Les Arcanes. Цирк Чудес

Сумерки растекаются по земле, просачиваясь через запертые двери к огню в очаге. Подступают настойчиво и обжигаются о языки пламени снова и снова, пока не иссякнет тепло и ароматная древесина не превратится в сухой пепел. Тогда можно сожрать, поглотить и двигаться дальше, пытаясь насытить бездонную пасть. Жажда к жизни уступает место болезненному и яркому сну, в котором все оказываются в один миг. Сопротивление не имеет смысла, ведь сумеречный прилив накрывает даже сердца, в которых тлеет вечная искра благородства. Желания, темные и сладостные, разрывают души, но получить удовлетворение и успокоить бушующий жар можно только в месте более ярком и вычурном, чем самые сокровенные ужасы и мечты. В шатре пусто, но стоит лучу света прорезаться через красно-белое полотно, как на представление начинают невесть откуда сбредаться зрители. Иллюзия смыть в этом месте тайную жажду слишком зыбкая, но этого достаточно, чтобы приманить и опалить крылья подлетевших мотыльков. Они остаются, чтобы упиваться собственной жестокостью и восторгом от происходящего. То ли оттого, что попросту не могут уйти, то ли оттого, что тьма оказывается гораздо лучше всех дневных удовольствий вместе взятых. Жесткие деревянные скамьи радушно принимают желающих посетить сегодняшнее представление. Милая девушка в легком сатиновом платье открыто приветствует каждого, ловко принимая билеты в три руки. Понемногу шатер наполняется нетерпеливым гулом и криками непоседливых детишек. Запахи керосина, сена и крахмала смешиваются в один неповторимый аромат, распаляя предвкушение. Только в этом месте можно вдохнуть несочетаемое, почувствовать животный восторг и увидеть невероятное волшебство собственными глазами. Цирк Чудес остается в сердцах навсегда. Как унизительный сексуальный опыт и первая любовь. Знаменитая труппа, в которой каждый – отдельная легенда. Афиши дразнят короткими слоганами и вульгарными рисунками, не передающими даже капли настоящей магии. Сложно сказать, правда ли такие невероятные диковинки собраны под куполом пестрого шатра, но деньги остались в билетной кассе, и любопытство уже отравило разум. Остается лишь протирать штаны на деревянной лавке и ожидать начала представления. Места заняты и даже несколько стульев с красной обивкой в первом ряду нашли своих хозяев на этот вечер. Под назойливую веселую мелодию артисты высыпают на арену, смешиваясь в яркое полотно. Они кружатся, прыгают и кроме мутного пестрого пятна невозможно ничего разглядеть. Глаза болят от обилия красок и просыпается раздражающая злость. Чуда нет, только какие-то кони, странно накрашенные люди и диковатое бренчание все той же мелодии. Зритель терпит и ждет, истекая слюной и жадно впитывая каждую деталь. Приветствие заканчивается и самое время приниматься за сочный пирог после горького салата. Антрепренер скромно выглядывает из-за занавеса и довольно улыбается. Он знает, что голодные дворняги получат хрустящие кости, а породистые собаки и вовсе смогут урвать по куску мяса со свежей кровью. Это место неповторимо, в нем есть чудеса всех сортов, даже для самых привередливых неженок и жестоких критиков. Разогрев вовсе не служит подготовкой к чему-то более зрелищному и роскошному. Это отдельная история, которую не поймет никто, но запомнит каждый. Высокая фигура оказывается посреди арены, черный плащ скрывает детали. По залу несется тревожный шепот, когда под еле-слышную барабанную дробь неизвестный устанавливает обручи с натянутой бумагой. Нет ни красотки помощницы, ни ловкого подмастерья. Время тянется жженой резиной. Удары барабанов звучат громче, и плотная ткань пачкается в пыли. Черный комок обижено свернулся на земле, но всем плевать. Сложно заметить цвет двери, за которой находятся золотые горы. Свет падает на сильное тело, обнажая страх в душах зрителей. Мышцы перекатываются под кожей, руки поднимаются и острые когти соскребают бумагу с первого круга, сминая точно так же восторженные ужасом взгляды. Мужчина потягивается и виден легкий отблеск чешуи на спине. От плеч и ниже, все живая броня из мельчайших кусочков. Зелень с золотом, словно драгоценность, наделенная душой. Пальцы темные, с уродливыми когтями, а между ними светлые перепонки. Темный волос и красивое лицо портят вид, так же как и смуглая кожа, которой полно у любого крестьянина. Переход слишком резкий, недостаточно от чудовища и слишком мало от человека. Никто не смеет произнести хоть слово, все только жадно смотрят и ждут. Маленькие детишки пооткрывали рты и таращат свои глазенки на невиданную диковинку. Вот уж точно, дракон. С афиши глядел змий, а здесь все взаправду и от этого еще страшней. Воздух наполняется запахом серы и второй круг вспыхивает ярким огнем. Изо рта мужчины вырывается огненный шар и попадает уже в третий. Всполохи поглощают бумагу, а тлеющие ошметки еще несколько мгновений кружатся в воздухе. Вместе с ними беспорядочно мечутся мысли зрителей, отчаянно пытаясь привязать картинку перед глазами к известному и объяснимому, но тщетно. Монстр на манеже прекрасный и уродливый одновременно. Дыхание спирает от восторга, желание вливается в глотку, и хочется пить живой огонь из пухлых губ, даже если это выжжет все вплоть до грешной души. Грация и роскошь протекают через каждое движение, скатываются каплями по смуглой шее и теряются где-то среди ярких отблесков зеленой чешуи. Взгляд, полный превосходства, сменяется жестким прищуром. Никто не смеет пошевелиться, даже детишки не ерзают на лавах. Загипнотизированные невозможным, напуганные и потерянные, зрители здесь только потому, что им позволили. Тишину прорезает внезапный крик. Сноп огня вырывается далеко вперед, за пределы видимого пространства, и устремляется вглубь, в самое темное место. Не чтобы осветить и прогнать сумрак, а чтобы сжечь дотла. Взгляды устремлены в отдаленный угол, туда, где только что пропало пламя. А когда внимание возвращается к манежу, то он оказывается пуст. Будто увиденное только что - лишь иллюзия. Тихая барабанная дробь сменяется тягучей и странной мелодией. Сладкой и пульсирующей, но абсолютно незнакомой. Она звучит иностранной речью, льется молочным потоком и воскрешает воспоминания о местах, где никогда не доводилось бывать ранее. Там прекрасно, жарко и томно, каждый чувствует это. На манеже оказывается тень. Она колышется в отсветах огня, танцует прерывисто и не двигается с места. За ней появляется еще одна. Силуэты сплетаются воедино, пожирая друг друга и становясь единым целым. Простая белая сорочка и такие же штаны. Ткань свободно ласкает кожу цвета какао с молоком. В этих местах не сыскать такого оттенка, слишком уж нежный и теплый, а вот для райского уголка в самый раз. Очертание пухлых губ манит, шепчет еле-слышно запретные слова. На блеклой афише выведено красным «танцовщица Кая из экзотической страны». Но все совсем не так. Движения в такт загадочной мелодии и парень является ее частью. Он сам словно музыка, а его тело – сложный инструмент, издающий звуки, которые не улавливает слух. От них кружится голова и дрожат руки. Солнце палит нещадно, и зрители щурятся в полумраке шатра, в горле пересыхает от жажды, но танец настолько завораживающий, что им плевать. На кончиках пальцев белый песок, голые ступни ступают по морской пене. Плавные изгибы манят и не замечаешь, как тянешься навстречу, пытаясь повторить, стать ближе хотя бы одним движением. Музыка прерывается резко и вырывает зрителей из сладостного миража. Тепло все еще остается на поверхности кожи, а запретные слова звучат в потаенном уголке души. Чувства резко сменяются с громким щелканьем кинопленки. На этом кадре страх, на этом желание, и зрители с нетерпением ждут следующей картины, погружаясь с головой в омут болезненного яркого сна. Антрепренер доволен. Публика внимательна и неприхотлива, особенно господа на сиденьях с красной обивкой. Они лучше всех. Возможно, позже он будет настолько любезен, что предложит им дополнительное маленько шоу. Между разочарованием от окончания сказочного чуда и предрассветным пошлым заревом. Но это после, а сейчас время гадалки и разбитых судеб. - Исин! Где Исин? Его выход после Бэкки, - антрепренер взволнованно поправляет свой цилиндр и оглядывается в поисках героя следующего номера. - Он всегда смотрит выступление Бэкки. Скорее всего, прячется за кулисами, хотя толку-то? – бормочет проходящий мимо карлик. И то верно. Такой, как Исин не спрячется, где бы ни был. Антрепренер замечает внушительный бугор в складках занавеса, но так и не подходит, чтобы сказать даже пару слов. Бесполезно же. С такими, как Исин не разговаривают без надобности. Все взгляды прикованы к небольшому столику посреди сцены. Миниатюрному, под стать фигуре, сидящей за ним. Лица не видно, только пестрые платки и тонкие пальцы, сжимающие толстую колоду карт. Тишина давит, но сейчас музыка неуместна. Мелодичный голос зовет по имени, ласково и завлекающе. Имя повторяется несколько раз, пока удивленный зритель не поднимается с деревянной лавки. Его приглашают на манеж, предлагают стать частью прекрасного и загадочного сна. Отказать невозможно, ведь это так захватывающе и ни капли не опасно. Всего лишь простое гадание. За кулисами в таком же нетерпеливом ожидании замер еще один зритель. Исин смотрит каждый раз на то, как ломаются человеческие судьбы, слышит хруст и видит щепки. Они белые и острые, словно кости. Каждый раз надеется на ошибку, на чужую удачу. Но всегда побеждает тень и ее потрепанные карты. Изящная ручка выкладывает на синий бархат диковатые картинки. Сейчас на манеже простой обыватель, пришедший посмотреть на вечернее выступление. Но позже от него не останется ничего. Тонкие пальчики вытягивают нить за нитью его жизнь, его прошлое, настоящее и будущее, а красивый голос серебряным ножом разрезает каждую из них. Каждая постыдная мелочь, которой так дорожит случайный герой, получает свою отдельную историю. Жертвенный агнец кричит, гневается и плачет, но уже ничего не может поделать со своей участью. Судьба разбивается в тот же миг, как получает форму. До этого - нечто неизведанное, а после – забавная глупая небылица. Исин разочарованно вздыхает и покидает свое временное укрытие. Когда-то давно Бэкки гадала и ему, в первый и последний раз. Не так, как сейчас, а в своем насквозь пропахшем благовониями шатре и без стремления покалечить его судьбу еще больше. «Знания, которыми наделила тебя природа, будут тем, что не принесет вреда. Остальное же под запретом. Верховная Жрица велит наблюдать, но спрашивать – никогда. Стремление будет вознаграждено, а неповиновение станет погибелью». В словах гадалки всегда было зерно истинны. Сколько бы Исин не смотрел, карты всегда говорили правду. Надежда никогда не покидала юного сердца, но позволено ли это такому, как он? Манеж пустует, а зрители уже ждут его, сжимая в руках мертвецов. Ласковое звучание флейты не заглушает удивленных возгласов и стука копыт, только оттеняет отвращение, становясь прекрасным отпечатком на уродливом существе. Чистота создана для того, чтобы валять ее в грязи, пинать башмаками и оскорблять. Но отмывая белое полотно каждый раз, невозможно вычистить каждый уголок. Чистое всегда тускнеет и в следующий раз не так больно, не так обидно и даже привычно немного. Исин выходит на середину манежа и скидывает с плеч короткую накидку, оставаясь лишь в попоне. Нужно дать зрителям несколько минут, чтобы они смогли насладиться собственным совершенством и получше рассмотреть диковинку. Рука будто случайно скользит на талию и ниже, проходясь сначала по белоснежной гладкой коже, а затем зарываясь в светлую короткую шерсть. Несколько детишек подбежали поближе к манежу, чтобы поглазеть, но Исин этого не любит. Раньше он пытался быть ласковым, но сейчас знает, что страх гораздо лучше. Ноги напрягаются, и он становится передними копытами на бортик. Человеческий испуг вызывает только грусть. Он мог бы показать много чего, позволил бы ощутить тепло и увидеть свет в глубине сердца. Только все это глупо. Зритель пришел за волшебством совсем другого толка. Исин гарцует по кругу, отбивая четкий жесткий ритм. Первый сухой цветок попадет в плечо, а дальше уже не понять. Обыватели не захватили с собой тухлых яиц и сейчас им пригодились розданные чуть раннее мертвые растения. Страха в глазах все так же много, но он не опасный дракон, а просто помесь домашней скотины и человека, поэтому можно позволить себе открытое презрение, не опасаясь за жизнь. Резко остановившись, он заставляет остановиться и зрителей в своей вечной гонке за мнимым превосходством. Флейта все еще нежно ласкает слух и, наслаждаясь мелодией, Исин прикрывает глаза. Темные волосы растрепались, несколько прядей зацепились за тонкий рог. На обнаженной крепкой груди застыли капли пота, а пальцы перебирают невидимые струны в воздухе. Знание, которым наделила его природа, довольно простое. Ритм жизни гораздо более понятен Исину, чем презрение в человеческих глазах. Сухие стебли наполняются соком, блеклые цвета мазок за мазком окрашиваются в яркие оттенки. Мертвые цветы оживают, но это не для зрителей, это для ни в чем неповинных растений. Манеж становится душистой поляной, такой свежей и родной, словно в детстве, когда мама запрещала бегать в лес. Номер заканчивается лучшим из возможный вариантов - гробовым молчанием. - Минсок, подготовь Исина к ночному шоу, - антрепренер бросает невзначай, не отрывая взгляда от следующего артиста. Исин и сам рад, что не придется смотреть на Чанёля. На то, как пламя с шипением пожирает его кожу, как гладкие крупные перья на руках и груди превращаются в обугленные струпья. Он мог бы исцелить поврежденные ткани, срастить кости, но это не нужно. Зрители хотят видеть страдания и гору пепла с обнаженным потерянным чудовищем в ней. Минсок ведет Исина в небольшой шатер рядом. Это спокойное место, вызывающее самые мучительные воспоминания. Простая забота, теплые ладони и робкая улыбка выжигаются клеймом в памяти, сразу после мучительных унижений и боли. Минсок стягивает попону, оставляя тело обнаженным, и берет в руки мягкую щетку, которая так нравится Исину. Чешет медленно и старательно, проводя ворсом по шелковистой шерсти, а для хвоста выбирает широкий гребень. В такие мгновенья можно позволить себе забыться среди ласки и укутывающего аромата выпечки. Паренек каждый раз угощает своих гостей свежими булочками, на вкус такими же как само его присутствие. Минсок заботится о Крисе, когда тот стирает с подбородка кровь и не может закрыть рот. Ожоги на нежной коже вздуваются и нещадно болят, сухие губы трескаются, будто печенье с джемом. Алые капли густо стекают по подбородку и засыхают бурыми потеками на смуглой шее. Теплый отвар снимает воспаление, но говорить грозный дракон не может, никогда не мог. Только дышит огнем и стискивает до хруста когтистые руки. Минсок заботится обо всех, он знает, что нужно каждому гостю шатра. Исин отводит взгляд, когда влажная ткань проходится по груди. Сосредоточенное сопение смущает, равно как и нежность. Спросить бы, только куски чужой жизни до сих пор виднеются в изящных пальчиках. И он молчит, благодарно принимая самое ценное, что ему когда-либо дарили. Для волос Минсок достает совсем другой гребень, свой собственный. Аккуратно расправляет прядки и расчесывает, стараясь не задеть рог. Не боится как все те дикари, а старается не причинить боли. Они не разговаривают, но Минсок иногда рассказывает забавные истории, которые услышал от других обитателей цирка. Временами Исину хочется ответить, поболтать немного и, может быть, даже посмеяться, но он продолжает наблюдать, не осмеливаясь наглеть. Вечер довольно прохладный: ветер обдувает обнаженную кожу и Син немного ежится. Возвращаться в главный шатер неохота. Но ничего другого не остается, он должен. Зал опустел и заняты только сиденья с красной обивкой. Важные господа ждут своего мяса со свежей кровью. Музыка не играет, но на манеже будет представлен еще один номер. Вся ткань осталась за кулисами, а организатор, сам антрепренер, вышел поздороваться с зрителями. Только на нем сейчас идеально отглаженный фрак и черный цилиндр, остальные же красуются своей наготой, представляя волшебство в своем первозданном виде. Ставки делаются взмахом руки и постепенно манеж пустеет. Исина тоже уводят. Он хорошо изучил небольшую хижину позади главного шатра. За время, пока они в этом городе, ему довелось побывать в ней много раз. Сопровождающий паренек зажигает керосиновую лампу и прикрывает за собой ветхую дверь. Внутри пахнет гнилым зерном, влажно и очень знакомо. Ударить бы разок копытами по двери, чтобы рассыпалась на сотни щепок, и отправиться куда глаза глядят. Хорошо везде, где есть темное звездное небо, да вот только Исин сомневается, будет ли там робкая улыбка и нежный голос. Спросить бы, но Верховная Жрица не велит. Совсем близко раздаются шаги и веселых смех. Трое мужчин замирают на пороге, но надолго их страха не хватает. С головой накрывает азарт от новой живой игрушки и желание проверить ее на прочность. Исин хмурится, когда в кожу впиваются шпоры. Наездник весело кричит и бьет ногами по гладким бокам. Острие вспарывает только зажившие шрамы, рвет и развлекается, устраивая ночное волшебное родео. Потные руки шлепают по спине, толстые пальцы дергают рог, а взгляды становятся липкими. Все это как гнилое зерно, не зря запахом пропитались даже стены. Люди сохраняют оболочку, но внутри мягкие и скользкие, и стоит твердой на вид кожуре лопнуть, как омерзительная жижа начинает течь с глаз, ушей и рта. Исина обхаживают, смотрят на него голодными глазами и решаются. Чем темнее становится ночь – тем плотнее сумерки в сердцах. Мужчины оправдывают собственное желание оскорблениями и сальными шутками, рычат, словно гиены, и ждут пока дичь издохнет, чтобы можно было полакомиться мертвечиной. В шесть рук укладывают Исина на низкую тахту. Так гораздо удобнее, спокойней и надежней. - Кто знает, на что эта кобыла способна, - хрипит мужчина и отводит в сторону некогда гладко расчесанный хвост. Второй обходит оценивающе и внезапно с силой дергает за рог. Больно. - Вздумаешь дергаться – прирежу как скотину. Хотя разницы нет, - череп будто набили гвоздями и встряхивают с каждым движением. Это пройдет позже, когда Минсок будет расчесывать его волосы и бережно разделять прядки. Приходится открыть рот и вдохнуть запах тухлой рыбы. Член упирается в глотку и Син благодарит небеса за то, что мужчина отпустил рог и теперь стискивает его затылок, с силой насаживая на свое сомнительное достоинство. Лежать на боку гораздо лучше, чем стоять на коленях, он знает. Ногу сводит судорогой, но Исин сдерживает отчаянный порыв лягнуть что есть силы. Третий участник их маленького представления пытается поднять заднюю ногу и пристроиться к товарищу. Они нетерпеливые и жадные, такие же, как детишки, остервенело кидающие в него сухие цветы. Зад саднит и по внутренностям растекается мерзкое ощущение. Будто в нем не сперма, а гниль, что передалась от лопнувшего зернышка. Он лежит смирно и терпит, пытаясь вдохнуть свежий воздух каждый раз, как мужчина подается бедрами назад. - Чертов хвост. Мешает! – раздраженно хрипит мужчина и слышится треск. Нож пилит густой хвост, но вырывает лишь куски. Его досада мешается с желанием и течет по гладкой белой шерсти. Та слипается и окрашивается в мерзко-желтоватый. Исину хотелось бы знать, существует ли другая жизнь. Но он лишь наблюдает, будто со стороны, как его топят в густой слизи. Чуть позже он смоет отвратительный оттенок, но шерсть никогда не будет такой же чистой, как впервые, когда его привезли в Цирк Чудес. Боль постепенно стихает, и запах тухлой рыбы сменяется знакомым и влажным. Холодно и бок чешется от запекшейся крови со спермой. От скрипа двери Исин вздрагивает, но расслабленно выдыхает, когда видит рыжую макушку в тусклом свете керосиновой лампы. Минсок позаботится о нем. Он всегда это делает для чудовищ: стирает сперму с их тел и залечивает раны. Стягивает вспухшие края, засовывая сочное мясо обратно, протыкает воспаленную кожу и зашивает белой толстой нитью. Заботливо и нежно. Так со всеми. И с Крисом, но не с Чанёлем. О нем заботится темнокожий Кай. Меняет холодные полотенца всю ночь после перерождения, поет сладкие дикие песни и гладит нежные перья. Все лучше, чем собственными руками всаживать под сердце нож по самую рукоятку. Чтобы унять боль, ведь отрезанные ошметками руки-крылья не пришить, а ценнее их только открытая улыбка. Кай говорит, что она существует, но никто не верит. Исин наслаждается бережными прикосновениями и даже отчасти благодарен господам на сиденьях с красной обивкой. Они будут идти от хижины вместе, всего пару минут, но таких счастливых, что впору терпеть вечно. Исин ненавидит возвращаться один, израненный и расстроенный. Но он понимает, что не единственное чудовище Минсока. После ночных выступлений паренек часто с Крисом. Однажды Син видел, как он поддевал каждую чешуйку и вытягивал из нежной темной плоти иглы, а затем обрабатывал перепончатые пальцы. Вырванные с мясом когти лежали рядом. Он смотрел долго, пока Минсок не сделал с чудовищем то, что делают все остальные люди. Но по-другому. Так, что Исину тоже захотелось, но попросить он не мог. Тогда не мог. Сейчас же Минсок рядом, сосредоточенно отмачивает шерсть и отчего-то хмурится. Наблюдать за ним приятно и, наверное, нет ничего лучше. Исин вспоминает порванные нити чужой судьбы и еле слышно хрипит. - Сбежишь со мной? Великая Жрица не велит, но взгляд, наполненный удивлением и восторгом, определенно стоит потерянной жизни.