***
В последний день учебного года Минсок позволяет себе слабость и не идет на уроки, он даже не собирает портфель, оставляя его в комнате, и просто выскальзывает за входную дверь, пока мать щебечет над завтракающим Чонином. На улице тепло, и Минсок направляется на окраину маленького городка, а оттуда сразу к реке, и плюхается на яркую траву почти у самой воды. Обычно после уроков здесь собирается толпа гуляющих подростков, но сейчас еще слишком рано, поэтому Мин, скинув кеды, опускает ступни в прохладную воду и прикрывает глаза. Он может быть счастлив. Хотя бы так. Он настолько расслабляется, что не слышит шагов позади, его вырывает из мыслей характерный щелчок затвора фотоаппарата, и он испуганно оглядывается, замечая незнакомца. Тот что-то подкручивает на корпусе камеры и переводит взгляд на взъерошенного паренька, собираясь видимо извиниться за нарушенное беспокойство, но замирает, не в силах оторвать взгляд от увиденного. Разноцветные глаза, уставившиеся на него с удивлением, на необычном, притягательном личике, взъерошенные рыжие волосы, оттеняющие бледную кожу, и кажется, перед Сехуном не человек вовсе — мифическое существо может? Не человек, никак не человек. Заметив на себе чужой взгляд, Минсок неловко отворачивается и вытаскивает ноги из воды: лучше уйти сейчас, сразу, пока фотограф не обозвал очередным ругательством, пока не ударил, не обвинил в сговоре с дьяволом. — Подожди, — фотограф вдруг делает шаг к Минсоку и садится перед ним на корточки, заглядывая в глаза, — никогда не видел ничего подобного… У тебя с детства так? Минсок в ответ кивает, не отводит взгляд и дает себе шанс проверить, сколько готов незнакомый человек продержаться, прежде чем с отвращением отвернется, но все мысли сбиваются, когда фотограф начинает снова что-то подкручивать на корпусе фотоаппарата, а после губами шепчет «не отворачивайся, прошу» и подносит окуляр к глазу, делая щелчок. — Спасибо, меня зовут О Сехун, — спрятав камеру, мужчина протягивает руку и еле заметно улыбается, — а тебя? — Минсок. А зачем вам моя фотография? — Минсоку и правда интересно, у них в городе фотоаппарат есть только у губернатора, да и никогда ему не доводилось быть запечатленным на пленку, но он видел, как фотографировали класс Чонина на выпуске. — Потому что ты необычный, красивый. Я делаю фотографии для моей будущей выставки в Кёнджу, ищу всякие необычности, и ты… потрясающий. Твои глаза… — Сехун вдруг смеется, прикрывая рот кулаком. — Сказать по правде, когда ты посмотрел на меня впервые, я подумал, что ты мифическое существо, типа… кумихо что ли? — К сожалению, нет, — пожав плечами, Минсок отворачивается, рассматривая бегущие по течению потоки воды. О Кёнджу Минсок слышал только на уроках, их город находится слишком далеко от столицы, да и не приезжал к ним никто уже давно, весь городок словно замер, остановился где-то в десятых годах двадцатого века. — Вы правда из Кёнджу? Там красиво? — Красиво. С приходом к власти японцев немного изменилось всё, но красиво, — Сехун усаживается рядом на траву и вдыхает свежий воздух, закидывая голову назад, — у вас очень необычный город, мне нравится. Маленький, религиозный, волшебный даже немного. После шумных многолюдных городов словно отдыхаешь. — Да уж, — Минсок ведет плечами от отвращения и морщится: наоборот все, все не так, отсюда бы уехать, исчезнуть из этого проклятого города, чтобы никто и никогда не узнал, не нашел, слиться в столице с серой массой, которой на него плевать, но это объяснишь разве? Да и поймет ли посторонний? Они сидят так довольно долго, О Сехун рассказывает о Кёнджу, о жизни в нем, делится впечатлениями о поездке и советует Минсоку однажды обязательно посетить столицу, но время медленно подползает к концу уроков и надо уходить, потому что Мину не хочется, чтобы Сехун стал свидетелем того, какой на самом деле город Минсока. Дома Мина ждет мать с конвертом в руке и говорит, что из новой школы уже пришло письмо, место в общежитии готово; «если хочешь, можешь поехать туда сразу» звучит как просьба «поезжай, слышишь, как можно скорее, оставь нас, я не могу смотреть в глаза святому отцу», и Мин лишь бездумно кивает головой — уеду, мне и самому тут тошно, уеду. После этого разговора он еще долго сидит в тишине своей комнаты и смотрит в окно. Из головы не выходит сегодняшний новый знакомый, и Минсок сглатывает, раздумывает о столице, нервно закусывая губу. Он может соврать матери, уехать туда, они ведь не скоро узнают о том, что до новой школы он так и не доехал, не найдут его больше, а может, и обрадуются даже, что теперь сын точно не вернется. Минсок несколько дней собирается с силами, сидя в своей комнате, решается, ведь если сейчас пойти на такой шаг, то потом семьи у него уже не будет, даже такой. Он ищет поддержки в собственных мыслях о шумной столице и о лучшей жизни, а после, когда решимости достаточно, кивает сам себе и идет к родителям. Врать им о том, что он хочет уехать в новую школу раньше, легко, потому что видит, как мать рада и каким довольством сверкают ее глаза. Родители почти без заминки выдают деньги на дорогу и рекомендательное письмо в школу — что угодно, уезжай только, исчезни хотя бы на пару лет и позволь не чувствовать себя виноватыми. Спустя несколько пыльных дорожных дней у Минсока почти не остается страха и сожаления, лишь немного оставшихся денег в кармане, сумка наперевес и чувство свободы. Таким его и встречает шумная столица с толпой уличных зевак, впуская в совершенно новый для него мир. Минсока, пожалуй, действительно сначала гложет, что не попрощался с Чонином, но он уговаривает себя тем, что Чонин не лучше всех остальных, правильно ведь? На последние деньги Мин находит комнату, крошечную, и денег хватает всего-то на неделю, но он верит в себя, иначе ему теперь не выжить, ведь он уже столько вытерпел, на этом этапе просто не позволительно сломаться, опустить руки. У него теперь нет дома, и вернуться будет некуда. Минсок бродит по улицам в поисках хоть какой-то работы, но старые комплексы дают о себе знать и подходить к людям страшно: вдруг все повторится, начнется по тому же кругу? Он уже по привычке избегает чужих взглядов, отворачивается от проходящих мимо людей и смотрит в пол при разговоре. Когда оплаченные дни подходят к концу, Минсок с горечью понимает, что проиграл сам себе, но с работой внезапно помогает хозяйка дома. Просто возить документы ее сыну, но зато и на комнату хватит, и останется что-то, да и выбора у Минсока все равно нет. Он бегает по городу, исполняя легкие поручения, и не замечает, как пролетает лето, старается не думать о том, что, скорее всего, родители уже знают, что он пропал, старается не думать о том, что, скорее всего, они действительно счастливы без него. Со временем он знакомится с компанией молодых парней, которым на его глаза все равно и которые с радостью принимают парнишку в свой круг, и Минсок уверен, что смог бы провести так всю жизнь. Он чувствует себя в миллион раз лучше, чем за все прожитое до этого время. Когда сменяется очередной сезон, а Минсок взрослеет еще на год, он уже почти забывает об О Сехуне, который, сам того не зная, за несколько часов толкнул подростка к новым решениям. Но судьба сталкивает их еще раз. В один из обычных рабочих дней Минсок с удивлением разглядывает себя на висящем на стене плакате. Он не может отвести от себя взгляд и стоит долгие секунды, чувствуя, как внутри все замирает от предвкушения чего-то. Он идет по указанному адресу и даже не знает, зачем, но ноги несут к нужному зданию сами. В галерее полно народу, что пугает и настораживает, но Минсок уверенно продвигается вперед, ища фотографии родного города. Найти не сложно, сложнее справиться с легким раздражением внутри: и зачем только пришел, зная, что ненавидит свой город. И может, внутри только самая малая толика грусти, потому что давно не думал о семье и даже стыдно немного, но вряд ли ведь и они о нем думают? К своим фотографиям Минсок идет в последнюю очередь и с трепетом останавливается напротив той, что видел на плакате. Он оглядывается по сторонам инстинктивно, и ему кажется невероятным, что все эти люди, что стоят рядом, в голос восхищаются необычным парнем с фотографии. А Минсок слушает их и не верит, что уже год прошел с того момента, когда он был таким забитым, неуверенным в себе, а кажется, и не был никогда. Не верится, что уже год никто не отворачивается от него в отвращении, никто не тычет пальцем, крича в спину ругательства; не верится, что уже год не хочется утопиться в той самой реке, надеясь избавить мир от собственного существования. Минсок скользит глазами по лицам незнакомцев, удивленно разглядывая пришедших на выставку людей, пока не сталкивается со знакомым, но не менее профессионально-изучающим взглядом того самого фотографа, что однажды толкнул Мина к новой жизни. Желание подойти к этому человеку, поблагодарить, вспыхнуло вместе с непонятным желанием сбежать, скрыться в снующей по залу толпе, потому что этот человек видел его раньше, видел родной город, окружение, и, возможно, давно знает, как его унижали, как презирали и боялись жители, возможно, наслышан о проклятии и сейчас не будет таким же добрым, каким его запомнил сам Мин. Старый страх накатывает, и Минсок быстро разворачивается, протискиваясь среди компаний людей к выходу. За несколько шагов до заветной двери его запястье аккуратно обхватывает чужая ладонь, настойчиво останавливая, и Минсок краснеет, чувствует, как горят щеки, когда смотрит на стоящего рядом фотографа. О Сехун улыбается, вопреки мыслям Минсока, и от этого Мин не может сдержать нервный выдох и даже неуверенно улыбается в ответ. Сехун просит дождаться окончания выставки, а вечером ведет Минсока в кафе неподалеку и, заказав пару чашек кофе, рассматривает так, словно видит в первый раз. — Куда ты пропал? — Сехун отпивает горький напиток и смотрит на Минсока, потому что знает, слышал, что мальчика в городе ненавидели. — Я искал тебя несколько дней спустя после нашей встречи. Мне сказали, что ты уехал в новую школу, но потом дошли слухи, что ты до нее не доехал, где же ты был все это время? — Здесь, — устало выдохнув, Минсок обхватывает ладошкой теплую чашку и проводит большим пальцем по гладкой поверхности. — Хотел спасибо сказать за ту встречу у реки. Я много думал тогда и решил, что мне надо уехать, а с выбором города даже не сомневался. Спасибо, за… те слова. — А как же ты тут? Без денег, без знакомых? Почему меня не нашел? Я ведь… ты ведь знал, что я фотограф, таких в Кёнджу немного, почему не искал? — в словах Сехуна раздражения столько, что Минсок сначала даже теряется немного, а после улыбается и разводит руками в стороны. — Мне и в голову не пришло, если честно. Сначала было очень трудно, денег не было, но мне помогла одна женщина, у которой я снимаю комнату, потом… знаете… — На «ты», давай на «ты». — Хм, хорошо, — Минсок снова теряется, сбиваясь с мысли, а потом кивает и неуверенно продолжает: — Потом… нашел первых друзей, дома даже не представлял, что у меня будут друзья… ведь если бы я тогда поехал в ту школу, по окончании пришлось бы вернуться домой, а теперь у меня совсем другая жизнь. Понимаешь? С Сехуном Минсоку на удивление легко, тот не задает лишних вопросов о старой жизни, больше интересуется новой. Они разговаривают до позднего вечера, а после договариваются о новой встрече. Они встречаются все чаще, а потом Сехун просит Минсока об одолжении, будучи уверенным, что Мин не откажет. Быть моделью О Сехуна для выставки Минсоку не сложно, а когда он видит довольного фотографа, развешивающего новые фотокарточки на натянутые нити в темной комнате, то не может не сдержать улыбки. С появлением Сехуна жизнь Минсока в Кёнджу меняется настолько стремительно, что он уже и не представляет, неужели было иначе? В жизни Минсока близких людей и не было никогда, поэтому в чувствах он путается и, кажется, влюбляется, хотя знает, что это неправильно, да только не может отвести взгляд от Сехуна, даже когда тот просто разговаривает с коллегами; чувствует, как краснеет, когда Сехун поправляет его челку, перед тем как сфотографировать, и сглатывает, прежде чем самому случайно его коснуться. Минсок, сам того не осознавая, вступает на еще один круг собственных мучений, потому что Сехун теперь всегда рядом: в голове, в ноющем от нахлынувших чувств сердце, — и хочется, чтобы ушел, исчез, оставил в покое, Минсоку и так плохо, но Мин противоречит сам себе, потому что, даже когда съемки заканчиваются, не перестает к нему приходить. Все же со временем Минсок находит все меньше объективных оправданий, чтобы находиться всегда подле фотографа, а когда их не остается совсем, то теряется. Он не знает, почему Сехун всегда улыбается ему, когда видит на пороге, но уверен, ждать ответных чувств не стоит, и лучше не тешить себя надеждами, перешагнуть эти чувства также, как однажды перешагнул через страх, через унижения, через прошлое. Он зовет Сехуна на улицу и чувствует, как горят щеки, смотрит на то, каким удивленным выглядит фотограф, а потом встает на носочки, едва касаясь своими губами чужих. Это и поцелуем-то нельзя назвать, но все понятно без слов, и Минсок опускает глаза в пол, словно, вот оно, понимаешь, до чего все дошло, и как теперь быть-то? Сехун смотрит на раскрасневшегося Минсока несколько секунд, но ответить хочется в том же стиле — действием, поэтому чуть наклоняется и обнимает ошарашенного Минсока, прижимая к себе. Он слышит, как Минсок всхлипывает и вздрагивает плечами, поэтому чуть отстраняется и большим пальцем растирает стекающую по щеке слезу. — Эй, не плачь, ну, — Сехун улыбается, когда Минсок мотает головой и прижимается к нему сам. — Прости, что тебе пришлось сделать первый шаг, я боялся… не знал, что ты ко мне что-то чувствуешь.***
Кажется, проходит целая вечность с того момента, когда Минсок понимает, что счастлив. Он гордится Сехуном и смущается, когда они вместе идут на открытие выставки, где по стенам развешаны фотографии Минсока и других людей с гетерохромией. Он стесняется, когда слышит от незнакомцев поздравления с удачным модельным началом, когда слышит, как люди восхищаются их совместной работой, когда слышит, что они красивая пара. Минсок расслабляется, чувствуя Сехуна всегда рядом, расслабляется настолько, что не замечает на себе нежелательного взгляда, а потом, когда его грубо хватают, затаскивая за какую-то дверь в темную подсобную комнату, воспоминания вспыхивают с новой силой. Перед ним стоит Чонин, так же щурится, как и когда-то в родном доме. — Чонин… что ты?.. — Как ты посмел сбежать? — голос Чонина злой, и Мин замолкает, чувствуя, как внутри просыпаются старые страхи. Чонин из прошлого, которое не стереть. — Думал, я тебя не найду? Минсок сглатывает и не знает, что ответить. Он даже не думал, что кто-то будет искать. — Твои глаза… — Минсоку не по себе, потому что он чувствует, что в брате что-то поменялось, и возможно, его взгляд теперь кажется еще безумней. – Я не мог без них. Ты позволял мне смотреть, позволял наслаждаться, как же мог так быстро исчезнуть? — Чонин… — Они сводят с ума, — Чонин кладет руки на хрупкие плечи Минсока, наклоняется, не давая тому вырваться, и касается губами века над небесно-голубым зрачком. — Ты этим соблазнил приезжего фотографа, да? Ничего, слышишь? Давай просто уедем. — Чонин… — нужно глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться, и прикрыть глаза, Минсок знает, всегда так делал раньше, когда рядом никого не было, и он старается взять себя в руки, ответить брату, потому что он стал сильнее и увереннее в себе, сейчас можно, они не дома. — Я никуда не поеду, о чем ты говоришь? Как ты вообще меня нашел? — Ты не можешь не уехать. Ты мой. Всегда был моим. И ты знаешь это, ты делаешь это специально. — Как ты, черт возьми, меня нашел? Послушай… — Минсок боится, но не настолько, чтобы не дать отпор. Сехун, он ведь где-то рядом, он не даст в обиду, если что, верно? — Я понял, что уехал ты с ним. Ты ведь бросил меня сразу после того, как он спрашивал о тебе, я соврал, сказал, что не знаю, потому что чувствовал, что он такой же, как я. Знал, что он ищет тебя не просто так. — Чонин, я не знаю о чем ты, о какой любви, но она, поверь, она совсем ничего не стоит, она фальшивая, такая же, как все те осуждения, что сыпались на меня всю жизнь. Уезжай, — Мин дергает плечом, пытаясь скинуть с себя чужие руки, но брат лишь крепче сжимает пальцы, заставляя сморщиться от боли. — Чонин! — Я без тебя не смогу. — Мне плевать. Я позову на помощь, если ты не отпустишь меня. И поверь, сейчас меня есть кому защищать, и ему плевать на то, как ко мне относятся другие люди. Всегда было плевать. Оставь свою любовь, она мне не нужна. А теперь… — Минсоку страшно, и он слышит, как гневно, рвано дышит Чонин, словно готов ударить, вот сейчас, за все те разы, что не бил дома, — ...отпусти меня. Чонин колеблется несколько мгновений, удивленный словами всегда забитого братишки, который заставлял сходить с ума, но приходит в себя и разжимает пальцы, выпускает из зажима, видя, как Минсок прикусывает губу, не решаясь что-то сказать. Когда ладошка Минсока ложится на дверную ручку и он приоткрывает дверь, позволяя свету проникнуть в темное помещение и осветить разноцветные глаза, Минсок улыбается Чонину так, как никогда не улыбался в родном городе. — Спасибо. И прощай. Ему восемнадцать только, а он уже успел построить на руинах собственной жизни новую, крепкую башню, которую теперь вряд ли можно сломать.