Немного правды о войне

«После войны звание «Город-Герой» дали всего четырем городам: Сталинграду, Одессе, Севастополю и Ленинграду. Ленинград оборонялся 900 дней! Это единственный город, куда так и не вошли немцы. Половину заводов в блокаду эвакуировали, но часть осталась. И они работали. Половина стены цеха упала от попавшего снаряда, а люди продолжали работать. После смены рабочие брали винтовки и шли защищать свой завод, немцы стояли от них всего в километре. Все жители, кто мог, защищали город. Мы ведь в блокаду случайно в Ленинграде остались. Летом мы с мамой были на даче под Лугой, там и узнали, что началась война. Хозяйка дачи нам и говорит: вы тут пока поживите, в деревне, сейчас наши немцев прогонят, и тогда домой поедете. Все верили, что Красная Армия всех сильней и что война скоро закончится. В августе к нам приехала бабушка, вроде как привезти теплые вещи, а потом и говорит: нет, давайте ка в Ленинград собирайтесь. Когда мы приехали на вокзал в Луге, оказалось что отходит последний поезд. И туда запихивали всех подряд. Народу на вокзальной площади было очень много, в основном женщины и дети. И тут прилетели немцы и стали расстреливать людей на вокзальной площади. Было много убитых и раненых, а мы с мамой случайно оказались около арки, под которой и спрятались. Повезло… После налета всех запихнули в поезд и мы поехали в Ленинград. Голод начался с ноября… Вообще блокада началась 8 сентября, но по радио сказали что в городе еды на три года и запасов делать не надо. А моя бабушка, у нее всегда были запасы, а тут, вот что значит пропаганда, она сказала: не будем ничего покупать, будем есть то, что есть дома. И мы стали есть крупы, которые были в домашних запасах. А потом разбомбили Бадаевские склады. Все продукты, городские запасы, лежали там. Я помню, они далеко от нас были, но когда горели, мы вышли и - зарево над городом и запах горелого сахара… В городе ввели карточки. А у нас на голод остались только запасы кофе, несколько пачек. Но он не такой был как сейчас, а из желудей. Мама насыпала кофе в миску, наливала немного воды, получалась такая кофейная каша, она выкладывала ее на сковородку и пекла в печке. Пекла, пока были толстые книги.дрова у нас сразу украли и топить больше было нечем. А дома была большая изразцовая печь. Что бы ее растопить, дров много надо было. Так что даже воду грели один раз в день. Очень многие умирали от голода, а некоторые сходили с ума. Но все-таки люди держались. Хотя иногда, очень редко, были и случаи людоедства. В городе сьели всех собак, кошек, крыс. Моя бабушка и мама мясо не ели и не покупали на рынке, они точно знали, что там продают человечину, другого мяса в городе не было… В ноябре умер дедушка. А до этого он ходил в военкомат, просился на фронт. Даже сказала что он – ворошиловский стрелок», – бабушка улыбается, – «Он на самом деле очень метко стрелял, охотником был, очень любил охоту. Конечно, его не взяли. В день, когда он умер, был жуткий обстрел. Когда объявили воздушную тревогу, мы с мамой вышли из квартиры что бы спуститься в бомбоубежище, которое было в подвале дома, там у каждого было оборудовано местечко, мама туда даже столик отнесла. И вот только мы открыли дверь и вышли на лестницу, в дом попал сняряд, дом зашатало, снаряд попал прямо в подвал, куда мы чуть-чуть не успели спуститься… А в квартире на столе посреди комнаты лежал дедушка, который уже умер (раньше принято было класть покойников на стол). Снаряд попал в дом как раз с той стороны, куда выходили окна его комнаты, все стекла разбились и засыпали комнату, а на дедушке не было ни одного стеклышка… У дедушки был друг, который работал на монетном дворе. Он раздобыл где-то машину и увез тело дедушки. Никто не знает,где его похоронили, дедушкин друг и сам очень скоро умер, а больше никто и не знал. После смерти дедушки в его мастерской нашли два больших листа столярного клея. Из него варили студень – густой суп. Это была радость» – бабушка улыбается, наверное, вспоминает как она его ела. «Баба Нина очень любила духи» - продолжает бабушка.( Баба Нина – это ее мама.) - «У нее до войны их было много-много разных. А воды же не было, и вот мама обтирала меня и себя духами от грязи и от вшей». (Я не знал кто такие вши, мне объяснили). -«А где брали воду? На Неву ходили?» - спрашивает мама. Она все записывает. «Да, за водой ходили на Неву. Ведер у нас не было, был бооольшой чайник и кувшин. Везли их на моих санках, жаль, они были без спинки и приходилось чайник и кувшин привязывать. Воду набирали ковшиком из лунок.. В том месте, куда мы ходили, не было высокой набережной и подходить к воде было удобно. Люди все тогда уже еле ходили, часто передвигаясь ползком. Лед был скользкий от пролитой воды. Я в декабре уже не вставала же… В январе мама приходит и говорит: ты должна мне помогать, ходить со мной за водой. Ей кто-то сказал, что если человек лег, то надо его поднимать иначе сам он уже не встанет. И я встала. Ну как же, надо же было маме помочь» - улыбается. «Вот и ходили мы за водой. А теплых вещей то не было, а зима выдалась очень холодная. А у меня из обуви были только резиновые ботики. Знаешь что такое ботики?» - отрицательно качаю головой, - «Ботики это как калоши. Раньше никто не ходил в тапках дома, даже не знали что это такое, ходили всегда в туфлях, а на улицу, что бы их не запачкать, надевали калоши или ботики. Так вот у меня были ботики, варежки и пальто. Дома было так же холодно, как на улице. Часть стекла после бомбежки было выбито и заткнуто подушкой, но представляешь что это… ничего, так же продувает. Потом стало хуже. С февраля прибавили норму хлеба, она была 125 г, а стала 150, но все равно весной очень много стало умирать. Умерла и моя бабушка. Она умерла 7 апреля в 62 года. А мама ходила тогда уже из последних сил. Позвали дворничеху. Дворники жили хорошо, как и управдомы. Они собирали карточки умерших и получали на них больше хлеба. А получить хлеб было сложно. Иногда голодная толпа его просто разворовывала, иногда очереди были на много часов и не у всех были силы их отстоять. Хлеб давали на два дня. И вот, когда позвали дворничеху, что бы отвезти умершую бабушку в парк больницы, туда, где сваливали трупы со всей округи, она попросила за это две карточки хлеба на два дня, мою и мамину порции. Мама взяла хлеб и отдала ей. А сама от голода уже не могла встать. Она сказала мне: теперь ты будешь ходить в магазин, отоваривать карточки. И вот я взяла карточки и пошла в столовую на Кировский проспект. Это было далеко, но я дошла. И там мне налили полную кастрюлю супа, но такого жидкого, что кроме воды там почти ничего не было, несколько крупинок на дне. Греть его было не на чем, так холодный и ели. Мама очень расстроилась, говорит, как же так, одна вода, а столько талончиков вырезали. Дальше наверное лучше не записывать» – говорит бабушка: - «По дороге из столовой я встретила домуправа нашего, она была бывшая актриса, очень красивая, она спросила меня, почему я иду с кастрюлей и где мама. Я рассказала, что мама лежит. Она выслушала и говорит: я не знала что у вас все так плохо, я зайду к вам. На следующий день она и правда зашла. И принесла кусок хлеба и бабушкину карточку… Бабушка умерла в начале месяца и значит до конца еще можно было по нейотовариваться. И тогда мама встала, распахнула все шкафы, все двери открыла настежь (Бабушка распахивает руками невидимые дверцы) и сказала: берите что хотите! И она взяла. Не деньги, денег у нас не было, взяла мебель (у нас была очень красивая старинная мебель) и хрустальную посуду. После этого мама встала, ей стало лучше, и в конце апреля она вышла на работу санитаркой в госпиталь, который был в моей бывшей школе рядом с домом. Тогда все школы были госпиталями, удобно, большие классы, широкие коридоры. Раненых же всех с фронта привозили в Ленинград. Проработала она там почти год. Принимала раненых, мыла, собирала грязную одежду, относила ее во вшивобойку, это такая специальная машина была, а потом в стирку. А я с мая месяца взяла на себя все карточки, мне было уже 10 лет. Ходила покупать хлеб, крупу. На это уходил весь день, потому что за продуктами были дикие очереди и часто бабки, стоявшие там, шпыняли и выгоняли меня и приходилось стоять заново. Стало полегче, потому что ведь была Дорога Жизни через Ладожское озеро. Зимой по льду, а летом плыли баржи. Их постоянно бомбили, но что-то все-таки могли привезти в город. По городу стали ходить «тимуровцы», добровольцы, в основном подростки, они проверяли кто жив, кто умер, и спасли очень много детей, забирая их от умерших матерей. Очень часто было что мать умирала, а малыш так и оставался лежать на ней. Вот их спасали и забирали в детские дома. Конечно, все дети были дистрофиками, с костями, обтянутыми сухой желтой кожей. Моя тетя была шофером на Дороге Жизни. Ой, а шофером она стала, что бы работать рядом с мужем» – бабушка смеется, - «дядя Витя работал на Ленфильме, и вот она выучилась на шофера и устроилась туда. Больше ее никем не брали. Так вот когда она везла груз по Дороге Жизни, она провалилась под лед. Ее успели вытащить, а машина утонула. А она опять ездила и ездила.» Бабушка молчит. -«Баля, а учиться вы когда стали? Школы долго не работали?» – спрашивает мама. -«Школы заработали с осени 42-ого. Вообще детей осталось очень мало. И уже с мая всех детей раз в неделю собирали и кормили. С сентября на Петроградской открылась одна школа, там все и учились. Была она очень далеко, но ничего, ходили. Остальные школы так и были заняты госпиталями. Я пошла во второй класс. Со школой мы ходили с концертами по госпиталям, кто-то пел, кто-то танцевал, а я рассказывала стихи» - улыбаясь говорит бабушка. «А один раз мы ходили на корабль!» - в ее глазах появляется восторг – «Моряки нас напоили чаем и дали по кусочку хлеба. От себя ведь оторвали, мы же понимали. Тогда на Неве стоял весь флот, корабли вмерзли в лед, но их пушки все равно стреляли по немцам. С 42 по 48 год моя мама была донором. Крови они сдавали очень много, хотя сами голодали, но ведь она была нужна раненым. За это мама получала увеличенный паек, что бы восстановить силы, немного масла и хлеба. Но, конечно, она все это отдавала мне. В 42-м очень много людей умерло. А еще многие стали эвакуироваться и тоже погибали, баржи бомбили и все тонули. Все дно Ладожского озера усеяно трупами. Весь город был разрушен бомбежками. Немцы расчертили город на сектора и ежедневно бомбили дальнобойными орудиями, по несколько раз в день. По радио, которое было включено всегда, обьявляли воздушную тревогу и все время, пока шла бомбежка, вместо передач передавали размеренный звук метронома. А вообще радио – это было здорово! Все время выступали поэты, передавали новости, что-то рассказывали… А еще в Ленинграде остался работать один театр, театр музыкальной комедии, ну, оперетты значит.» - «А еще зоопарк сохранили» - добавляет мама. -«Да, но слона жалко… Слон умер – говорит бабушка. – А еще в Ленинграде был институт растеневодства и там хранились огромные запасы зерна разных сортов, для науки. И его не съели. Люди голодали, но не взяли ни зернышка! Зато Ленинград и выжил и выстоял… Весной 42 из-под снега начали выступать и таять трупы. Что бы не было эпидемии, весь город вышел на улицы, все кто мог скалывали лед, убирали трупы. А еще весной дали электричество и пошел трамвай! Это было такое ликование!» - голос бабушки звенит от радости – «Весь город был в восторге! Весной 42 ушла на фронт моя двоюродная сестра, Нина, она была связисткой. На фронт же можно было доехать на трамвае. Там, на окраине города, стояли деревянные домишки, а чуть дальше уже шли окопы. И люди все время менялись, кто-то в окопах, кто-то в домах. Как-то Нина приезжает и говорит: Поехали, Валюха, на фронт! (Кто это, «Валюха», думаю? Оказалось – бабушка, она же Валя, и ее так ласково звали). Доехали мы на трамвае до конечной, а там рядом уже эти домики. Все выбежали и стали смотреть на меня и очень были рады, у многих солдат же тоже дети остались где-то. Все ониуже обжилась на этом месте, и были у них свои мастерские, пошивочный цех, был и сапожник. Увидели солдаты мои ботики и сказали, что непременно мне надо сшить бурки, это такие сапоги из фетра с резиновой подошвой и кожаной обсоюзкой – полосочкой вокруг ноги. Содрали солдаты с какой-то двери старый войлок, покрасили его и сшили бурки. И в следующий раз Нинка привезла их мне. Я пошла в них в школу, такая гордая и счастливая. А они по дороге развалились… войлок то был старый, разползся. Как же я ревела» - улыбается, - «Вообще Нинка приезжала очень часто. Она привозила солдат с фронта в театр муз.комедии, а сама с ними уже не ходила, спектакль то шел один и тот же. А я весь день проводила в очередях. Часто и школу пропускала из-за этого. Никто из учителей не считал нас прогульщиками. Спросят: где Валя? – В очереди стоит. Всё. Очереди были потом еще много лет. Карточки отменили в 47-м, а наелась я только в 49-м… В день снятия блокады, 27 января, в городе был салют. Все вышли смотреть и мы с девчонками тоже побежали на Кировский мост. Народу было много. Начался салют, дали залп и я непроизвольно пригнулась. А солдат, стоящий рядом, говорит: не бойся, не бойся девочка, это салют.» Бабушка молчит, вспоминает что-то, а потом продолжает: -«Страшно было когда разбомбили школу. Школа делилась на два крыла: мы, малыши были в левом крыле, а кто постарше – справа. И вот снаряд попал в правую часть. Был обстрел и мы так и остались в школе, не отпустили нас никуда. А рядом с нами был завод по ремонту машин, где тогда уже работала мама. И туда попала бомба, а там же запасы бензина большие были… Я, когда узнала, заорала: Там моя мамаааа! А Марьюшка (наша учительница, вообще то ее звали Марья Ильинична, но мы все ласково звали ее «Марьюшка»), схватила меня, зажала и так и держала. До 7 вечера просидели мы в школе. А потом я прибежала домой, а там – мама! Оказывается снаряд, попавший в завод, не разорвался и бензин не взорвался. В тот же день снаряд попал в стоящую рядом ткацкую фабрику, там были большие запасы хлопка и она сразу вся загорелась. Из нашего дома все вышли и смотрели, боялись, если ветер будет в нашу сторону – дом точно сгорит. Но ветер был в другую сторону, огонь был очень сильный, люди не могли спастись. Многие забирались на башенку и прыгали с нее, спасаясь от огня. Все равно умирали. .. Вот такой страшный был день. А на следующий день мы пришли в полуразрушенную школу. Взяли кирпичи, сели на них в кружок и Марья Ильинична вела урок. Два дня так учились, а потом нам дали помещение в Ленфильме. Ленфильмовцы нас любили, каждый день показывали мультики. Они всю войну работали, делали новости. Ну а потом убрали один госпиталь и нам дали здание школы и мы уже нормально учились.»