Кошка

Паули никогда не вникал в значение фразы «Ничего не предвещало беды», даже если эта беда вдруг происходила, а его заранее предупреждали. Он проигрывал деньги в карты так легко, будто у него под кроватью лежала гора золотых слитков. Он доставал аморальную Калифу, требуя надеть юбку подлиннее, а лучше вообще паранджу и что-нибудь не облегающее фигуру. Кажется, после последнего выпада Калифа серьёзно обиделась и, как все женщины, вознамерилась мстить тонко и изощрённо. Собственно, ничего не предвещало беды в тот вечер, когда бригадиры уже закончили работу и собирались хорошенько повеселиться в компании девочек и выпивки. Паули идти с ними не хотел, у него оставались незаконченные дела, но Калифа, заглянувшая очень «вовремя», мягко спросила: — Неужели ты внезапно стал трезвенником, Паули? — и поправила очки таким развратным жестом, что отказываться больше не было никакой возможности. Гордо вздёрнув нос, Паули прошёл тогда мимо Калифы, не обратив внимания на её усмешку. В баре ему наливали, подливали, просили говорить тосты, самым популярным из которых был «За Айсберга-сана!», и снова наливали… Где-то недалеко методично пил и сам Роб Луччи, но его Паули старательно игнорировал, чтобы не портить праздник ни себе, ни другим. Момент, когда они с Луччи вывалились из бара в обнимку, каким-то странным образом ещё сохранился в памяти, но вот что было дальше – покрыто завесой пьяного тумана, который, зараза, показывал неприличные жесты и крутил фиги, стоило хоть немного напрячь память. И вроде бы ничего страшного не произошло, беды или конца света, и кредиторы не набежали все разом, но чувствовал себя Паули отвратительнее некуда. А ещё он лежал не в своей комнате, не на своей постели, а со спины к нему прижимался кто-то живой и тёплый. Паули открыл глаза и тут же зажмурил их обратно, молясь про себя, чтобы этот кто-то исчез, растворился, оказался плодом его замученного алкоголем разума. Увы, неизвестный (а судя по отсутствию мягкости в стратегически важных местах, это был мужчина) не внял мольбам Паули и обнял его, ткнувшись носом прямо в шею. У Паули сердце ёкнуло и ладони вспотели, до того неловкой и смущающей оказалась ситуация, в которую он по собственной дурости попал. Даже повернуть голову, чтобы встретиться лицом к лицу с «проблемой» было дико страшно. Стараясь дышать ровно и не выдавать судорожными хрипами, что уже давно не спит, Паули медленно приоткрыл один глаз и скосил его вниз – туда, где лежали чужие руки. Знакомые до боли руки, хотя пинался Луччи обычно почему-то именно ногами. Наверное, ему так удобнее… Да о чём он вообще думает?! Так, по порядку. Комната, скорее всего, Луччи. Кровать – тоже его, что логично. И наличие на оной его, Паули, несколько напрягает. Или напрягает Луччи, который не убил наглеца на месте, а всего лишь обнял и тёрся о шею носом, как огромный кот. И мурлыкал. Философская мысль на тему «Было или не было?» отпала сама собой – кажется, всё-таки было, только Паули невероятным образом оказался сверху, несмотря на тотальную девственность и отрицание всего аморального. Без стимуляции в виде пива он никогда не решился делать что-то подобное. Но мозг потихоньку просыпался и сообщал, что спина болит адски, что плечи исцарапаны почти в кровь, а кое-кто невозмутимый вчера приложил к этому руку. Или сразу две. Паули тихо застонал и попытался выползти из объятий Луччи, но сделать это было не проще, чем выдирать гвозди без инструментов. Стальная хватка сжалась на саднящих плечах, доставив массу неприятных ощущений. Паули вздохнул и смиренно затих, слушая теперь уже довольное урчание Луччи, которому наверняка снилось что-то приятное. Он вёл себя как огромный кот, только без хвоста и ушей. И кусался очень больно, решив, что шевелящееся нечто рядом с ним – это завтрак, только уж слишком несговорчивый. Ждать, пока Луччи окончательно протрезвеет и поймёт весь трагизм ситуации, возведённый Паули в наивысшую степень, опасно для жизни – убьет же. Решение пришло самое глупое и нелепое из всех возможных. Осторожно перевернувшись на другой бок, Паули едва не уткнулся носом в чужой подбородок, но справился с этой проблемой довольной быстро. Какое-то наитие или чутьё подсказывало, что нужно делать. Луччи, радовавший обычно миной «вы все ничтожества», во сне казался даже немного милым, расслабленным таким и спокойным. На почёсывание за ухом он откликался, как положено кошкам – урчал громче, улыбался еле заметно и когтил спину Паули снова. Откуда у плотника когти, почему он мурлычет и что вообще вчера было – вопросы, ответы на которые Паули подозревал, что знать совершенно не хочет. Когда Луччи наконец проснулся, для Паули настали тяжёлые времена. Осознание совершённого аморального поступка навалились на честного парня неподъёмной глыбой, он за голову схватился и даже ляпнул, глядя прямо в недобро прищуренные глаза Луччи, что готов взять всю ответственность на себя, что не хотел, не думал, но, в принципе, понравилось. Вместо заслуженной кары Луччи наградил Паули незаслуженным игнорированием, швырнул ему валявшуюся на полу одежду и указал на дверь. Будь у Паули хоть какой-нибудь, пусть отрицательный опыт такого рода, он бы не ругал себя самыми грубыми словами, обзывая то тряпкой, то извращенцем. Спина болела весь день, и коллеги весело спрашивали, довольна ли та девушка, с которой он провёл ночь. В порыве страсти расцарапала, не иначе! Паули пунцовел, злился и бурчал: — Это была кошка, всего лишь кошка! Так ему и поверили. Луччи тоже явился на работу, не опоздав ни на минуту. По нему не скажешь, что была пьянка, было её продолжение в совсем иной плоскости, он вёл себя как обычно, может, ещё холоднее и жёстче. Вот и всё отличие. А бедный Паули страдал, изводил себя и косился в сторону Луччи, думая, что тот не видит. Неизвестно, до чего довёл бы себя Паули – до ручки или ухода в монастырь – но вечером, когда почти все плотники разошлись по домам, Луччи подошёл к сосредоточенно ковырявшему какой-то гвоздь Паули и встал у него над душой молчаливым изваянием. Нахохлившийся Хаттори смотрел на человека с укором. — Что, Луччи? — убито спросил Паули, зная, что первым неприятный разговор надо начинать именно ему. — Я же говорил, что готов взять всю… — Снимай рубашку, — отрывисто сказал голубь голосом Роба Луччи, вогнав Паули в краску и предынфарктное состояние одновременно. — Или сниму силой. Пришлось подчиниться, раздеваясь медленнее, чем невинная девица стягивает корсет перед первой брачной ночью. Приказав Паули повернуться спиной, Луччи зашуршал чем-то, а потом неожиданно аккуратно нанёс что-то холодное на красные и воспалённые царапины. — Луччи?.. — выдохнул Паули, не понимая, как реагировать и что говорить, а Луччи молчал и не похоже, чтобы он был настроен на общение или разбор полётов, которого провинившийся плотник ожидал весь день. — Подожди пять минут, потом одевайся. Придёшь завтра ко мне, обработаю ещё раз, — так же отрывисто произнёс голубь не терпящим возражений тоном. Паули обернулся, и посмотрел на птицу и её хозяина совершенно неадекватным взглядом. — У твоей кошки очень тяжёлый характер. Лучше не зли её. И Роб Луччи ушёл, оставив Паули наедине с домыслами и недомолвками. Единственное, что он понял наверняка после всего – царапины болят уже меньше, а ещё… За вторым сеансом лечения Паули обязательно зайдёт.