – Серсея и Джейме Ланнистеры, Эйерис поручил Тайвину какое-то неотложное и очень важное дело, а сам объявился в клинике с букетом цветов. И позже, наблюдая воссоединение счастливого семейства, не мог скрыть удовольствия при виде напряженного Тайвина. Он довольно скоро осознал, чего именно пытался добиться своими ухаживаниями за Джоанной — разговоров о себе, внимания и даже ненависти человека, зачастую взиравшего на него с холодным презрением. Младенцы были невероятно красивы, в отличие от Рейегара, родившегося недоношенным и слабым, и Эйерис демонстрировал невиданную щедрость, посылая новорожденным Ланнистерам дорогие подарки. Он приезжал на Кастерли-Роуд с дружескими визитами и просил принести маленького Джейме, покачивал его на руках и посматривал на Тайвина, плотно смыкавшего губы. А потом лучезарно улыбался, не глядя отдавал ребенка матери и кивал в сторону отца — "Этот мне нравится больше". Рейелла обладала слабым здоровьем и никак не могла забеременеть во второй раз, потом последовала череда выкидышей, и Эйерис, никогда особо не любивший жену, отдалился от неё ещё больше. Зато проявил искреннее сочувствие Тайвину, когда тот внезапно потерял отца. Эйерис настоял на оплате части расходов и почти на год поселился в доме на Кастерли-Роуд – лишь для того, чтобы быть ближе к предмету своего интереса. Эйерис никогда не был гомофобом. И со временем женская симпатия показалась ему не столь ценной, как симпатия Тайвина Ланнистера — того, кто, даже работая на Эйериса Таргариена, никогда ему не подчинялся. И, в отличие от Джоанны, Тайвин решительно игнорировал направленное на него внимание. Он был поглощен работой — к ней Эйерис ревновал своего заместителя едва ли не сильнее, чем к жене. До тех пор, пока та была жива. Вопреки ожиданиям, в связи со смертью Джоанны Эйерис Таргариен не почувствовал ровным счетом ничего, кроме того, что теперь его руки оказались развязанными. Тайвин долго носил траур, стал более замкнутым и молчаливым, не демонстрировал потребности откровенничать. Впрочем, близких друзей у него все равно не было. Он был человеком, в списке мотиваций которого ответственность перед семьей всегда стояла на первом месте, и, зная это, Эйерис сделал все возможное, чтобы стать членом его семьи, занять место, которое теперь пустовало. Что сделал овдовевший Тайвин? Разослал детей по частным школам, а сам зарылся в бумаги, и Эйерис не мог бы найти лучшего случая, чтобы обратить на себя внимания, стать ближе. Теперь, если это и было спортом, то походило на любительскую шахматную партию, ходы которой Эйерис старался продумать заранее, но чаще всего действовал по наитию. Он не был навязчив — одному Богу известно, скольких сил ему это стоило, — но отличался настойчивостью. Они много работали вместе, коммуникабельность и творческий подход одного дополняли обстоятельность и серьезность другого. Тайвин Ланнистер знал, как следовало вести диалоги с партнерами, к каким людям обратиться по тому или иному вопросу, где раздобыть нужную информацию; Эйерис приходил на переговоры и всех очаровывал. Тайвин внимательно слушал, скашивал глаза, смотрел с прищуром, а Эйерис чувствовал на себе взгляд и воодушевлялся. Он был изобретателен, ухаживая тонко, и не всегда был уверен, что Тайвин Ланнистер, с головой ушедший в работу, замечал, чего хочет его шеф. Вместо важных документов, которые Тайвин ждал в Нью-Йоркском офисе, Эйерис присылал из заграничной поездки свои фотографии: гибкая фигура, задрапированная сувенирным хитоном, лицо крупным планом — и гроздь алого винограда у губ, горы — и закат цвета крови. "Жаль, что ты не поехал со мной! — писал Эйерис, потому что действительно от души сожалел об этом. И добавлял: — В другой раз я не позволю тебе отказаться!" У Тайвина совершенно не было чувства юмора, но Эйерис и не стремился шутить. Тайвин наблюдал за ним — молодым, красивым мужчиной, фонтанирующим эмоциями и новыми идеями, способным и на самые неожиданные поступки, и на молчаливое выжидательное присутствие рядом. Тайвин видел человека, наделенного и испорченного властью, инфантильного, эгоистичного, самоуверенного, при всем этом достаточно обаятельного и находчивого, способного привнести в жизнь Тайвина то, чего не нашлось бы в пыльных комнатах старого фамильного дома или среди бумаг, разложенных на рабочем столе по линейке. Наверняка, Эйерис чувствовал, что делает благое дело, стремясь заинтересовать Тайвина в себе и в жизни, и это было по-своему занятно, хоть и не всегда уместно. Со смертью Джоанны семейное счастье Тайвина разбилось вдребезги, но позиции в "Кингслэнде" укрепились, а бизнес процветал. У Тайвина оставался наследник, оставалась дочь Серсея, которую можно было выгодно выдать замуж, и дом его пустовал все реже. Эйерис позаботился об этом. У него было много времени: Тайвин, без сомнения, любил покойную супругу, и потому Эйерис, не видя конкурентов, медлил, проявляя искусство дипломатии, тонко манипулируя эмоциями. Он видел себя большим интриганом и любил балансировать на грани. Он был уверен в победе, по собственному мнению, обладая исключительным набором положительных качеств. Так он совсем заигрался и пропустил момент, когда в один прекрасный день утомленный недомолвками Тайвин заставил его расставить все точки над i — даже отвлекся от работы ради такого случая и, устало посмотрев, спросил: "Чего ты хочешь, Эйерис?". И Эйерис плавно шагнул к нему, сидевшему в кресле, красиво выгнул брови в ответ на тяжелый взгляд и честно ответил: "Тебя". Тайвин никак не показал, что услышал его и понял. Но глядя в неподвижное лицо, Эйерис не отчаялся, а просто подошел еще ближе и начал расстегивать Тайвину рубашку. И Тайвин не остановил его. Эйерис постарался задействовать каждый мускул в теле, чтобы сделать свои движения максимально мягкими и осторожными. Инициатива исходила от него, и то, что Тайвин позволял теперь раздевать себя, лишало Эйериса второго шанса. Эйерис доверился инстинкту. Как бы ни тосковал по ласкам, он не пытался доминировать или давить, не торопился, гляда прямо в глаза Тайвина и расстегивая его ремень, касаясь теплой кожи на талии. Ему было страшно потерять этот взгляд. Он чувствовал грань и подчинялся, а не нападал, он предлагал один из возможных вариантов. И обнажив Тайвина по пояс, легонько толкнул его в грудь, а потом потянулся к собственным брюкам. Триггер щелкнул, устойчивость нарушилась. И в следующее мгновение Эйерис уже лежал на гостевом диване и дышал в кожаную обшивку. Он не ошибся: Тайвин нуждался в том, чтобы сбросить напряжение, как физическое, так и эмоциональное. Поэтому нежности Эйерис не ждал. Неудовлетворенность Тайвина, скопившаяся за месяцы, стоила Эйерису довольно жесткого и не слишком хорошего, по общим меркам, секса: он ничем не запасся для смазки, и испытал действительно сильную боль. Но если бы не несколько вечеров, проведенных в душе с мыслями о Тайвине, было бы еще хуже. Поэтому Эйерис полностью отдался силе, вдавившей его в диван: постарался максимально расслабиться, приспособиться, поймать ритм толчков и двигаться навстречу, он терпел вязкую боль в вывернутых суставах и острую — там, где слюна и смазка смешивались с кровью. Все это было непривычно как для одного, так и для другого. Но когда Тайвин, зажмурившись, бурно кончил и, не сказав ни слова, перекатился на другой конец дивана, Эйерис рассмеялся от радости. Ему было больно так, будто его избили палками, но он чувствовал себя счастливым. И он потянулся за Тайвином, прильнул щекой к горячей спине, оплел руками торс в золотых волосах. Тайвин запрокинул голову и больше не сделал ничего — это позволило Эйерису обнимать его так долго и так крепко, как хотелось. На следующий десяток лет Эйерис завязал с делами компании и полностью отдался долгожданным отношениям (Тайвин Ланнистер не допустил бы "интрижки" или "просто секса", только "отношения"). Эйерису, наконец, сыграли на руку те личные качества, которые считались наибольшей помехой на пути к предпринимательскому успеху: эмоциональность, взбалмошность, мечтательность и откровенное желание нравиться. Они были призваны компенсировать хладнокровную сдержанность и бескомпромиссность Тайвина Ланнистера — как в быту, так и в работе. Фирмой Тайвин управлял сам, Эйерис лишь подписывал нужные бумаги. А потом придирчиво и подолгу выбирал галстуки для встреч, чуть заметно подводил острым карандашом темные глаза, громко общался по телефону с администраторами ресторанов. На мероприятиях он держался со своим заместителем подчеркнуто официально, прекрасно зная об отношении Тайвина к однополой романтике, но едва переступал порог дома, резко оборачивался и впивался поцелуем Тайвину в губы. Он все еще оставался боссом Тайвина, а значит, имел определенное право… право отвлекать его от дел, раскинувшись на рабочем столе, право ласкать себя, вытянувшись на диване в прихожей и зная, что Тайвин не захочет медлить, право покупать дорогие подарки и лучшие вина, и не думать, не думать ни о чем. Он получил то, чего хотел: роман человека страстного с человеком умным. Тайвин умело провернул дело, обанкротившее Рейнов, заручился поддержкой гидрологов и вывел из управления "Тарбек-Индастрис" земли, которые позже сам пустил в оборот. Заслуги самого Эйериса в делах фирмы были невелики, в отличие от его работы над отношениями с Тайвином. Тот и не подозревал, как широк на самом деле спектр человеческих чувств, и как изобретательны некоторые люди в их проявлении. Нередко, возвращаясь с серьезных переговоров, Эйерис не мог скрыть своих эмоций: он был взволнован, вдохновлен, рассеян, или наоборот возмущен, преувеличенно недоволен. Даже если важный контракт был подписан, Эйерис заламывал руки, разыгрывая перед Тайвином целые спектакли. Тайвин вел машину, не говоря ни слова, наблюдая за дорогой и полностью игнорируя страдания любовника. И Эйерис расходился еще больше. "Что ты молчишь?!" — наконец рявкал он и демонстративно отворачивался, сводил брови к переносице, замолкал на весь остаток пути. Иногда, по мысли Тайвина, Эйерис вел себя как избалованная, истеричная содержанка, умело распоряжающаяся своим очарованием и стальными нервами любовника. Но капризным Эйерис был всегда — Тайвин знал его слишком давно и не собирался с этим бороться. Машина останавливалась, Эйерис хлопал дверью и скрывался в доме (в их доме: дети Эйериса остались с матерью, воспитанием сына и дочери Тайвина занималась тетка Дженна). Тайвин неторопливо загонял машину в гараж, опускал жалюзи, раздевался в пустой прихожей, шел мыть руки — и на его талию ложились холодные ладони. Эйерис льнул к нему и, ни слова не говоря, задирал пиджак, вытаскивал из брюк рубашку и нагибался, чтобы провести языком вдоль позвоночника. Тайвин, с трудом сохраняя над собой контроль, спокойно выключал воду и поворачивался. Эйерис тянул его за галстук, приближая лицо к плотно сжатым губам. "Ты так серьезен! — Его глаза искрились. — А ведь у нас подписан блестящий контракт! Отметим!". И его рука ложилась на пах Тайвина. Это был отлично работающий тандем, и "Кингслэнд" переживал лучшие времена. Эйерис провел реорганизацию компании, сместив с руководящих постов ровесников своего покойного отца и назначив молодых перспективных специалистов. У него не было недостатка в новых идеях, а когда он был чем-то увлечен, мог сутками не спать и не принимать пищу. Впрочем, о сексуальном воздержании не было и речи. Он любил эксперименты, отдавался Тайвину горячо и страстно, каждый раз — как в последний: цеплялся руками за его шею, обвивал ногами поясницу, прижимался ртом к плечу. И наутро подолгу расчесывал волосы, вытягивая колтуны и кривясь от боли. Он безропотно сносил ее, как и прочие неудобства, если приходилось, потому что теперь, когда они притерлись, приспособились друг к другу, Эйерис запасался заранее и смазкой на ночь, и терпением на день. Будучи по молодости более чем ветреным человеком, он не рассчитывал, что отношения выльются в почти семейную жизнь, однако Тайвин Ланнистер не был похож на девочек из канцелярии. А Эйерис совершенно не походил на Джоанну. Он мог напиться до беспамятства по случаю презентации и начать делать недвусмысленные намеки жене нового делового партнера. Мог успешно провести совещание, а под конец отпустить какую-нибудь странную шутку, грозившую испортить все дело, а то и вовсе рассмеяться в лицо будущему инвестору. Он мог объявить в день отъезда, что не собирается садиться в самолет, потому что предчувствует неладное, а мог появиться в кабинете зама, швырнуть на стол мятые билеты и, метнувшись к окну, оттянуть галстук: "Вашингтонская Национальная Опера, завтра! Можешь не благодарить! Я подставил задницу самому дьяволу, чтобы достать их!". Тайвина немногим удавалось застать врасплох, но Эйерис преуспевал как никто другой. Он провоцировал любовника на эмоции, чуял их, как пиранья – кровь. Для Тайвина это было непривычно и по-своему интересно. Эйерис мог сбрасывать мягкий халат и отставлять бедро, красуясь, приглашающее кивать в сторону постели, а буквально через час идти в безупречном деловом костюме по коридорам "Кингсленда", заставляя сотрудников вытягиваться по струнке. Тайвин шагал за его плечом, глядя не вперед, как босс, а по сторонам. По его мнению, Эйерис Таргариен нуждался в постоянном контроле и опеке, куда больших, чем кто бы то ни было. При всех своих блестящих социальных навыках, Эйерис не был талантливым управленцем, и его ошибки приходилось исправлять более одаренному, мозговитому помощнику, вложившему немало собственных средств в развитие компании. Тайвин позаботился о том, чтобы посадить на ключевые должности проверенных людей и, несмотря на протесты, сам подобрал Эйерису личных телохранителей. Тот и не заметил, как оказался окруженным ставленниками Тайвина – шофером, поваром, пресс-секретарем. Тайвин Ланнистер не намеревался пускать жизнь Эйериса на самотек и, несмотря на финансовую независимость, Эйерису не удавалось сделать лишнего шага в сторону. Впрочем, поначалу тот и не пытался. Он не хотел проводить ни вечера без своего зама, и если приходилось все же оставаться в одиночестве, ласкал себя, обмотав галстук Тайвина вокруг запястья. Не раз и не два он решал составить Тайвину компанию в командировках и на мероприятиях, совершенно необязательных для директора "Кингслэнда". Они вместе летели в Европу: Тайвин – по делу, Эйерис – чтобы осмотреть достопримечательности. Скоростной поезд мчал их из Мадрида в Барселону, и Эйерис, вальяжно раскинувшись, скучая смотрел в окно, потягивал виски и казался задумчивым, мечтательным. Но стоило Тайвину опуститься напротив, все внимание Эйериса концентрировалось на нем. А после ошалелый стюард сжимал в руке скомканную купюру салатового цвета и воровато оглядывался по сторонам, когда щелкал замок двери переговорной. Эйерис раздевался, не отрываясь от губ Тайвина, пятился назад, нащупывая стол. За окнами проносились поля и холмы, деревья сливались в единую серую полосу, солнечные блики прыгали по стенам. Поезд несся вперед. А Эйерис царапал Тайвину плечо и шептал, что сам хотел бы так мчаться по жизни, без оглядки, не останавливаясь ни на миг. Он умолял Тайвина не останавливаться и выдыхал со стоном: "Только не со мной". Тайвин всегда действовал резко и безжалостно, он не потерпел бы сопротивления. Он был в своем праве, сжимая плоть распластанного под ним Эйериса, и получал удовольствие, сохраняя невозмутимость. Тайвин имел сравнительно немного способов продемонстрировать свое внимание. Но он понимал, насколько Эйерис зависим от окружавшей их роскоши, и по-своему наслаждался его капризами, а больше – собственной способностью не терять здравомыслия, сидя на этой пороховой бочке. Эйерис произносил громкие тосты, Тайвин молча пил до дна, и ему казалось, что все складывается правильно. Засыпать рядом с Тайвином Эйерису было спокойно и безопасно, потому что защита была функцией Тайвина. Эйерис мог бы перечислить полсотни таких "функций", благодаря которым, по его мнению, этот ледяной истукан получил приглашение вступить в партнерство. Смяв щеку о подушку, Эйерис любовался рельефным профилем Тайвина и, не выдерживая, требовал: "Поцелуй меня!". Тайвин медленно поворачивал голову и смотрел в подвижное лицо Эйериса, тот начинал ерзать, возиться, двигался ближе, поднимался на локте. И когда Тайвин тянулся к нему, Эйерис перехватывал его голову и целовал сам, не дожидаясь. Тайвин собирался всего-навсего дернуть нитку ночника за спиной Эйериса, но так иногда случалось — Эйерис перекраивал его планы под себя. Впрочем, это происходило все реже. Тайвин был упорным, жестким человеком, не идущим на компромисс, а убедить в чем-то импульсивного Эйериса было несложно. Однако нередко эти отношения, похожие на игру с открытыми картами, тяготили Тайвина. Эйериса стало слишком много в его жизни, и хотя отмахнуться было пустяковым делом, он чувствовал собственную ответственность за этого инфантильного, нелепого человека, страсть которого подчас вызывала раздражение, эмоциональные выпады — скуку. Сексуальное притяжение, которым так восторгался Эйерис, имело для Тайвина и обратную сторону: иной раз даже пробуждение от ласк любовника было утомительным для того, кто просидел полночи за работой. Эйерис подлавливал его в офисе, в доме, в гараже, обнимал сзади или подкрадывался сбоку, расстегивал свои брюки, под которыми не было белья, опирался на капот машины или письменный стол. "Здесь! — шептал он, цепко сжимая запястье Тайвина. — Я хочу здесь, я ждал весь день!". Он обвивал ногой его бедро, прижимал к себе и давил ладонью Тайвину на шею, тянулся за поцелуем и со стоном обмякал, когда чувствовал, что его удержат. А потом давил сквозь зубы, одновременно просил и командовал: "Не-мед-лен-но!.." Тайвин Ланнистер обладал колоссальным терпением, и ни одна из выходок Эйериса не была способна выбить его из колеи, но Эйерис наблюдал за его реакциями и отлично ощущал напряжение. Он любил Тайвина отчаянно и как-то болезненно ревниво. И когда не получал особенно сильной любви к себе, довольствовался сладким чувством принадлежности. Вместо верности им обоим служила стабильность: Тайвин Ланнистер не выглядел человеком, способным завести на стороне любовницу или позволить наставить себе рога, и Эйерис с восторгом отмечал на себе его внимательные взгляды. Тайвин контролировал все, в том числе и эти отношения. Эйерис и не заметил, как потерял инициативу. Его вдавливали в матрас физически, на него день за днем давили морально. Он возмущался, ударялся в крайности. Оставаясь главой компании, он снова обратил взгляд на то, в чем совершенно перестал ориентироваться, превратившись во влюбленную домохозяйку, изредка выбирающуюся на светские рауты в компании успешного супруга. И Тайвин очень быстро дал понять ему, что давно способен управляться без посторонней помощи. Эйерис отдал ему в руки и себя, и бизнес, а Тайвин был не из тех, кто упускал подобные шансы. Эйерис вспылил. Разразился скандал, который только чудом не просочился в газеты. Накопленные обиды Эйериса прорвались наружу, он вдруг отчетливо осознал, какую змею пригрел на груди. Склонный многократно преувеличивать свои заслуги и неудачи, Эйерис вообразил делом первостепенной важности реформирование компании и, стараясь доказать Тайвину свою значимость, принялся за работу с энтузиазмом. Почувствовав разлад между директором и его замом, завистники Тайвина мигом принялись за дело, продвигая собственные проекты и инициируя закрытые совещания, пытаясь подсиживать свое опальное начальство. Эйерис ликовал, наблюдая за ними и Тайвином, кипевшим от злости. Дома он держался высокомерно и холодно, — до тех пор, пока не оказался прижатым к стенке, отнюдь не в переносном смысле. Эйерис выплюнул оскорбительную желчную тираду, назвав любовника деспотом и самодовольным глупцом, приказав убрать руки от бизнеса, убрать себя из его жизни и поскорее отправляться вслед за своей драгоценной супругой. Эйерису было очень больно, но он просто не мог остановить истерику. Он не признался бы в этом даже самому себе, но с первыми же произнесенными словами разуверился в своих проклятьях, посчитал сцену недостаточно красочной: он чувствовал на себе тяжелый, давящий взгляд и почти желал физического насилия и унижения — максимума того, на что был способен разгневанный Тайвин Ланнистер. Потом Эйериса трясло от страха, позднее — от злости, что ожидания не оправдались. А в итоге он сидел у ног Тайвина, изо всех сил вцепившись в его колени, пробравшись рукой под задранную штанину и сомкнувши пальцы на узкой щиколотке. Он от души просил прощения. Руки Тайвина он целовал не в тот раз, а в какой-то другой, потому что разлад начался с малого, но постепенно стал выливаться во все более продолжительные и некрасивые скандалы. После каждого непременно следовало примирение. Тайвин не собирался, да и не успевал бы делать первый шаг: Эйерис не выдерживал раньше, потому что не представлял свою жизнь без Тайвина Ланнистера. Даже несмотря на то, что тот подмял под себя бизнес, подмял самого Эйериса, настраивал его против собственных сыновей… Эйерис не слишком хорошо понимал, так ли все было на самом деле. Ему хотелось снова иметь возможность контролировать свою жизнь, поставить Тайвина на место, глотнуть свежего воздуха. Он пробовал отвлечься на женщин, вызвать ревность любовника, рассчитывая на свою прежнюю бешеную популярность, но Тайвин, никогда не питавший иллюзий насчет его верности, надавил еще сильнее. Не имея возможности доказать, что это не он принадлежит Тайвину, а совсем наоборот, Эйерис скандалил громко и со вкусом. Он мечтал о власти — болезненно, страстно, — и не мог устоять перед вязким, соблазнительным чувством собственной слабости. Все те мелочи, что так радовали его раньше, теперь буквально разламывали его надвое, доставляя немыслимую боль. Тайвин не дал бы ему ни единого шанса сбежать или что-то изменить. И Эйерис решился на отчаянный шаг — переговоры с "Даскиндэйл", компанией, которую его заместитель всегда исключал из списка потенциальных партнеров. Это не было выходкой, призванной ткнуть Тайвина носом в должностной регламент, это было объявлением войны. Шуточной, конечно: разве мог Тайвин, поборник дисциплины, всерьез противостоять своему прямому начальству, единоличному хозяину и господину? Эйерис провел масштабную рекламную компанию, мистер Дарклин, директор "Даскиндэйла", принимал его со всеми почестями, речь шла о многомиллионных сделках… "Нет" — сказал Тайвин. Эйерис понимал, что способен избавиться от Тайвина, выросшего посреди кабинета, лишь с помощью грубой силы, которой, конечно, не обладал. Эйерис разразился витиеватой бранью. "Нет" — повторил Тайвин Ланнистер. Он не терпел самодурства, и Эйерис чуть не пищал от удовольствия, чувствуя его холодный гнев. Он был готов развалить фирму и сплясать на руинах, только бы Тайвин и дальше раздувал ноздри, сдерживая бешенство… Как и предсказывал Тайвин, "Даскиндэйл" чуть не обанкротил фирму Эйериса Таргариена. Едва все начало рушиться, доведенный до крайней степени волнения Эйерис сам пришел к своему заму и дрожащими руками швырнул ему на стол бумаги и конверты. "Подавись!" — прошипел он и бросился в кресло. Тайвин не спеша нацепил очки, чтобы изучить печати нотариуса. А когда он поднял глаза на Эйериса, лицо того светилось. "Так… легко! — в голосе бедняги звучали и удивление, и восторг. — Так хорошо! Какого черта я не сделал этого раньше! — и он кланялся, помешивая ладонью воздух перед лицом: — Теперь разбирайся со всем этим сам, фирма — твоя!" Совесть не мучила Эйериса, он был счастлив, что избежал долгов и проблем. Официальное заявление было отложено на неопределенный срок, хоть он и мечтал сделать из этого очередное шоу для СМИ. И позже, не наблюдая особой радости на физиономии Тайвина даже посреди весьма приятной для обоих ночи, Эйерис хватался за его локоть и заглядывал в глаза. Он вновь чувствовал себя ненужным, непризнанным, обойденным любовью. Ему казалось, что даже его сын Рейегар вызывал у Тайвина большую симпатию. Он кусал губы. "Знаешь, что? Твоей бумажкой можно подтереться! Ненавижу вас обоих! — шептал он и впивался ногтями в кожу под светло-рыжими тонкими волосами. А через пару секунд гнева прикладывался лбом к плечу лежавшего навзничь Тайвина, точно к мощам святого, и шептал: — Ну, прости, прости меня, слышишь?" Тайвин слышал, но мало что принимал в расчет. Эйерис все еще являлся лицом фирмы, он был готов сверкать перед вспышками фотоаппаратов и отвечать на вопросы журналистов в свойственной ему эпатажной манере, однако он больше ничего не решал. И в очередной раз, когда Тайвин отмахнулся от его идеи, Эйерис не выдержал. "Это мой бизнес!" — заявил он, и не нашелся, что ответить на односложное "Нет". Тайвин не терпел равноправия, и Эйерису хотелось расцарапать его сытое надменное лицо — и он уже тянулся к нему худыми, нервно подрагивающими руками, но те сминались о грудь Тайвина. Ситуация была предсказуемой: Эйерис отдал поводья сам и теперь не должен был мельтешить. Правил Тайвин — как бы ни было сильно желание Эйериса стоять на вершине успеха. Психоаналитик разводил руками: Эйерис Таргариен абсолютно не представлял, чего он хотел на самом деле. Тайвин не нуждался в психоанализе: он был готов взять все, и даже больше. Теперь Эйерис ревновал его не только к бытовым вещам, но и к тому, чего не мог получить никто из смертных: в кабинете Тайвина определенно хранились фотографии золотоволосой женщины с губами, сложенными в самодовольную улыбку, давно мертвой женщины, к которой Тайвин то и дело возвращался в своих воспоминаниях. Эйерис останавливался на пороге и буравил Тайвина взглядом, полным гнева и отчаянья. Соперничать с мертвецами не мог даже Эйерис: те были идеальными, а к реальности Тайвин всегда был чересчур строг. Эйерис не хотел быть частью этой реальности, потому что в ней его любили недостаточно, любили не так, и совершенно не заслуживали его любви. Эйерис был готов поставить Тайвина перед нелепым, по меркам здравомыслящего человека, выбором — он или Джоанна, — но в глубине души боялся. Иногда Эйерису казалось, что он ненавидит Тайвина Ланнистера — в такие минуты он определенно хотел причинить Тайвину как можно больше неудобств. Он опустошал бутылку виски за вечер и падал в беспамятстве, чтобы потом сильные руки подняли его с дивана и встряхнули. Тайвин тащил его в душ, и когда ледяная вода вымывала из головы Эйериса пьяный морок, а пощечина заставляла открыть опухшие глаза, Эйерис всречал знакомый пытливый взгляд. Ему казалось, что Тайвин получает особое удовольствие от подобных сцен. Чтобы выплеснуть силу, натягивавшую все жилы в теле, Эйерис ехал к жене, с которой никогда не был ласков или хотя бы осторожен. Он бил ее. Он пробовал быть с ней любезным. Чтобы досадить Тайвину, он привлек журналистов, и газеты запестрели их с Рейеллой совместными фотографиями. Он собрал вещи и сорвал голос, доказывая Тайвину, что одумался, наконец, раскрыл глаза, решил вернуться домой. Он пообещал Тайвину, что того "найдут", "достанут", он гнал по трассе, зажав педаль газа, зажмурив глаза, стиснув пальцами руль, — а потом рыдал, остановившись на обочине. Ему сигналили, кто-то тормозил и предлагал помощь… Эйерис понимал, что принял единственно верное решение, когда передал документы Тайвину, потому что отдал бы их еще, и еще раз, еще раз отдал бы всего себя, если бы представилась такая возможность. Он возвращался в предрассветных сумерках — всклокоченный, обессилевший и совершенно разбитый. Его брюки были перепачканы машинным маслом, а манжет рубашки пропитался кровью: пытаясь в гневе сдернуть часы — подарок Тайвина, — Эйерис рассек кожу на запястье, а затем в исступлении расцарапывал рану и наблюдал за алыми кровавыми потеками. Он доковылял до крыльца и присел на ступеньки. Ему было все равно, что слышать от Тайвина — равнодушные наставления, упреки или давящее молчание. Позже Тайвин выразился однозначно: "Это был первый и последний раз". Эйериса била тихая истерика, он не желал верить, что все могло так закончиться. Он боялся, что его не простят, и в то же время был отчаянно зол и совершенно не готов снова мириться со своим безволием. Он говорил самому себе то, чего не слышал от Тайвина, убеждал себя в собственной значимости. Он проклинал Тайвина, а может, не его, а какого-то другого гордеца, возомнившего себя незаменимым… Последовало непродолжительное улучшение, а потом срывы опять возобновились. Приходя в сознание, Эйерис начисто забывал о том, что творилось во время помутнений, и чувствовал лишь острейшее моральное возбуждение: он был готов снова рваться в бой, тянуть на себя удила. Он чувствовал себя почти всесильным, хватался то за одно, то за другое, стремился вернуться к работе. А потом Тайвин Ланнистер познакомил с ним свою дочь Серсею — познакомил повторно, представив молодую цветущую девушку, которую Эйерис видел ребенком еще при жизни Джоанны. Дочь была ее точной копией. Эйериса захлестнула ненависть. Он не мог бы вспомнить, как говорил с девчонкой, да и не пытался воспроизвести в памяти этот момент собственного унижения: любовь Тайвина Ланнистера доставалась золотоволосым красавицам, с которыми Эйерис никогда не мог тягаться. Зато он должен был почти двадцать лет скрывать их с Тайвином связь, будто это было чем-то неестественным, омерзительным, позорным! В данном вопросе Тайвин всегда был непоколебим: даже самый легкий намек, деталь, случай, способные привести к огласке, означали полный разрыв отношений, Тайвин обозначил это еще в самом начале. Это било по самолюбию Эйериса, но он был послушным — и презирал их обоих: самого себя, которому было страшно потерять Тайвина, и Тайвина, которому было противно называть вещи своими именами. Поэтому в Эйерисе закипело злобное ликование, когда, решившись, он внес некоторые поправки в текст очередного интервью, присланного на согласование, и прежде чем отправить его обратно в пресслужбу, кинул на почту Тайвина. "Можно распускать к чертям собачьим весь пиар-отдел! Они не придумают сенсации громче: такие тайны, как наша с тобой, не раскрываются каждый день!" Это был и мелочный шантаж, призванный снова вернуть в руки Эйериса Таргариена власть над строптивым любовником, и, с точки зрения Эйериса, красивый жест, который стоило, наконец, сделать им обоим. Он надеялся увидеть на лице Тайвина ярость или испуг, был готов выслушать его мольбы и даже пересмотреть свое решение, выслать журналистам первоначальную версию интервью, в которой отсутствовали громкие заявления. Он был готов снова жить с Тайвином в мире, если бы только… Эйерис плохо помнил, какие условия ставил, и произносил ли что-либо вообще. Но поднявшийся в его кабинет Тайвин отлично запомнил и безумные глаза, и искривленный рот, и заострившиеся черты лица, и голос — непривычный, визгливый, казалось, принадлежавший совсем другому человеку. Забыв о том, что Эйерис-бизнесмен собирался совершить публичный камин-аут, Эйерис-король кричал: "Я от крови дракона! И никогда не замарал бы свое имя отношениями с таким ублюдком, как ты!". Эйерис не собирался подчиняться "жалкому западному лорденышу", отказывался принимать успокоительное. Во время приступов он заглатывал белые гранулы, лишь проявляя исключительную милость к медикам. Смотря Тайвину в спину, он трясся от злости и желания приказать отсечь мерзавцу голову и насадить ее на пику. Его фантазии содержали много кровавых и страшных событий, которые, к счастью, он не мог повторить в жизни. А когда кризис проходил, Эйерис слышал от Тайвина пересказ собственных идей, порожденных в гневе. Эйерис на полном серьезе рассказывал о резне в бухгалтерии, обещал поджечь машину Рикарда Старка с самим главой "Северного Закона" внутри, собственными руками придушить его сына Брандона и девчонку, на которую, по слухам, положил глаз Рейегар. О своем алчном сыне, якобы готовившем покушение на отца, Эйерис говорил очень много, как и о дочери Дейенерис, которую должен был спасти от дикарей прекрасный рыцарь с северных островов... Эйерис Таргариен замолкал, только когда его просил об этом врач. Временная мера — так сказал Тайвин, и Эйерису ничего не оставалось, как подготовиться к разлуке. Приступы происходили не регулярно, но личность "короля" проявлялась часто, всегда бурно и страшно, и врачи разводили руками: единственное, что могло хоть как-то облегчить страдания несчастного, было постоянное содержание в клинике и активное лечение посредством психотерапии. В процессе оформления документов и выявилась проблема с наследством — конечно, проблемой она показалась только обделенному Рейегару. К тому времени, когда Эйерис Таргариен перевез в клинику свои вещи — удобные куртки и штаны, пижамы, пару теплых свитеров и шарф из черной блестящей пряжи, связанный в подарок старушкой Тирелл, — судебное разбирательство по делу "Кингслэнда" уже велось полным ходом. Однако сам Эйерис, и в здравом уме не вникавший глубоко в дела компании, интересовался тяжбой лишь между прочим. Он проходил судебно-медицинские обследования, быстро уставал и начинал капризничать, поэтому на полноценное общение с Тайвином его не хватало. Тайвин же не частил с визитами: у него, как всегда, было много дел. Поместив Эйериса в клинику, он снова погрузился в работу. Роберт Баратеон, муж Серсеи и в свое время серьезный конкурент бизнеса Таргариена, предложил выгодные условия сотрудничества — а по сути, спасения "Кингслэнда" через слияние с "Севен-Кей", его собственной фирмой. Тайвин дал добро. Вытянув ноги, Эйерис сидел на своей любимой скамье — деревянном настиле из продольных досок, уложенном на больших валунах во дворе больницы, — и молча слушал Тайвина, иногда невпопад кивая головой. Он обводил взглядом ровные контуры крыши, следил за черным жестяным корабликом-флюгером на шпиле башенки главного корпуса. Он выглядел задумчивым, вялым от лекарств, почесывался, потирал запястья. Несколько месяцев спустя Эйерис раскроил их — и левое, и правое — о старое железное кресло в отделении общей терапии. Он рассек кожу о металлическую пластинку, вышедшую из подлокотника на дюйм, повторив классическую ошибку неудачливых самоубийц, вымазал в крови руки, лицо, стул, пол и окно, в которое бился. Тайвин не задавал вопросов, просто во время визита перевернул его руки вверх ладонями и оглядел полоски коричневых корок. Тогда он и приказал Эйерису собрать вещи — не насовсем, а только на выходные, в которые сам Тайвин имел возможность отвлечься от работы и судебных разбирательств. Эйерис чувствовал себя триумфатором и каждый раз, когда покидал клинику, садился в машину, точно в королевскую карету — именно так он и считал, как выяснилось позже. Тайвин должен был чувствовать раздражение и злость, однако присутствие Эйериса вызывало странное удовлетворение. Тот был серьезно болен, и даже дорогие хорошие специалисты, принявшие его на свой баланс, не могли обеспечить ему надежной защиты. Тайвину Ланнистеру хватало здравого смысла не считать себя всесильным, однако он, вполне довольный результатом переговоров с врачами, то и дело поглядывал в зеркало заднего вида и встречал горящие глаза Эйериса. "Наконец-то" — выдыхал тот, добравшись домой. И не позволяя Тайвину закрыть дверь прихожей, оплетал его руками, целовал в шею, зарывался подбородком под воротник его рубашки. Он вел себя как счастливый безумец, по злой иронии судьбы таковым и являясь. По сравнению с жестким матрасом, устланным казенным постельным бельем, их с Тайвином кровать казалось Эйерису едва ли не облачным ложем в райских кущах, а обычные рубашка и джинсы — королевским нарядом, пришедшим на смену штанам и больничной куртке, украшенной нашивкой с именем "Эрик". Однако истосковавшийся по теплу Эйерис был готов предпочесть наготу свежей чистой одежде, лишь бы вместо теплого одеяла его укрывал Тайвин Ланнистер. В эти дни — пару раз по паре выходных — Эйерис возвращался в то время, когда он, молодой и здоровый хозяин процветающего бизнеса брал от жизни все, что мог, и наслаждался каждым моментом возле человека, которого подарила ему судьба. Он снова чувствовал себя нужным и любимым, когда перед зеркалом приглаживал мокрые волосы, ложившиеся ровными бороздами, и смотрел за свое плечо. Там, в дверном проеме мелькала тень: Тайвин ждал его и мерил шагами спальню. А потом сжимал в объятиях настолько крепких, что Эйерис почти слышал скрип собственных костей. Он снова был окружен вниманием и заботой — упрямой, тяжеловесной, не дающей вздохнуть и сделать шаг в сторону. Эйерис и не стремился, совсем наоборот: он ударял себя по щеке, когда его клонило в сон, отказывался оставаться наедине с приглашенным парикмахером, боясь на время стрижки остаться без Тайвина. Эйерис кричал в голос, так громко, как мог, пока отдавался грубоватым, уверенным ласкам, и шептал грязные словечки, соскучившись по игре в плохого парня при хорошем дядюшке. Он тянулся к плотно сомкнутым губам и целовал их, целовал в надежде, что рано ли поздно те размякнут от его слюны, раскроются, впустят в себя его язык. И он добивался своего. Тайвин брал его перед тем, как уснуть, и утром, едва пробудившись, видимо, хорошо понимая, что выходные не могли длиться бесконечно. Для него все происходившее во время этих коротких встреч имело свой смысл: Эйерис Таргариен по-прежнему, всегда оставался при нем. Все менялось, когда сам Эйерис отходил на задний план, уступая место больной фантазии, и предугадать этот момент было невозможно. Эйерис выглядел удовлетворенным, счастливым, — а в следующее мгновение мог посмотреть волком, испугавшись внезапного звука или резкого движения, вспомнив, что никому нельзя доверять, в том числе и королевскому Деснице. Эйерис мог заснуть с блаженной улыбкой, но проснуться среди ночи в самых расстроенных чувствах. Тайвин спал довольно крепко, и только небу известно, что произошло бы в одну из ночей, если бы он случайно не проснулся и не увидел у кровати фигуру в белой рубахе со свечой в руке. Эйерис был бледен, его глаза лихорадочно блестели, как будто бы он только что перестал плакать. Собирался ли он на самом деле начать с постели и предать огню весь дом, или его намерение "сжечь дотла" являлось всего лишь истеричным причитанием, понять было сложно. Тайвин предложил задуть пламя и вернуться под одеяло, и когда услышал, что приказывать смеет только король, был вынужден буквально выламывать свечу из окаменевших пальцев Эйериса. Он не стал бы гладить больного по голове и мягко успокаивать, даже если бы Эйерис льнул к нему, а не кричал и отбивался, царапал свое лицо и пытался ударить наотмашь. Но против воли оказавшись в постели со скрученными руками, волосами, намотанными на кулак, и животом, придавленным тяжелым телом, Эйерис рассмеялся громко и радостно. "Давай же, — он скалил зубы, смотря в лицо Тайвина ошалелым взглядом, — давай, ты же хочешь этого!" Эйерис не скрывал своего возбуждения и отлично чувствовал чужое. По утрам Эйерис Таргариен долго лежал, не раскрывая глаз. Ему нравилось предвкушение нового дня, который пока не начался, а значит, не грозил закончиться поездкой назад в клинику. Когда же ему надоедало, он скатывался с постели и топал по мягкому ковролину к окну, чтобы поднять жалюзи и впустить солнечный свет в спальню. Он щурился, глядя из окна во двор, снова подолгу растягивая удовольствие, а потом возвращался в постель, перебрасывал ногу и садился поверх одеяла на бедра Тайвина, чтобы разбудить его поцелуем. Губы под его губами расходились в улыбке — просто так Эйерис никогда не видел ее. Он раскладывал на столе разноцветные таблетки — порошки в белых продолговатых оболочках, бледно-розовые капсулы, золотистые полупрозрачные зерна, — собирал их в особый узор, тщательно подгоняя друг к другу ногтем, чтобы симметрия была идеальной. Он выкладывал дракона. И посидев над ним, полюбовавшись, сгребал ладонью и высыпал лекарства в рот. Питание Эйериса вызывало беспокойство врачей — он был подозрительным и разборчивым в еде, и подчас его приходилось кормить насильно. Однако в доме Тайвина он расслаблялся, и хоть и ковырялся в тарелке с извечной долей брезгливости, без остатка съедал то, что готовила кухарка. Он слонялся по комнатам, от которых отвыкал за время, проведенное в клинике, трогал руками вещи, которые ему когда-то дарили или он сам покупал, чтобы порадовать Тайвина. Тайвин останавливался в дверном проеме гардеробной и смотрел, как Эйерис красуется перед зеркалом, облачившись в старый деловой костюм, сшитый еще в прошлой жизни по индивидуальному заказу у именитого мастера. Не терявший с возрастом своей стройности, пластичности и гордой осанки, обычно гладко выбритый, с уложенными белыми волосами, Эйерис Таргариен всегда выглядел безупречно. Но только не теперь, когда легкая заносчивость, всегда присутствовавшая в его взгляде, превратилась в неприятную надменность. Когда-то грациозные движения стали резкими и ломаными, одежда висела на острых плечах, как на вешалке. Тайвину не хотелось, чтобы Эйерис отворачивался от своего отражения и вспоминал о монаршем долге. Иногда на Эйериса находило особое настроение: он строил планы ведения бизнеса, реформирования компании, уговаривал Тайвина переложить дела на кого-то другого и сорваться в какую-нибудь безумную заграничную поездку. "Когда я вылечусь, мы с тобой поедем в Европу, — уверенно говорил он, едва ли не дрожа от вдохновения. — В Амстердам! Ты бывал когда-нибудь в Амстердаме? Я покажу тебе там все!" Он падал спиной на постель, раскинув руки, и улыбался широко и открыто. Расстегивал рубашку и ждал. А потом шептал в висок Тайвина, смазывая губами выступившие капельки пота: "Еще, черт бы тебя подрал. Не смей останавливаться… приказываю…" Готовясь к отъезду, он приходил в дурное настроение, вдруг отказывался пить лекарство и ударял створкой шкафчика с такой силой, что она отлетала в другую сторону, а упаковки и круглые баночки сыпались на пол, отскакивали с дребезжащим звоном. Эйерис кусался и заламывал руки. Он просил не увозить его обратно в клинику, не оставлять одного. Он затихал и расходился снова, то грозил Тайвину костром, то смотрел загнанным зверем, скулил и оседал на пол без сил. Садясь в машину, Эйерис без умолку говорил обо всем, что переживал за пару дней, проведенных с Тайвином. Он восхищался работой строителей, освеживших облицовку фасада, новой обивкой салона, возмужавшим Джейме Ланнистером, которого случайно встретил на дорожке перед домом. Оказавшись во дворе клиники, он провожал Тайвина чуть ли не со слезами на глазах, если вместо этого не был зол и не желал королевскому Деснице самой мучительной смерти. Тайвин Ланнистер отправлялся домой, а уже вечером принимал звонок из клиники. Эйерис говорил тихо, прижав телефонную трубку к самым губам: "Люблю тебя, понимаешь? — осторожно, почти боязливо признавался он. — Веришь мне, Тайвин?" Тайвин выдерживал паузу и отвечал односложно. В другой раз он мог услышать в трубке визгливый истеричный приказ бросить все дела и примчаться немедленно, потому что король желал видеть его сию же минуту. Но Тайвин был своенравным лордом: он забирал Эйериса всего три или четыре раза. При каждом новом визите врачи выражались все более категорично, имея для этого немало оснований. Появляясь в доме, Эйерис прокрадывался в кабинет Тайвина и, воровато оглядываясь, копался в бумагах, представляя, что все еще находится в курсе дел компании. Раньше Тайвин мог застать его в своем кресле, картинно закинувшего ногу на ногу, с сигаретой в изящных, гибких пальцах, с высокомерным выражением на лице. Теперь же Эйерис снова и снова чиркал зажигалкой, поджигал в пепельнице разноцветные стикеры и заворожено смотрел в пламя, нервно курил, наплевав на запрет врачей. Иногда непотушенная сигарета летела в корзину для бумаг: возможно, Эйерис был невнимателен, а скорее мечтал об огне, способном взвиться до небес. Однажды он чуть не устроил поджог в клинике: ночью он притаился в холле возле телевизионной розетки. Очевидно, он серьезно готовился: запасся кусочком пропитанной спиртом ваты, оставшейся после забора крови, и несколькими металлизированными обертками от конфет, свернутыми в подобие электрической вилки. Где он вычитал столь хитроумный способ – сказать было сложно, но этот случай привлек немало внимания, а Эйерису диагностировали острую форму пиромании. У медиков он был на особом счету благодаря развившейся склонности к нанесению себе увечий – он резал руки о бумагу и расковыривал раны, метался и травмировал себя во время обязательных гигиенических процедур. Вторая попытка вскрыть вены с помощью расколотой линзы чужих очков едва не привела к полной изоляции Эйериса Таргариена. Во все время жизни в клинике Эйерис ждал Тайвина. Он глядел в залитый солнечным светом двор, на огромные камни с деревянными сидениями, на ворота, которые были чуть видны из его палаты, и обещал самому себе, что за ним придут. Эйерис любил, когда, выкроив время между судебными разбирательствами и другими делами, к нему приезжала дочь со своим бой-френдом. Конечно же, он любил ее визиты… но подолгу, месяц за месяцем ждал совсем иного. Дейенерис приехала в ноябре, в самый пасмурный, тоскливый день, который только можно было вообразить. Медсестра вывела к ней Эйериса и, посмотрев на угрожающе темное небо, строго приказала вернуться обратно в помещение, как только начнется дождь. Джорах ушел внутрь пить кофе из автомата, а Эйерис с дочерью медленно побрели по двору. Дейенерис рассказывала о своих псах — немецких догах, растущих, казалось, не по дням, а по часам, и становившихся все более неуправляемыми. Она говорила о поездке в Египет, показывала фотографии пирамид, в очередной раз объясняла, что пока Джорах официально не разведен, их свадьбы можно не ждать. Эйерис с удовольствием наблюдал за тем, как умело Дени скрывала скуку за этими пустыми разговорами — девочка была бы отличным дипломатом, на нее, пожалуй, можно было оставить "Кингслэнд", если бы не бумаги, из-за которых теперь ломали копья Ланнистеры, Баратеоны и молодые Таргариены. Не только они: некто Джон Аррен, близкий друг Роберта Баратеона, теперь владел частью акций холдинга "Севен-Кей" и, как вскользь упомянула Дейенерис, стал кровным врагом Тайвина Ланнистера и главным подозреваемым в убийстве… Эйерис заинтересовался. Дочь постаралась перевести разговор на другое, но Эйерис повис у нее на руке, точно капризное дитя, и ни за что теперь не хотел отступать. Будто почувствовал что-то, о чем Дени собиралась старательно молчать и жалела, что раскрыла рот. Эйерису было сложно уследить за мыслью — он чувствовал себя неважно, несмотря на лекарства, а может и благодаря им. Поэтому позже, пока дочь говорила с врачами, он отвел в уголок Селми, своего приятеля-сластену. Эйерис пересказал слова Дени и, пообещав в награду шоколадный маффин, попросил разъяснить, что к чему. "Об этом уже столько времени трещат по телеку, старик, — сказал Селми, стряхивая невидимые пылинки со своей белоснежной пижамы. — Король был бы в курсе, если бы приходил в общий холл смотреть новости вместе с чернью". … Роковой выстрел на Кастерли-роуд прогремел две недели назад, и будто зашевелилось, загудело осиное гнездо. Конечно же, убийство было заказным, и первым, на кого пало подозрение, был новоиспеченный совладелец холдинга "Севен-Кей" Джон Аррен, которого Роберт Баратеон ввел в совет директоров, подвинув Тайвина Ланнистера. Конечно, Тайвин не был человеком, готовым добровольно лишиться власти. "Одна крупная рыбка сожрала другую, — сказал Селми и зевнул. — Хотя кто его знает, этого Аррена! Он клянется на Библии, что его подставили…" Эйерис хлопал глазами и покусывал губы. Аррену было предъявлено обвинение, и дело обрастало новыми деталями. По свидетельским показаниям, наемный убийца был очень маленького роста, чуть ли не карлик. Роберт Баратеон выкатывал глаза и мотал головой, однако щуплый следователь с острой бородкой и острым же носом напомнил суду о так и не раскрытом убийстве брата Роберта — Ренли, претендовавшего в свое время на часть семейного бизнеса. "Люди не гибнут по вине "теней" или "бесов", — с неприятной улыбкой заметил мистер Бейлиш, — но расстаются с жизнями, когда переходят дорогу влиятельным и опасным людям вроде Баратеона или Аррена". В поддержку этих слов выступила Серсея Ланнистер, предъявив побои, которыми наградил ее муж Роберт, теперь также оказавшийся под следствием. Тот не мог не подозревать о готовящемся убийстве ее отца, — заявляла она, сдерживая рыдания. Она не удивилась бы, узнав, что передача власти Джону Аррену была запланирована еще тогда, когда Эйерис Таргариен находился на посту главы "Кингслэнда", а Тайвин стал всего лишь пешкой в чужой игре. Возникла масса новых подробностей, требующих прояснения: не был ли Эддард Старк, юрист, проводивший переоформление документов, в сговоре с Арреном и Баратеоном? Иллирио Мопатис, новый адвокат Дейенерис Таргариен, представил суду бумаги, доказывающие тесную связь между Арреном и Старком, и поставил вопрос ребром: теперь речь шла не о безумии бывшего владельца, а о ряде настоящих преступлений — убийстве, подлоге, махинациях с документами. Преемником Эддарда Старка, скоропостижно скончавшегося незадолго до начала разбирательств, был его сын Робб, юноша, уверенный в себе, но не обладавший высокой квалификацией. Ситуацию прояснил свидетель обвинения, некто Болтон, в свое время служивший под началом Старков и имевший доступ к некоторым закрытым архивам "Северного Закона". Как Мопатис вышел на него – неизвестно, но Русе Болтон высказал свои наилучшие пожелания суду и показал, что сделка ни при каких условиях не могла быть признана законной. Варис Спайдер, представитель органов опеки, перелистывал толстыми холеными пальцами страницы личного дела Робина Аррена, сына обвиняемого Джона Аррена. По сведениям, документально подтвержденным Спайдером, Робин имел серьезные нарушения в психическом развитии и проходил психологическую коррекцию в той самой клинике, куда был помещен Эйерис Таргариен. Проводя много времени рядом с сыном, мать Робина Лиза, жена обвиняемого, была близка с медсестрами и врачами. Насколько близка? — вот вопрос, который задал Иллирио Мопатис, планируя со временем подвести мощную доказательную базу под свое утверждение: при проведении экспертиз в отношении Эйериса Лиза Аррен по наущению коварного мужа оказывала серьезное влияние на докторов, а также на самого больного. Ответчики стали обвиняемыми, а Таргариены получили реальный шанс на реабилитацию. Слушанье дела было отложено, расследование по делу убийства Тайвина Ланнистера велось полным ходом… … Селми замолчал и выкатил грудь колесом, когда Дени подошла к ним и тронула отца за плечо. Эйерис повернулся и посмотрел на нее рассеянным, мутным взглядом. Он очень хорошо знал, что потрясение могло привести к новому приступу. Врачи часто говорили с ним об этом, учили держать под контролем собственные эмоции и не искать поводов для лишних переживаний. Эйерис больше всего на свете мечтал о том, чтобы приступ случился прямо сейчас, и на время помутнения разума ужас и боль уступили бы место королевской беззаботности. Он смотрел на дочь, чувствуя, как рыдания подступают к горлу, как разрастается в голове гулкий напряженный звон. Дейенерис отвела седую прядь от отцовского лица и предложила проводить ее до ворот. Эйерис шагал, едва переставляя ноги. Дейенерис говорила о грядущих переменах к лучшему, хотя, по ее словам, ей снова предстояло рассчитывать только на саму себя, как и в этот раз, с делом Ланнистера. Теперь, обещала Дени, многое встанет на свои места, и со временем она, получив свою долю наследства, обязательно заберет отца из клиники, поселит его в большой комнате наверху, "папа же хочет свою комнату, верно?" Она поцеловала Эйериса на прощание и скрылась за калиткой, взмахнула рукой, прежде чем сесть в машину. Эйерис доковылял до груды камней, медленно, устало опустился на дощатое сидение и зажал ладони между коленями. У него во рту было солоно и горько. Он ждал, что вот-вот забудется, захлопнув перед лицом мир, точно грустную книгу, и выплывет где-то на другом берегу, где его тоже сочтут безумцем и запрут — не в клинике, так в высокой башне. Он от всей души пожелал, чтобы это случилось, и заплакал навзрыд. Приступ повторился только несколько недель спустя — и всего однажды.