По другую сторону

«Мы сделали все, что могли. Мне очень жаль». Стандартная фраза зависает в мозгу набатом, громким, назойливым эхом, от которого не спрятаться. Глаза в пол, чтобы не встречаться с НИМИ взглядом. Нет, пожалуйста, только не плачьте. Сердце и так рвется на клочки, но ОНИ добивают солеными каплями и громкими всхлипами. «Это вы во всем виноваты!» - да, конечно он, конечно виноват, кричите, обвиняйте по праву, только не плачьте. Пожалуйста, не нужно слез, он не вынесет еще и ВАШИХ. «Простите» - неразличимым за звуком удаляющихся шагов шепотом. Злая жидкость жжет глаза, руки не хотят поспевать за командами мозга, ноги норовят подогнуться, а лучше провалиться туда, где ничего нет. Ничего. Ни этих рук, которые не смогли. Ни этих голосов в голове, которые знают, ни этих слез, туда, где нет самое его. «Вы виноваты! Это вы!» - конечно, конечно, он согласен, да, боже, согласен, но вы все равно никогда не поверите в искренность его раскаяния. Не поверите, что сейчас он сползает по двери квартиры, сворачиваясь в позу эмбриона, и воет раненым зверем. Не поверите, что он проклинает себя, бьет посуду и не замечает глубоких порезов от разбитого стекла. Что он захлебывается рыданиями, бессильно опускаясь на пол и пытаясь собрать себя по кускам, склеенным-переклеенным уже столько раз, что не сосчитать. Не поверите, что он подносит нож к запястью, но руки трясутся, и он отбрасывает лезвие, ненавидя себя за слабость. Он бы смог, одним движением, точным и резким, но… Голова раскалывается от рыданий, но слезы не кончаются. Он берет зажигалку, задумчиво смотрит на огонек пару секунд и осторожно, как и каждый раз, подносит руку к фитилю. Напоминание. Впрочем, без надобности. Он не забудет. Он помнит имя каждого, и никогда не позволит себе забыть. Он, должно быть, болен. Сколько раз он слышал от коллег, что боль проходит. Что сердце каменеет и не воспринимает такую мелочь, как чувства, подчиняясь голосу разума. Оно не стоит того, говорили они, если видели его подавленность. Что бы они сказали, увидев его таким? Что ему нужно самому лечиться? Возможно, он даже согласен, только пусть уберут это чувство из груди, пусть выжгут его, ведь сам он так слаб! Уже много лет, вечность, как казалось ему самому, боль не утихает. Она разгорается еще пуще, терзает его изнутри каждый день, каждый час, что он проводит на работе, а он пытается утопить ее, нещадно держит за горло, не вспоминая о ней, но потом… Он размыкает хватку, и вцепляются уже в него. Он выдержит. Всегда выдерживает, но боже! как же хочется, чтобы это перестало мучить его, чтобы он не захлебывался в едком чувстве вины и чтобы стал, наконец, свободен. Он никогда не примет негласное правило, что сотни спасенных душ стоят одной улетевшей. Нет. Ведь радость, к сожалению, на сто не умножишь. А вот боль с большим удовольствием принимает дары в виде твоего раскаяния и отчаяния, умножая во сто крат то, что, казалось, невозможно чувствовать сильней. Он был по другую сторону боли, и расплачивался за это сполна.