Завтра не наступает никогда

«Кто-нибудь мог бы прийти и спасти мальчика от ужаса, но никто не пришел, потому что никто никогда не приходит». (с) Стивен Кинг «Мизери»

Иногда ему кажется, что завтра, именно завтра, что-то, наконец, изменится, и отпадет ставшая такой жизненно важной необходимость врать. Именно завтра будет новый день, в который он выйдет легкий и свободный. Завтра он придет на площадку вовремя, или, может, даже на десять минут раньше, и не будет страха, не будет опостылевшего желания казаться кем угодно, только не собой настоящим. Завтра он начнет свой день без вранья, ловя удивленные взгляды. Завтра он будет отвечать на чужие улыбки не менее искренней улыбкой, а не тем фальшивым оскалом, намертво приросшим к лицу. Завтра он прекратит строить из себя черт знает что и попросит у Ричарда номер его телефона, чтобы позвонить вечером, когда все разъедутся прочь с площадки, и позовет… куда? Посидеть в кофейне? Сходить в кино? Или сам примет приглашение сходить в поход в ближайшие выходные? Он непременно сделает это. Докурит сейчас, закроет окно, и уснет тут же, чтобы видеть чистые сны, а утром, с наступлением нового дня, совершенно точно начнет жить по-другому. Ли давит окурок о подоконник и отправляет его коротким щелчком куда-то в черный провал темнеющего сада под окном. Оглушительно стрекочут сверчки. Хочется подставлять лицо под молочно-белый лунный свет, улыбаясь таким перспективам. Завтра непременно наступит, и это будет уже совсем другой, новый день. Он просыпается от резкого сигнала мобильного и садится в постели, тут же сбрасывая сбившееся в комок одеяло. Нажимает вызов. Кашляет тихо, прочищая горло, машинально придавая голосу бодрость, словно не он в очередной раз проспал. Словно он давным-давно проснулся и уже одной ногой на пороге, вернувшись с утренней пробежки. Завтра в очередной раз не наступило. Он докуривает на ходу, огромными шагами неся свое почти двухметровое тело в сторону съемочного павильона, мыслями все еще не выбравшись из постели, только к рассвету ставшей настолько уютной, что не надо никакого завтра и никаких перемен. Спать. Уткнуться головой в подушку и спать, не думая ни о чем, тихо кашляя во сне. Он пролетает мимо Ричарда в два шага, даже не обратив внимания на его массивную, как-то странно ссутуленную фигуру. Кивает только на ходу, как и всем остальным. Ассистентам, гримерам, бесконечным разносчикам кофе. Кофе, кстати, был бы сейчас неплохой идеей. И пока его, в очередной раз не выспавшегося и взъерошенного, с залегшими под глазами тенями, превращают в блистательного эльфа, он потягивает горячую бурую жижу из стаканчика, констатируя про себя, что «завтра» опять его наебало. Не получилось. Так бывает. В голове щелкает угодливо отстроенный тумблер, и он переключается, пряча себя поглубже в ворох тяжелых блестящих одежд, за платиновые пряди парика, под ровный слой тона, превративший его сомнительную поутру физиономию в красивую ледяную маску эльфийского короля. Интересно, а Трандуил тоже живет этим бесконечно не наступающим завтра, или у бессмертных какие-то иные способы справляться с вечным каждодневным провалом? Из закромов извлекается заготовленный на такой случай жизнерадостный смех, и даже самый искусный специалист не выявит в нем фальши. Пока Ли сам не захочет, чтоб хоть кто-нибудь понял. Хоть до кого-нибудь дошло, что веселости в нем на самом деле нет ни на грош. Ричард то и дело мелькает в поле зрения, ходит туда-сюда, сунув руки в карманы толстовки, тяжело зыркает нечитаемым взглядом из-под бровей, и кажется – вот-вот подойдет. Именно сегодня, сейчас, а не завтра, которое никак не наступает. Его так безумно хочется, этого англичанина, во всех видах и порой до дрожи в пальцах, настолько сильно, что Ли мимоходом путает текст, меняя местами реплики, опомнившись только от деликатного покашливания Питера. Из душевного арсенала тут же извлекается самая обворожительная улыбка, самая ненастоящая из всех, перед которой устоять не может никто, Ли иногда кажется, что у него сводит скулы, но ни разу еще никто этого не заметил. Он улыбается, извиняется, выдает затейливые чувственные пасы унизанными перстнями пальцами и кистями рук, и все начинается сначала. Ричард смотрит. Долго смотрит, испытующе. На миг Ли даже кажется, что его обманывающее день за днем завтра все-таки наступило. Вечер роняет сумерки на Веллингтон неожиданно, сродни тропической ночи. Еще один день подошел к концу, на горизонте замаячило очередное смутное «завтра», Ли в последний раз оглядел себя в зеркале, застегивая на бедрах потертые джинсы. Парик снят, линзы вернулись в контейнер, блестящая груда тряпья бережно развешана на вешалках и маячит в поле бокового зрения серым пятном. Ли хлопает по карманам, нащупывая зажигалку и пачку сигарет, вспоминая, что осталось всего две и непременно надо заскочить в магазин по дороге домой. Дверь в гримерку без стука распахивается прежде, чем он успевает нацепить на лицо хоть одну из находящихся под рукой в таких случаях маску. На пороге нарисовывается Ричард. Подозрительный, молчаливый Ричард, очень похожий на припавшего к земле гепарда. - Уходишь? Ли мельком бросает взгляд в зеркало, словно ощупывает свое лицо, проверяет, на месте ли оно. Губы сами растягиваются в улыбку – одну из – он кивает, заводя сходу болтает что-то, прикрываясь псевдо-американской эмоциональной манерой трепаться и тягучим, как патока, акцентом. У Ричарда едва заметно дергается уголок губ – не то улыбнуться хочет, не то скривиться от горечи. Ли знает, что он чувствует эту сигаретную горечь, тянущуюся шлейфом за ним, осевшую на его одежде и волосах, впитавшуюся в каждую пору кожи. - Не хочешь сходить в бар? Завтра выходной, можно… - остро очерченный кадык на скульптурной шее Ричарда дергается едва заметно, так и тянет опробовать его влажным языком. Погладить, надавить, куснуть слегка, провоцируя на сдавленный кашель. Все еще улыбаясь, Ли отрицательно качает головой, цепляя со стола ключи. - В другой раз. В другой раз, когда завтра наконец-то наступит, когда оно начнется с самого утра, едва он откроет глаза, а не абсурдно – поздно вечером. Вот когда завтра с ним наконец-то случится, тогда он и позволит себе жить, а не топтаться на месте, гоняя по кругу пространство, в которое погрузился… когда? В 2003? В 2006? В прошлом году? В детстве? - Да что ж ты за блядь такая. Ли замирает, мазнув подушечками пальцев по столу, промахнувшись мимо связки ключей. Меньше всего он ожидает услышать внезапный грубый мат в исполнении сдержанного британца, но видит бог, настолько привык к такой манере, что даже не успевает удивиться. Ричард одним широким шагом заносит свое тело в гримерку и захлопывает за собой дверь так, что она дребезжит на петлях и слышится какой-то хруст. Ли, в принципе, знает, что будет дальше. Под веками горят слезы, которые никогда не прольются, оплакивая так и ненаступившее завтра. Завтра все должно было случиться не так. Завтра он сначала подсел бы к Ричарду в столовой во время обеда, поставив свой поднос с едой на его стол, они незаметно увлеклись бы беседой, предмет которой совершенно, абсолютно не важен; завтра они бы переглядывались как сумасшедшие весь день, с трудом гася пламя в глазах друг друга, завтра Ли сам – сам! - позвонил бы Ричарду, они потрепались бы ни о чем, прежде чем кто-нибудь из них позвал бы другого выпить. Завтра они бы прощались у чьей-нибудь двери, и кто-то их них обязательно бы не выдержал. Ли хотел всего этого, так безумно хотел, что даже не удосужился задать себе вопрос – а нужно ли? Ричард вдавливает его бедрами в край стола, наплевав на разницу в росте, крепким захватом держит сзади за шею, как-то машинально зарывшись пальцами в русые завитки, а потом наматывает, потянув, и заставляет откинуть голову назад. Горячее дыхание ползет по шее, другая рука собирает в комок майку на животе, бедро проталкивается между сведенных колен. И с чего этот кокни* решил, будто встретит сопротивление? Завтра он бы его, может, и встретил. Но завтра опять не наступило, и поэтому Ли ничто не мешает с голодным наслаждением податься вперед, обнимая за напряженную шею обеими руками, дернуть к себе ближе, с готовностью склоняясь к будто высеченному из уэльских камней породистому лицу. - Открой рот, - рычит Ричард, скользнув языком по его губам. И на секунду все мысли о пресловутом завтра вылетают у Ли из головы. Англичанин целуется вкусно, самозабвенно, забывшись, и на такой порыв невозможно не ответить. «Профи» - холодно думает Ли, стягивая через голову свою футболку, отступает на шаг назад, оттолкнувшись бедрами от столешницы, и врезается в хлипкую на вид дверь гримерной. Глупо обольщаться, что они тут одни, а замков на дверях нет, только бездумно блестящие ручки. Край стали больно впивается в бок, Ли размыкает губы, на секунду разорвав поцелуй, и сдавленно шипит под аккомпанемент бряцнувшей пряжки ремня в своих джинсах и короткого визга молнии, последовавшего за этим. Собственная ладонь тут же непроизвольно ложится на тяжелый член в чужих штанах, Ричард охает, с влажным чмоком оторвавшись от его губ. Взгляд у него абсолютно шальной. С такими глазами долбят кокс в ЛА, думает Ли, потирая раскрытой рукой его пах. Долбят кокс, а не главные роли играют в фильмах с рекордным бюджетом где-то у черта на рогах, в Новой Зеландии. Джинсы сползают с бедер, Ли пристально смотрит Ричарду в глаза, проводя языком по своей ладони, прежде чем нырнуть ею в его расстегнутые штаны. Пальцы ловко зарываются в жесткую поросль, гладят лобок, Ричард сильнее вжимает его в дверь, будто хочет в нее втрахать, сцепляет зубы на его нижней губе. Ли не может оторвать взгляд от дрогнувших крыльев его носа, словно жадно втягивающих жертвенный запах. Вопроса, кто у кого сегодня отсосет, даже не возникает, пока он быстро, жестко двигает рукой по крепкому стволу, размазывая выступившую смазку, раскрывая на ощупь головку. В ненаступившем завтра Ли бы думал только о каких-то слишком тонких губах англичанина, мечтая посмаковать их вкус. Но завтра не наступило, и он, отдрочив как следует уже порядком поплывшему от грубых ласк Ричарду, жестко давит ему на плечо свободной рукой, заставляя опуститься на колени. Теперь его очередь открывать рот. Приложившись с размаху затылком о дверь так, что перед глазами на миг заплясали разноцветные звездочки, Ли отпустил с губ низкий стон, дернув бедрами, когда понятливый и на редкость исполнительный Ричард сдернул с него джинсы вместе с трусами и обхватил ладонями за зад, удерживая на месте. Слишком тонкие английские губы умело скользили по напряженному члену, обрисовывая вздувшиеся вены. Сукин сын. Какой же сукин сын, а как еще назвать, если он и целует там, где хочется, и сосет так, как нравится, одной рукой придерживая за бедро, другой старательно мнет потяжелевшие яйца, то и дело хватая так, что Ли орет в голос, скребя ногтями то чужое плечо, то ни в чем не повинную дверь. И матерится, кажется, сквозь зубы, когда Ричард вдруг неожиданно берет его в горло. - Блять… Ноздри щекочет фантомный запах сигарет, Ли так хочется курить. Почти так же сильно, как кончить в на удивление рабочий рот. Он рвано дергает бедрами, нагло вбиваясь в чужую глотку, дрожа как новорожденный мокрый щенок, потому что блядский британец заглатывает по самые яйца, царапает и щекочет промежность своей чертовой бородой. Ли совсем не любитель колючего минета, и прежде сучился всякий раз, когда Картер лез к его члену и яйцам, не побрившись, но сейчас он готов криком молиться всем известным богам, только бы покорно стоявший перед ним на коленях Ричард ни за что не прекращал. - Еще-о! – не сдержавшись, орет он, стараясь ухватить в кулак короткие волосы на чужом затылке, и вдруг приоткрывает глаза, упершись ничего не выражающим взглядом в настенные часы. Полночь. Вот-вот должно наступить очередное долгожданное завтра, и Ли вдруг сознает, что впервые за долгое время он не отслеживает этот миг, смоля сигарету за сигаретой и выдыхая едкий дым в ночной воздух. Внизу живота с силой дергает, обжигая приливом, он хватает Ричарда за подбородок, заставляя выпустить свой член из влажного рта, и рывком тянет вверх, поднимая с колен. Что на него вдруг находит, он совершенно не имеет понятия. Губы у англичанина жесткие, узкие, хотя порядком припухли после того что он творил своим ртом. Ли жадно пьет его, присосавшись как клещ, вылизывает досуха, глотая собственный горьковато-терпкий привкус, скулит и то и дело сжимает зубы, добиваясь примеси еще и теплого соленого металла. И дрочит им обоим в каком-то бешеном темпе, сжимая вместе два немаленьких члена – свой и чужой, почти сползая по проклятой двери на пол, потому что подгибаются ноги. Ладонь двигается рвано, быстро, то и дело мажет по прижатым друг к другу головкам – совершенно не похожим, Ли вдруг вспоминает, что эти чертовы англичане у себя на острове не очень-то жалуют обрезание. И это шарашит током вдоль позвоночника, он с хрустом выгибает спину, не прекращая тереться о Ричарда, сильно поддавая вперед бедрами, и не разрывая уже ставшее болезненным единение их губ. А тот стискивает его с силой вырвавшегося на волю Халка, или, учитывая национально-культурные заморочки, скорее, мистера Хайда. И воет прямо в губы, зажмуриваясь, пачкая руку Ли бурными выплесками спермы, пока тот кончает одновременно с ним, заляпывая паскудными пятнами клетчатую рубашку, которую тот даже не удосужился расстегнуть. Оргазм бьет по нервным окончаниям, заставляя ухватиться с агонией утопающего за покачнувшегося Ричарда и стонать ему в ухо что-то совершенно нецензурное. Навалившись на него со всей дури, Ричард старается устоять на ногах, низко опустив голову, а Ли верит, что под немаленьким весом их потных здоровенных тел, дверь не выломается в противоположную сторону и они не рухнут в коридор, под радостные вопли всей съемочной группы. - Охуеть, - кратко резюмирует Ричард, отдышавшись, все еще не отрываясь от мокрого как мышь Ли. И тот с ним совершенно согласен. Пока возможности высвободиться из крепких медвежьих лап у него нет, Ли сквозь ресницы опять пялится на циферблат настенных часов, равнодушно следя за секундной стрелкой. Семь минут первого. Ричард, наконец, обретает способность шевелиться, и медленно, будто нехотя, отпускает замлевшего Ли, на редкость задумчиво подбирая свои штаны с колен и тут же натягивая. На его рубашке красноречиво темнеют мокрые пятна, и он молча расстегивает пуговицы, снимая ее. Ходит по гримерке, по-хозяйски хлопая дверцами шкафов, пока не находит точно такую же, как у себя, фирменную черную толстовку. Переодеваясь спиной к Ли, так и не сказав ни слова, он сильно сжимает зубы, явно опасаясь, как бы не вырвалось чего. Опасаясь разрушить такую деликатную полуночную тишину. Ли натягивает джинсы вместе с трусами, наскоро обтерев руки рубашкой Ричарда, и жрет его взглядом, прослеживая линии фигуры, задерживаясь нарочно на красиво перекатывающихся под гладкой кожей натренированных мышцах. Ричард сводит лопатки, поводит ровными плечами, одеваясь, и Ли вдруг смертельно хочется подойти и расцеловать весь его позвоночный столб. Когда тот оборачивается, Ли успевает взять себя в руки и надеть на лицо одну из своих всегдашних масок. Ничего не изменилось. Все осталось по-прежнему, кроме того, что он в очередной раз нарушил самому себе данное слово и опять трахнулся с коллегой по работе. Но завтра вновь не наступило, а значит, переживать не о чем. Ему отчаянно хочется в это верить. Но еще больше хочется, чтобы Ричард сейчас вдруг остановился так близко напротив и спросил «Тебя подвезти?» пристально вглядываясь своими невозможно-синими глазами в самое дно души Ли. Может быть, тогда эти семь минут нового дня вдруг по волшебству превратятся к семь минут все-таки наступившего завтра? Ричард выходит, не сказав ни слова, аккуратно прикрыв за собой дверь, не забыв даже забрать испачканную рубашку. Аккуратист. Ли пару минут стоит, пялясь на свое отражение в зеркале, и привычным жестом достает из помятой пачки одну из двух последних сигарет. Он ведь уже давно не мальчик, чтобы верить, будто от наступления нового дня что-то действительно может измениться. Он понимает, что чтобы что-то изменилось, нужно не думать, а делать, и тогда новое завтра непременно ворвется в его жизнь, и больше не будет нужды притворяться, улыбаться фальшиво, строить из себя душу компании и очаровывать каждого встречного. И вот тогда можно будет подойти как-нибудь во время перерыва к Ричарду и пригласить его куда-нибудь. Если, конечно, тот захочет. Докурив, Ли давит окурок в пластиковом стаканчике, оставляя его на столе, берет ключи и выходит, аккуратно прикрыв дверь гримерки. Может быть, для него настоящего, сегодняшнего, Ричард слишком хорош, и то, что между ними случилось, и есть потолок, венец всего. Быстрый недо-секс в пустой гримерной, а утро опять начнется с опоздания, синяков под глазами, фальшивых улыбок, приросших к лицу, как у Джокера, и холодных серебристых глаз эльфийского короля. Ли нравится эта роль. Ему нравятся обе роли – одна в фильме, а вторая та, которую он играет на публику. Выйдя на улицу из теплого павильона, он останавливается, размышляя, и все-таки достает из пачки последнюю сигарету, хотя только что прикончил предыдущую. Курить после неожиданно близкого общения с англичанином хочется сильнее обычного, так удается хотя бы на какое-то время забить вкус его жадных тонких губ и собственной спермы. Глянув на часы – пятнадцать минут первого, надо же, а может, снова поверить, что завтра все-таки наступило? – Ли выуживает из кармана зажигалку, зажимает фильтр нераскуреной сигареты губами, и едва не вздрагивает от тихого знакомого голоса так близко от себя. За спиной, а кажется, будто над ухом. - Тебя подвезти? _________________________________________________________________________________________ Кокни* (англ. cockney) – просторечное пренебрежительное прозвище уроженцев Лондона