Жизнь взамен на жизнь

      Умар в одиночестве сидел подле окна, глядя на растянувшееся перед ним горное ущелье, а за ним – горизонт, окрашенный зачинающимся рассветом в сливово-алый. Его взор был устремлен куда-то вдаль, глаза – отекшие и красные, но даже без намека на слезинку. Не было сомнения, он тяжело перенес эту ночь. За несколько часов его самые жуткие и потаенные страхи воплотились в реальность: смерть лишила его жены, едва не забрав жизнь новорожденного сына вместе с ней. С момента рождения состояние мальчика пришло в норму, но кто знал, к чему могло привести будущее.       Фахим знал, что Умар все же дал волю слезам. Разумеется, когда думал, что поблизости нет свидетелей, но факт остается фактом. Подобное проявление человеческих чувств никак не изменило мнение Фахима об ассасине, он лишь пожалел, что не мог оказать другу большей поддержки. В час нужды он способен был лишь наблюдать издалека. По крайней мере, до данного момента.       - Умар, - начал он, слегка поджав губы, – как долго ты здесь сидишь?       Ответ не прозвучал. Что ж, ему следовало догадаться, что всю ночь.       - Ты не собираешься увидеть своего сына?       Ассасин улыбнулся, но улыбка вышла унылой, даже кроткой, никак не характерной для озорной и вечно самодовольной натуры Умара.       - Я видел своего сына, - ответил, наконец, мужчина голосом хриплым и надломленным. – Он красив.       - Тогда почему ты не с ним? – спросил Фахим, садясь рядом.       - Я сейчас не в настроении возиться с детьми, - ассасин нахмурился.       - Ты о своем собственном сыне говоришь. Сейчас не время предаваться мрачным размышлениям.       Умар с негодованием уставился на товарища.       - Моя жена мертва. Я имею на это полное право.       Фахим почувствовал болезненный укол зависти где-то глубоко внутри: Умар был так сильно привязан к кому-то… Это вызывало у ассасина гнев. Гнев в большей степени на себя самого. Но он прогнал непрошенные мысли и вздохнул.       - Твой сын нуждается в тебе, - он потянулся к Умару и одним быстрым движением провел большими пальцами обеих рук под его глазами. – Едва ли будет правильно, если впервые он запомнит тебя именно в таком виде.       - Не глупи. Он не более, чем младенец, и не будет помнить, был я рядом или нет и как я выглядел.       - Память ребенка – загадочная вещь, Умар. Они помнят то, что нам легко забывается, и забывают то, о чем мы будем помнить вечно. Будь с ним, брат мой, ты единственный, кто у него есть во всем мире. Быть без матери тяжело, так не лишай же его и отца.       Умар скрипнул зубами: Фахим задел за живое.       - Я и не собирался, но…       Отягощенный бременем потери, он замолчал. Печаль вновь сжала его нутро.       - Если хочешь сделать это – давай. Я готов подставить плечо. Только после отправляйся к сыну.       Умар взглянул на ассасина с сомнением, но внутри бушевал огонь горечи, и мужчина едва сдерживал себя.       - Я не собираюсь реветь, Фахим. Я никогда этого не делал, - и, тем не менее, плечи невольно сотрясались мелкой дрожью, в уголках глаз выступила влага.       - Я никому не скажу об этом.       - Никому?       - Ни единой душе.       Между ними наступил момент молчания. Фахим сосредоточенно вглядывался в лицо мастера: одно мгновение – и он увидел, как надломился жесткий характер, уступая место чувствам. Ассасин сломался. Прежде, чем слезы хлынули, пробивая брешь в стальной стене непоколебимого духа, мужчина наклонился вперед и позволил голове упасть на плечо Фахима. Ни единого звука, ни единого знака, выдающего скрытые рыдания. Ничего, кроме едва заметных, сбивчивых вздохов.       Фахим позволил Умару дать волю чувствам, обхватив рукой его спину.       - Лучше бы тебе перестать жалеть меня, - предупредил тот.       - Жалость мне не свойственна, - последовал ответ, и наступила долгая, звенящая тишина.       Когда Умар отстранился, Фахим устремил взгляд в иную сторону, чтобы дать ассасину время избавиться от слез. И Умар был ему за это благодарен.       Почувствовав временное облегчение, ассасин поднялся, и Фахим последовал ему.       - Больше я не оставлю его одного, - уверенно произнес мастер, и Фахим кивнул.       - Ты уже решил, как назовешь его? – спросил он без какой-либо определенной причины, без явного интереса, всего лишь тайно желая еще хотя бы чуть-чуть продлить разговор. Если Умар и заметил это, то не подал вида.       - Альтаир. Она хотела назвать его Альтаиром.       - Замечательное, сильное имя для замечательного сильного мальчика.       - Который будет помнить о замечательном сильном отце, - Умар наконец улыбнулся привычной для него улыбкой.       Более для Фахима не было места в его жизни. Умар повернулся и направился к своему новорожденному сыну, накинув капюшон и оставив ассасина позади. Силуэт спины мастера, широкой и прямой в гордой осанке, исчезающий в тусклом свечном свете лазарета, - последнее, что Фахим запомнил о нем на ближайшие три месяца.