Когда душа любила душу...
Найс смотрит на него тайком, задерживая дыхание и пряча глаза, едва видит, что Арт поворачивает голову в его сторону. Когда не успевает – жалеет-не-жалеет об этом, потому что эта нежно-вопросительная улыбка бьёт наотмашь по каждому самому микроскопическому нерву; как водой на оголённые провода: шипение, короткое замыкание, искры, дым... Внутри взрываются несколько миров в секунду. Он не может не улыбаться в ответ – губы делают это раньше него рефлекторно, а голубые глаза дробят в себе самое яркое летнеутреннее небо без единого облачка. Он не может не улыбаться в ответ – поспешно, с тихой дрожью в пальцах, спрятанных в карманах. Он не может поверить, что это не сон. Найс смотрит на него, когда никто не замечает, бессовестно притворяется спящим, маскируясь полуопущенными ресницами, выключает музыку, но не снимает наушники, чтобы все думали, что «просто завис на очередной песне», а не вслушивается в этот голос каждой клеточкой тела. Найс смотрит на него каждую секунду, когда вообще может это делать – случайно, не случайно, скрываясь и не слишком, в толпе и один на один, когда занят и когда свободен… он не может иначе; «долго не видеться с инспектором» равно неясной тревоге и сумбурным мыслям в голове, каждая из которых так или иначе ведёт к этому человеку, связывает с ним неразрывно любой момент жизни. Сато становится чертовски неуютно, если на привычном месте в кафе он не видит светлую макушку, которую бы снова потрепал легко, уворачиваясь с хохотом от подзатыльника. Но потом – потом после этой непроглядной, жуткой ночи всегда снова наступает рассвет. Солнце поднимается, солнце прогревает каждую блестящую пылинку в воздухе, дышит мягким светом и домашне-родным умиротворением в лицо. Солнце поднимается. И смеётся, зовя его по имени со звонко растянутой гласной. Найс боится поверить, что это не сон. Найс смотрит на него болезненно-странно: отчаянно захлёбывается слишком быстрым временем, выжигая заново мельчайшую его черточку у себя на сетчатке, чтобы запоминать; кажется, если бы он ослеп, то даже тогда бы мог без труда вывести его черты на листе бумаги – без единой ошибки, даже не умея рисовать. Найс знает, что готов ждать его в бесконечные ночные смены, чтобы позвонить всего на пять минут, почувствовать в «привет» улыбку и улыбнуться в ответ так ярко, что под рёбрами что-то ёкает насквозь; готов вытаскивать откуда угодно и идти из Йокогамы на дно Тихого океана – это похоже на помешательство, зависимость, не дающие спать, сбивающие ритм сердца по глупости и почти ненавидимые за свою силу. О да. Он ненавидит. Ненавидит то, насколько любит.***
Парень дёргается от щелчка замка двери где-то слева – сонно, совершенно путаясь в вязко-туманной пелене практически обморочной усталости, скрадывающей звуки и короткие миллисекунды, автоматически поворачивает голову в нужную сторону, сдавленно чертыхается на до онемения ушибленный локоть и подскакивает на ноги… – Найс? – Сато выдыхает успокоенно: он закончил. Значит, всё хорошо – у ещё не очнувшегося совершенно мозга уходит несколько секунд, чтобы осознать и среагировать на это. – Ты же сказал, что домой пойдёшь… – Я решил подождать, – Арт на это вскидывает бровь и хмурится, быстро глянув на часы, показывающие половину второго ночи. В полутёмном коридоре эту часть освещает единственная мигающая лампочка, которую давно пора бы заменить. – Выглядишь уставшим, – последняя «м» уже не слышна: инспектор торопливо шагает вперёд, подхватывая пошатнувшегося друга и невольно обнимая одной рукой, чтобы осторожно опустить обратно на стул. – Хэй, всё в порядке? – хотя вопрос явно глупый: от хорошего настроения или нечего делать с ног не падают. – Да… да. Думаю, да, – голос звучит неровно. Отзвуки кошмаров многих ночей эхом колотятся о черепную коробку. – Думаешь?.. Найс? – что он?.. Детектив полуосознанно перехватывает его руки, сжимая в своих и приближая к себе. Светлая-светлая мягкая кожа – от него пахнет ароматным зелёным чаем и многочисленными бумагами, с которыми он вечно работает; на среднем пальце правой характерная мозоль от ручки, ещё немного красная; ладони слишком расслаблены после долгого напряжения… были, до того момента, как Арт всего на долю секунды хотел их выдернуть, а потом замер, не решаясь дышать. У пульса истерика, закушенная щека болит. Тёплые губы скользят по кончикам пальцев и выше, к ладоням, к тыльной стороне, к запястьям, которые Сато держит так аккуратно и бережно, как если бы инспектор был хрупче снега весной, который обычно только крошится; так осторожно, что в горле встаёт горько-кисло-неудобный ком. Понял. – Найс, я… – уши закладывает, – я здесь. Это я. Голубые глаза смотрят на него с глухой болью, от которой становится невыносимо тяжело стоять: Арт опускается-падает на колени, тянет Найса за собой – и тот не сопротивляется, съезжая на холодный пол рядом, чувствует… внезапное объятие. – Я здесь, Найс, – инспектор обхватывает его лицо ладонями, наклоняется ближе, не отводя взгляд ни на секундочку, и чувствует, что сбивается на очень сиплый-испуганный(?) шёпот. – Я здесь. Я… больше никуда не уйду. Всё будет хорошо. Сато жмурится до светлых кругов, шмыгает носом едва слышно, а потом со сдавленным рычанием притягивает его к себе, уткнувшись чуть ниже шеи и затихнув. «Как маленький». Он ведь… даже делал так когда-то. Когда снился плохой сон. Арт улыбается через силу, осторожно приглаживая тёмные волосы и зарываясь в них носом. Он… дурак же. Почему раньше не?.. – Я больше никуда не уйду, – одними губами (его всегда слышат), придвигаясь максимально: ни сантиметра расстояния-боли. Больше – никогда. – Я больше не отпущу, – (не смогу-не смогу-не смогу) хрипло и очень тихо в ответ. В конце концов, они заслужили это. – Даже на работу? – Туда – тем более. – Э-э-эй, На-а-а-айс!.. Найс смотрит на него. Каждую секунду. Внутри щемит и взрывается – от чёртового бесконечного счастья.