Лекарство от хандры

      Граф хандрил. Вот уже полгода как «Монте-Кристо» сняли со сцены, и если поначалу одноименный граф радовался и прыгал до потолка, что от него, наконец, все отстанут, то теперь граф aka Эдмон маялся с тоски, бесцельно шатаясь по городу, и развлекал себя только тем, что вечерами пугал горожан, внезапно выпрыгивая в своем длинном плаще из подворотни с громким: «Кто ты? Голос твой знакомый, но кто ты?» То, что сиятельство плагиатил арию, ничуть его не смущало. Но это донельзя смущало прохожих, которые почему-то не хотели знакомиться с графом и с воплями удирали прочь, чем весьма веселили последнего. Видимо, таки имели они свои скелеты в шкафу. Правда, иногда на месте обычного горожанина оказывалась какая-нибудь страстная поклонница нашего Эдмончика, так сказать, Дантесика, и тогда уже графу приходилось улепетывать. Ноги у графа длинные, бегал он быстро. Подобрав полы длинного плаща, чтобы за них никто не уцепился, граф зайцем петлял по улочкам города, надеясь отвязаться от преследующей его девушки, но… К одной поклоннице присоединялась другая, третья, пятая, и скоро за графом по всему городу носилась целая толпа визжащих женщин. Ну, тоже адреналин. Как-то я спросил, какое самое большое число девушек бежало за ним за один раз, и граф, скромно потупив взор, пробормотал что-то про трехзначное число — выскочил неудачно прямо перед слётом юных монтекристок, когда те как раз составляли подробный план по его поимке и тянули жребий, кому быть его женой.       Нет, я его даже понимаю в чём-то. Раньше сколько дел было: отомстить Вильфору, отомстить Фернану, мне пару сенсаций подкинуть, ещё раз отомстить Фернану для закрепления результата и собственного морального удовлетворения, с Мерседес дуэтом спеть, в конце концов, а сейчас… После мюзикла наша жизнь круто изменилась, но не скажу, что в лучшую сторону. Тухло стало как-то, скучно и неинтересно. Без огонька живём. Сказал как-то это графу, так он с ехидной улыбочкой полез за спичками. Зная о его давнем желании спалить мой красивый красный костюм, мне пришлось спасаться на гардине от этого маньяка. Не нравится ему, видите ли, костюмчик мой. В глазах, говорит, рябит, когда я в толпе танцую. Завидует, не иначе.       Вот и сегодня граф лежал на кушетке и тосковал. Я же, привычным жестом поглаживая свою бородку, сидел в кресле и делал вид, что внимательно слушаю, как он жалуется мне на жизнь свою жестянку. А я журналист, между прочим, а не психолог! Зачем он мне только в трехсотый раз одно и то же рассказывает, я и сам все прекрасно знаю. Мерседес уехала, как и обещала, но не в Марсель, а на Бали, не взяв с собой ни любимого сына Альбера, ни будущую невестку Валентину, ибо, цитирую: «…нехрен на моей шее сидеть». Заявив, что она теперь женщина свободная, ей приключений хочется, несостоявшаяся мадам Дантес укатила на юга. Детки, кстати, недолго горевали, и, по непроверенным данным, Валентина уже на третьем месяце беременности.       Пятьсот-раз-застрелившийся-фейерверком Фернан отправился вместе с Гайде на ее историческую родину грехи свои тяжкие замаливать. Та поначалу вопила, что не вынесет его присутствия, но потом как-то смирилась и только задумчиво так поглядывала на трофейные цепи, которые тайком стащила из реквизита. Нутром чую, веселая у Фернана выдастся поездочка!       Пятьсот-раз-застрелившийся-одним-с-Фернаном-фейерверком Вильфор вместе с Эрминой воспитывает обретенного сына — Бенедетто. Тот, к слову, уже давно вышел из возраста, когда мужчину нужно воспитывать, и вошел в возраст, когда мужчину нужно перевоспитывать. А вот Вильфор с госпожой Данглар, кажется, еще этого не поняли. Но прокурор на всякий случай запретил местным скупщикам драгметаллов принимать у его внебрачного отпрыска ворованные вилки, чем несколько насмешил сыночка, ибо про ложки и прочие части фамильного серебряного сервиза речи не было.        Даже Бертуччо, верный Бертуччо, и тот покинул графа, выпросив у него летний отпуск, и навострил лыжи на Корсику. Дома, мол, давно не был, а там жена и шестеро детей. Врал, разумеется, безбожно, но граф, кажется, его даже не слушал — подмахнул заявление на отпуск, и гуляй, Вася, жуй опилки. А «Вася» и рад стараться: покидал скромные пожитки в чемоданчик, и адьос, амигос!       Аббат Фариа тоже давненько не заходил. Вооружившись ложкой и вдохновившись своим подкопом в замке Иф, он теперь в городе метро копает. Стахановскими темпами, между прочим. Хотел было про него статейку накатать, так едва в прокопанных лабиринтах не заблудился к аббатской матери. Чувствую, еще немного, и там заведется Минотавр. Самого Фариа я тогда так и не нашёл, хотя повсюду на стенах видел оставленные им метки: тысяча триста один, тысяча триста два…— не оставляют старикана тюремные привычки.       — Бошан, скотина, ты опять меня не слушаешь? — услышал я грозное шипение и вздрогнул.       — Ну что ты, сиятельство, слушаю, конечно, — поспешил успокоить я графа, и тот со стоном раненой чайки перевернулся на живот и бухнулся лицом в подушку. Рука бессильно свисала с кушетки. — Плохо тебе, маешься ты.       — Вот-вот! — Эдмоня поднял голову и энергично кивнул, соглашаясь. — Ездил даже в Москву разгонять тоску, да что-то не больно-то она разгоняется!       — Это из другой оперы, граф, — тихонько напомнил я, но Монте-Кристо только рукой махнул, мол, какая, к чертям, разница, тем более, там он тоже граф.       — Хочется чего-нибудь! — воскликнул он. — Только я еще не придумал, чего именно. Новых ощущений, что ли.        Ехидный совет начать распахивать плащик, выпрыгивая перед горожанами, и напевать при этом «Кто следующий?» едва не сорвался с моего языка, но я вовремя вспомнил, что язык у меня, как и голова, в единственном экземпляре.       — Жениться тебе надо, сиятельство, — задумчиво сказал я, поглядывая на вздрагивающую спину хандрящего графа и готовясь нырнуть под стол, если вдруг в меня полетит что-нибудь тяжелое. Например, сапог.       — Это, конечно, можно, — вздохнул Эдмонте-Кристо, а я удивленно вскинул бровь, не ожидая, что он со мной согласится. — Только вот не на ком. Мерседес на Бали, Гайде с Фернаном где-то у черта на куличках. Не на этих же, — вспомнив про поклонниц, граф болезненно поморщился, — жениться. Бошаааанчиииик, — жалобно позвал он.       — Мммм? — откликнулся я.       — Придумай что-нибудь, а? Скучно, сил нет! А я тебе алмаз тибелинский подарю!       — Ты мне лучше сенсацию подкинь, — хмыкнул я, — а то в газете одну погоду печатают, и то врут.       — Синоптики ошибаются один раз, но каждый день, — вздохнул граф, и мы пожали друг другу руки.       Вернувшись домой, я сел за свой рабочий стол и принялся грызть перо — так думается лучше. Можно, конечно, устроить графу смотрины, пусть выберет себе какую-нибудь красотку, женится, а там, как говорится, стерпится-слюбится. А если не сработает? Тогда прощайся, Бошанчик, со своей головушкой, ибо воочию убедился, что месть графа может быть непредсказуемой. Неожиданная идея озарила мою светлую и гениальную голову: ну конечно, это единственное, что не просто взбодрит графа, но и навсегда излечит его от хандры! Прикусив кончик языка, я обмакнул перо в чернила и с усердием принялся за работу, ибо предстояло мне написать не один десяток писем…       Прошло почти две недели, и всё это время граф терзал Бошана на тему новых идей для его сиятельной хандры, но тот только отмалчивался и хитро улыбался, отвечая, что всему свое время. Граф подпрыгивал от нетерпения, злился, но поделать ничего не мог — приходилось ждать. Наконец, сюрприз журналиста, столь тщательно скрываемый от Монте-Кристо, был готов, и он не преминул ему об этом сообщить. Эдмон радостно хрюкнул и потер в предвкушении руки, но Бошан велел дождаться вечера, а когда стемнеет — топать на центральную площадь. Напустив туману, хитрый журналюга удалился, оставив графа считать минуты и следить за раскачивающимся маятником старинных часов. На закате граф, как штык, явился на площадь, где его уже поджидал все тот же Бошан.       — Пойдёмте, граф, — журналист сделал пригласительный жест рукой и пошел вверх по улочке. Монте-Кристо же не оставалось иного, как следовать за своим провожатым.       — Куда мы идём-то? — спросил было граф, но Бошан, обернувшись, так сверкнул зелёными глазищами и таинственно улыбнулся, что у Эдмона отпало всё желание о чем-либо спрашивать.       Шли долго. Бошан вёл графа по улочкам, путая так, что вскоре тот, не страдающий, в общем-то, топографическим кретинизмом, путал не только улицы, но и правое с левым. Солнце опустилось за горизонт, и город утонул в сумерках, а они все шли. Когда же графу начало казаться, что ноги вот-вот отвалятся, Бошан остановился. Монте-Кристо осмотрелся: местность казалась ему знакомой, но он никак не мог понять, где же находится. Да и Бошан, закрывший ему глаза ладонями, не способствовал ориентации графа в пространстве.       — Ступенька, — предупредил журналист, когда граф уже споткнулся. — И ещё ступенька, — сказал он после очередной встречи ноги графа и камня.       — Скажи сразу, сколько их там, — недовольно проворчал Монте-Кристо.       — Ещё немного, — успокоил его Бошан и не соврал: ступеньки скоро закончились, и журналист отнял руки от глаз графа.       Тот пытался проморгаться, но тщетно: в помещении стояла тьма кромешная. Да и Бошан куда-то сгинул…       — Хорош сюрприз, блин, — выругался Эдмон Дантес, но в этот момент вспыхнул яркий луч света, заставив почти ослепшего графа зажмуриться, и…       — Бал-маскарад у графа Монте-Кристо!       Большой прием у графа Монте-Кристо!       Весь высший свет у графа Монте-Кристо!       Paris Nouvelles и Daily Telegraph!        Граф моргнул, не веря своим глазам и ушам: к нему спешил Бертуччо, приветственно распахивая объятия. А вон и Бошан: вылез из ямы, чтобы подхватить слова бывшего контрабандиста:       — Вы слышали? У графа Монте-Кристо!       Бал-маскарад у графа Монте-Кристо!       Большой приём у графа Монте-Кристо!       Весь наш бомонд и пресса, ай да граф!        Лукавый чёртик в ярко-красном костюме с преувеличенным почтением поклонился графу и жестом указал куда-то в сторону. Граф обернулся. В уже не слепящем его свете он увидел всех: и Мерседес, и Фернана, и Гайде, и Эрмину, и Бенедетто, и Альбера с Валентиной, и аббата Фариа с незаменимой ложкой, и даже самого де Вильфора — все они собрались здесь по просьбе сияющего, как медный пятак, Бошана, чтобы вернуть ему, графу, былую любовь к жизни, избавить его от тоски.       — Его сиятельство граф Монте-Кристо! — представил Бертуччо, и со всех сторон раздались оглушительные овации.       Зрители! Десятки, сотни, тысячи зрителей пришли сюда, как только узнали о предстоящем событии, и теперь отбивали ладоши, приветствуя не только графа, но и стоящих рядом героев, столь полюбившихся им за долгие годы существования «Монте-Кристо». Граф прошёл вперёд и, не удержавшись, поклонился публике, которая одобрительно заревела, и ушёл в кулисы, как того требовал сюжет.       Полетевший вслед за ним крик Мерседес «Эдмон!» оповестил всех, что новая страница «Монте-Кристо» открыта, и открыта надолго.