***
Мил оказался на удивление талантливым бегуном. Его в тот же день зачислили в соответствующий отряд, а потом его заметила местная спортивная управа и предложила работу. За прошедший месяц он успел стать первым среди всех атлетов их немаленького поселения, теперь же на него делали очень и очень серьезные ставки. Редко случалось, чтобы после захвата пленники уживались и становились своими, но у Мила это получилось — всего за пару недель он стал весьма известной персоной на всем восточном берегу Эалты, что ужасно раздражало Райта. Это ведь был его мальчик. Не сказать, что они с Милом очень уж сблизились за все это время, но познакомиться и даже поболтать пару раз на какие-то отвлеченные темы им все-таки удалось. В эти минуты редких встреч он чувствовал себя слишком счастливым. Да, именно слишком, потому что, когда Мил уходил, на душе оставалось неприятное и сосущее чувство пустоты, ощутимое почти что на физическом уровне. Он должен был быть рядом. Всегда. — Все залипаешь на него? — спросил его однажды Дерф, когда Райт украдкой наблюдал за Милом, веселящимся с детьми на берегу реки. — Мой тебе совет, приятель: не растрачивайся. Он чудной. Всех отшивает направо и налево, как будто в его жизни достаточно секса. — А тебе почем знать? — довольно резко сказал Райт, одним лишь своим тоном давая понять, что эта тема неприкосновенна. Он, вообще-то, давно предполагал, что Дерф ему так скажет, потому и не сильно на него разозлился — успел морально подготовиться. Вообще говоря, несмотря даже на немалую популярность среди молодежи (а иногда даже людей постарше), Мил был и оставался очень скромным и закрытым юношей. Всем мягко отказывал, держался в стороне, вечно читал одну и ту же книгу, которая, насколько помнил Райт, всегда была с ним, с самого первого дня. Только читая ее, Мил выглядел по-настоящему счастливым, и в эти редкие минуты он был особенно прекрасен. Отдыхая от частых физических нагрузок, Мил укрывал белые плечи тонким одеялом, садился в тень под яблочные деревья и уходил из мира реальности; одинокий солнечный лучик путался в его золотых волосах, а на персиковых губах играла нежная улыбка, такая ласковая, что у Райта на самом деле замирало сердце. Вот тебе и "нисколько не романтик". Вот тебе и рационализм. А дети тем временем сплели венок из нежных белых цветов и надели его на голову улыбающемуся Милу. Он был прекраснее всех на свете.***
Райт долго пытался найти различные варианты решения своей проблемы. Он тоже нашел себе интересную книгу со сказками народа Южных земель, которую и носил с собой, пытаясь отвлечься. Он читал о приключениях бравых воинов, о людях и о драконах, о дарах богов, о солнце и ветре, а в голове все прокручивались варианты сближения с Милом. И он снова возвращался к тому самому яблочному дереву. — Ну, и не надоело тебе? — спросил его однажды Мил, и Райт от неожиданности едва не свалился с ветки, на которой прятался. — Да брось, я тебя заметил. Слезай. Разоблаченному Райту ничего не оставалось, кроме как с громким шлепком спрыгнуть на землю. — И с чего ты взял, что я следил за тобой? — моментально перешел он в нападение. — Я просто читал. — Для убедительности Райт продемонстрировал внезапно расхохотавшемуся Милу свою книгу. — Я даже не говорил этого! — сквозь смех выдавил юный северянин. — Знаешь, в моих родных краях есть выражение: на воре и шапка горит. Поправив спавшее с плеч одеяло, Мил снова залился хохотом. Никогда в жизни Райт не чувствовал себя так глупо. — Зачем ты прячешь плечи от солнца? — спросил он за неимением более подходящего вопроса. Мил улыбнулся, и с ним, показалось, улыбнулось все вокруг. — Моя кожа не привыкла к такому зною, — сказал он. — А что у тебя за книга? — Да так, — Райт пытался выглядеть как можно более безразлично, — южные предания там всякие... — Как здорово... Почитай мне, — неожиданно попросил Мил. — Я не умею читать на твоем языке. Тут Райт и догадался, почему Мил все время таскался только с одной книгой — других книг на родном северном диалекте у него просто не было. Присев рядом и облокотившись спиной о широкий ствол яблони, Райт открыл самую первую страницу, рассказ о богине солнца, и принялся за чтение; он не столько углублялся в текст, сколько наблюдал, как внимательно Мил вглядывался в яркие картинки, как по-детски прижимался щекой к его широкому плечу, как мило краснел от случайных взглядов и невинно хлопал чудесными светлыми ресничками. — А еще мой народ верит, что если молиться богине солнца в ночь с четверга на пятницу, то все яблони восточного берега Эалты зацветут белым цветком, и его лепестки будут устилать тропинки, покрывая их светлой пеленой, — сказал Райт, открыв нужную страницу и показав Милу потрясающую иллюстрацию. — Но я, вообще-то, не очень-то в это верю. Говорят, человек должен не просто молиться, но открывать богине свое сердце и все такое... муть, одним словом. Почему-то ему показалось, что эта картинка понравилась Милу особенно сильно. Он буквально перевесился через плечо Райта и так жадно, с таким неприкрытым восхищением вгляделся в изображенное на книжной страничке цветущее дерево, что у Райта язык зачесался спросить, хорошо ли он себя чувствует. — Похоже на снег... — тихо проговорил Мил. — Что-что? — Райт впервые слышал это странное слово. — А?.. Ах, нет, забудь, — сказал Мил, смущенно улыбнувшись. — Я о своем. Как же он забавно краснел! На его лице появлялась совершенно чудесная полосочка румянца, переходящая от щек к носу. — А ты... веришь в богиню солнца? — зачем-то спросил Райт. — Нет, — тихо сказал Мил и с нежностью сжал в бледной ладошке круглый золотой амулет, который всегда носил на шее. — У меня свой Бог. — Правда? — Райт посмотрел на него с недоверием. — А какой он? Светло-зеленые глаза Мила блеснули надеждой. — Справедливый и милосердный. Даже на чужой земле он не оставит меня... я верю в это. Пораженный Райт еще несколько мгновений смотрел в его глаза, они были так близко к его лицу, что ему удалось разглядеть в них собственное отражение. Будь что будет. — Я люблю тебя, — быстро произнес он. Мил не двигался. Рука Райта, казалось, двигалась супротивно его желаниям; его загорелые пальцы едва ощутимо коснулись румяной щеки и осторожно заложили за ухо золотистую прядь, выбившуюся из косы. Их сердца забились в унисон, дыхание сбивалось, и он почти дотронулся своими сухими от волнения губами до его губ, мягких и теплых... как вдруг ощутил резкий толчок в грудь. — Да что же вы за люди такие! — горько сказал Мил и резко вскочил с травы. — Я... что-то не так? — поразился Райт. — Не так, раз спрашиваешь! — Раздраженно вздохнув, Мил поднял с земли свою книгу и, бросив сердитый взгляд на в конец потерявшегося Райта, сквозь зубы произнес: — Я не собираюсь следовать вашей низкой морали. Всего тебе наилучшего. Он выбежал на крутую дорогу и бросился бежать вниз по склону, больше не оборачиваясь. Только теперь Райт сообразил, что только что произошло. Хлопнув себя по лбу, он тут же вскочил на ноги и погнался было за ним вслед, но слишком поздно вспомнил, что никто в поселении не бегает быстрее Мила.***
— Иби, ну пожалуйста! Ну кто, кто знает его лучше тебя? Иби поперхнулась копченой курицей. Но Райт абсолютно точно знал, что обращается по адресу. — Во имя святых богов, Райт! Давай не будем говорить о Миле хотя бы за ужином! Но Райт просто не мог терпеть. Иби была единственным человеком, который хотя бы предположительно мог понимать, чем оскорбился Мил. После того, как недоступный северянин отверг и ее чувства, они почему-то остались очень и очень близкими друзьями — только Иби Мил доверял какие-то сокровенные тайны и мысли, о которых Райт и предположить бы побоялся, если бы сестра ему не рассказывала. Но рассказывала она, увы, далеко не все — у них с Милом было очень много общих секретов, которые никогда не выходили за пределы их двоих. Тем временем вождь Южных земель внимательно смотрел на своих детей, непонятно из-за чего так расшумевшихся. — Ты все о своем бегуне с севера, сынок? — спросил он весело. — Да, симпатичный малый! Эх, будь я помоложе, я бы его... — Кхм, Вонг, — нестрого одернула его Пита, мать Райта и Иби, — не при детях. — Да я же шучу, — рассмеялся вождь. — А если серьезно, сынок, у тебя с ним какие-то проблемы? Хочешь, я ему заплачу? Развлекайся, пока молодой! Райт не выдержал. Родная сестра, которой он доверяет на все сто сорок шесть, отказывается ему помогать. Родной отец предлагает... купить то, что не продается по определению! Он просто не выдержал. С силой стукнув ладонью по столу, он резко вскочил и выбежал из кухни, громко хлопнув дверью. Он не знал, куда пойдет, и немудрено, что ноги сами привели его на крышу. Совершенно разозленный, Райт не мог думать больше ни о чем, кроме Мила, и о том, как он перед ним виноват. Знать бы еще, в чем именно... Темная ночь обладала легким ветром, какой бывает только на юге. Райт вслушался в тишину и вспомнил, как считал в детстве звезды, представляя, что смотришь в громадный дуршлаг. Забавно. — Эй, истерик! — Иби, появившаяся неясно откуда и присевшая рядышком на край крыши, ласково положила руку ему на плечо. — Ну, рассказывай, что у вас случилось. Конечно, Райт сразу же рассказал ей все, от начала и до конца. И про венок на его золотой голове, и про яблоню, и про книги, и он остановился как раз на самом жутком месте, как вдруг Иби его перебила: — Дай угадаю: ты стал распускать руки, да? — Да нет же, нет! — Райт устало схватился за голову. — Я всего лишь... поцеловать его хотел. Иби понимающе ухмыльнулась. — Райт... Мил — это не то, что другие, понимаешь? — Райт удрученно кивнул. — Да нет, нихрена ты не понимаешь! Мил — это совсем другое! Он не похож ни на тебя, ни на меня, ни на кого из наших. Он абсолютно другой. — Раз такая умная, тогда объясни мне, на что, черт его подери, он обиделся?! Он не хотел срываться на сестре и знал, что поступает мерзко. Но Иби была очень умной девушкой. Она всегда словно понимала его чувства и переживала все это вместе с ним, и Райт отлично знал, что у него нет человека ближе нее. Неудивительно, что и Мил находил в ней опору и поддержку: такие люди, как Иби — это подарки судьбы. — Я не хочу загружать тебя этим, — честно сказала она, — как и Мил сначала не хотел загружать меня... Но мы сблизились, как только он понял, что я готова его узнать. Узнать его настоящего. — Не понимаю. — Я предупреждала, что это непросто, но если хочешь, чтобы Мил тебя простил, то придется меня послушать. Иби подтянула худые колени к животу и подставила хорошенькое загорелое личико ночному ветру. — Ладно, я попытаюсь объяснить на примере: ты знаешь, как живут лебеди? Они находят себе пару единственный раз в жизни, и даже после смерти одной птицы другая остается одинокой. — Странно это, — заметил Райт. — Почему бы не найти себе новую пару? Ведь жизнь не может клином сойтись на одном человеке. — Мил убежден, что это и есть любовь, — сказала Иби. — Он... несколько иначе воспринимает отношения, и я тоже долгое время его не понимала, пока однажды не поймала себя на том, что, наверное, это классно — когда у тебя есть человек, для которого ты значишь целый мир, понимаешь? — Не понимаю, — упрямо сказал Райт. — Проще говоря: у них, у северян, есть такое понятие, как брак. Это означает, что твое тело целиком и полностью принадлежит твоему супругу, и любые отношения на стороне будут считаться изменой. Не делай такое лицо, Райт! Мил действительно не понимает, как можно встречаться и спать одновременно с двумя людьми. Он вообще по-другому воспринимает секс, если хочешь знать. Для него это нечто святое, это то, чем можно заняться только с самым близким человеком. — Что в этом святого? — хохотнул Райт. — Ты серьезно? Они там, на севере, молитву перед потрахушками не читают? Лицо Иби изменилось до неузнаваемости. — Придурок ты все-таки! — сказала она горько. — С твоей колокольни все просто и весело, а Мил с ума по тебе сходит и... Она сказала это сгоряча, конечно, но быстро сообразила, что сдала своего милого друга с потрохами. И замолчала. — Вот, значит, о чем все ваши секреты. — Его религия, между прочим, не одобряет подобного рода отношения, — сказала Иби, — а он готов быть с тобой даже несмотря на это. Ты поторопил события, Райт: вы даже толком не знакомы, а ты стал приставать, вот только вспомни, сколько рук уже перелапало его прелестный зад. У Райта аж дыхание перехватило от такого выпада. — Да ведь я же не просто трахнуть его хотел, как другие! Я же... люблю его. — Это уже другой разговор, — улыбнулась Иби. — А если любишь, то тебе выбрать придется: либо Мил, либо все остальное. Идиотизм. Но рациональный Райт очень быстро и объективно оценил с разных точек зрения все, что сказала ему сестра, и принял решение. Мил. — Я знаю, что я буду делать, — твердо сказал он и, вскочив, бросился на улицу в сторону храма богини солнца, сопровождаемый теплым и одобряющим взглядом сестры. Он не особенно верил в богиню солнца, но только она одна могла теперь ему помочь. И, пожалуй, ради дорогих людей он смог бы победить в себе материалиста и... открыть свое сердце.***
Мил сидел на скомканном одеяле и задумчиво вертел в руках золотой амулет. За приоткрытым окном уже рассветало, а предыдущий денек выдался весьма и весьма... неприятным, по меньшей мере. Что-то странное происходило с ним и его мироощущением в последнее время: он чувствовал, что меняется его душа. Причем меняется далеко не в лучшую сторону. — Зачем, зачем ты это сделал? — в который раз вопрошал он, адресуя горькие слова своему золотому амулету. — Зачем ты поселил в моем сердце любовь, да еще... к парню. И ничего в нем нет особенного. Он такой же, как все. Почему я не мог бы любить... положим, Иби? Она замечательная, и понимает меня, как никто. И девушка. Так почему же, Боже? Но украшение молчало, как партизан на допросе. Мил решил тогда совершенно определенно, что больше никогда в жизни ни в кого не влюбится — по крайней мере, ни в кого из южан, этих похотливых животных, не отличающих физиологии от высоких чувств. Придет время, и милосердный Бог пошлет ему такого же, как и он, северянина, пусть даже и не такого красивого и самоуверенного, как Райт. Это уже не так важно. Тогда, наверное, они будут вместе сидеть в тени, прячась от гребаного зноя, и будут вместе тосковать по снегу. Вместе. Только вдвоем. Снова сладко потянувшись, он уже собрался вставать на утреннюю пробежку, как вдруг перед самым его носом пролетело что-то очень маленькое, легкое и... белоснежное? Нет, это не могла быть снежинка, но очень родное воспоминание о снеге и родном севере вдруг нахлынуло с невообразимой резкостью. Мил кинулся к открытому окошку и, когда он перевесился через раму, его взору открылась совершенно потрясающая картина: ветви яблонь были усыпаны белым снегом, и с них медленно спускались снежинки, подгоняемые легким ветром. Мил уже не соображал, что делает; выпрыгнув из окна, забыв обуться и заплести косу, он бросился бежать босиком вдоль усыпанных снегом дорог, ловя ладонями снежинки — они были совсем не холодными, но это было так неважно. Снега было много, он рассыпался в его руках, как бывало на севере поздней осенью; снеговика не слепишь, зато валяться в нем было мягко и приятно, как на пуховой перине, но Мил не тратил на это время, он точно знал, куда бежит. В этом храме он не бывал с того самого дня, как его и других плененных привезли в эту страну. Тяжело дыша, Мил взлетел вверх по ступеням, перескочил подножие и попал под огромный купол; Райт сидел спиною к алтарю в позе лотоса, глаза его были закрыты, а тело словно полностью расслаблено. Всего за пару секунд он преодолел убийственное расстояние между ними, и тогда белые ладошки с силой обхватили спокойное смуглое лицо. Мил сходил с ума. Выкрикивал его имя, целовал в закрытые глаза, в лоб, в губы... умолял очнуться. Как вдруг глаза Райта резко распахнулись: всегда глубокие, темно-карие, сейчас они сияли золотом, как две ярких звезды, заставляя испуганного Мила отпрянуть и сощуриться. Райт (или не Райт вовсе) смотрел спокойно, с нежностью и лаской. — Я есть Богиня Солнца... — твердо, подобно раскату грома произнесло оно губами Райта, — ...и я есть твой Бог. И все другие боги есть я. — Что же ты есть? — трепетно спросил Мил, откидывая назад непослушные волосы и несмело подползая ближе. — Я ЕСТЬ ЛЮБОВЬ, — сказало оно. И исчезло; глаза Райта приобрели обычный оттенок, который теперь казался самым милым и родным. Райт, должно быть, очень плохо понимал, где находится. Некоторое время он смотрел как бы сквозь Мила, и лишь потом его взгляд приобрел долгожданную ясность. — Ты говорил с Иби?.. — почти утвердительно сказал Мил. — Да... — неуверенно сказал Райт. — Она сказала, я должен выбрать. И я выбрал. Я просто просил богиню солнца, чтобы яблони зацвели, и... — Ты. Подарил. Мне. Снег. — Мил не любил перебивать, но иначе было никак. Его тонкие пальцы переплелись с пальцами Райта, чуть шероховатыми, как и у других южан. Но его рука была особенная. Это была рука человека, подарившего ему кусочек утерянного севера. — Спасибо тебе, Любовь, — Мил только и успел коротко поклониться одинокой статуе богини. Райт вскочил и потянул его за собой по направлению к выходу.***
Целовались они долго и нежно, не в силах насытиться друг другом. Как ни горько это признавать, но Мил был не прав насчет Райта — столько тепла и ласки он не получал еще ни от кого. Сильные руки грубо сжимали упругие ягодицы, и это в кои-то веки приносило не отвращение, а наслаждение. Его собственные пальцы зарывались в густые темные волосы, сцепляясь и оттягивая их, и Райт низко стонал сквозь поцелуй, блуждая ладонями по внутренней стороне его бедер. Сокрытые мраком темной комнаты, они почти не видели друг друга, но это было и не особенно нужно; прикосновения сводили с ума, ноги подкашивались, и Мил всерьез запереживал, как бы его сердце не проломило ребра и не выпрыгнуло из груди. Ненужные тряпки в момент полетели на пол, и Райт, тяжело дыша, повалил его на кровать, лаская все его нежное тело, нашептывая на ухо какой-то несусветный бред. Мил дергался и извивался под ним, пытаясь выбраться, но все тщетно — он оказался крепко прижат к кровати весом Райта, почти вдвое превышавшим его собственный, поэтому доминировал в этой безумной игре, несомненно, сильнейший. Вернее, тяжелейший. Райт понимал, что ведет, и ему это нравилось; он до боли кусал мочку его уха, вгрызался в шею, мокро и мерзко целовал, при этом сцепляя пальцы их рук и двигая свободной ладонью где-то внизу, в районе их животов. Сладостно-пошлые стоны срывались с их губ в короткие моменты разрывов поцелуя, и все это слишком уж походило на сон, сопровождаясь тихой музыкой рассвета и настойчивым запахом цветущей яблони: ее лепестки залетали иногда к ним в комнату, принося с собой свежесть утра и, кажется, отголоски звуков севера. Когда Райт стал опускаться ниже, Мил испуганно задрожал. Смуглая рука мягко коснулась его зардевшейся щеки, и нежный поцелуй пришелся прямо в переносицу — Мил едва сдерживался, чтобы не чихнуть. — Ну что ты, — шептал Райт, утыкаясь носом ему в шею и вдыхая легкий аромат его волос. Странно, но они пахли яблоком. — Я хочу стать твоим, — неуместно громко заявил Мил, решительно закинув тонкие ножки ему на спину, — только твоим. И больше ничьим. Понимаешь? — Я понимаю больше, чем ты можешь себе представить... — медленно, нараспев протянул Райт и поцеловал сначала его шею, затем подбородок, ключицы. Стал больно прикусывать сосок, но Мил молчал, даже не дергался. Шершавые губы Райта грубо целовали живот, оставляя засосы, и, опустившись ниже, извращенно облизывали головку налившегося кровью органа. Мил стонал в голос, громко, возбуждающе, и Райту крышу сносило от этого стона. Он обхватывал губами пульсирущий член и начинал медленно его посасывать, никуда не спеша, растягивая удовольствие, через дымку сладостной эйфории любуясь на то, как у Мила непроизвольно дергались коленки, сокращались мышцы, выгибалась поясница. Он облизывал горячим языком каждую венку на его члене. — Ах... а... а ты? — с трудом выговорил Мил, пытаясь схватить партнера за волосы и оттянуть назад. — О, не переживай, — хищно просипел Райт и неожиданно впился зубами в его мягкое бедро, — я свое получу... Мил не успел испугаться; в него вошел сначала один палец, затем второй, а губы Райта снова оказались над его ухом, снова нашептывали какую-то ерунду. Пальцы расходились в нем, и Мил ощущал безумную боль вперемешку с приятными прикосновениями чужих губ к его разгоряченной шее, и это успокаивало, дурманило, но одновременно с тем отвлекало от новых ощущений. Впрочем, эта ненавязчивая мысль тут же покинула шальную голову Мила, когда Райт начал входить. Они очень медленно соединялись — глядели друг другу в глаза, что-то тихонько говорили, гладили друг друга по волосам... Все получалось, но не сразу: Райт снова наваливался на Мила всем своим весом, и тот прижимался коленками к собственной груди, пытаясь вдохнуть. Райт почувствовал, что Мил начинал понемногу привыкать, и принялся медленно покачивать бедрами, отбросив с бледного лба непослушные золотые пряди. Мил протяжно стонал, то ли от боли, то ли от восторга и осознания того, что принадлежал, наконец-то, этому красивому придурку, этой очаровательной бестолочи, столько времени водившей его вокруг пальца. Их пальцы снова переплелись, темп понемногу начал наращиваться, Мил кричал и вился змеем, Райт просто сбивчиво дышал и продолжал вдалбливать маленького северянина в скрипевшую от обиды на них обоих кровать. Томительные несмелые минуты остались позади, и Райт начал двигаться в том темпе, в котором ему хотелось; Мил больше не кричал, только протяжно и сладко стонал, нарочно царапался и пошло рычал — в отместку за засосы на животе. Этот необыкновенный момент наступления гармонии, когда уже не понимаешь, где тут твоя рука, а где чужая, когда вы с партнером становитесь единым целым, и нет на свете никого и ничего, кроме вас двоих. Мил кончил первым. Кончал он долго, дрожал, как замерзший котенок, сжимал Райта внутри себя, мгновенно доводя его до разрядки. Снова огромный вес навалился на порядком уставшего от этого Мила, снова их языки сплелись в поцелуе, снова грубые смуглые руки перебирали его русые локоны. — Жаль, что ты не видел снега, — серьезно сказал Мил. — Он бы тебе понравился. — Все еще скучаешь по снегу? — Райт недоверчиво повел бровью, приподнявшись над ним на локтях. Мил улыбнулся. — Уже нет.***
Мил не стал рассказывать Райту о том, что произошло тогда в храме богини солнца. Зато он навсегда запомнил для себя лично: любой Бог есть Любовь. Любой Бог дает Любовь. И дает, как правило, не просто так. Мил действительно больше не скучал по снегу. Снег, холодный и белый, был всего лишь приятным воспоминанием из детства, которое понемногу растворялось в течение его дальнейшей жизни. Тем более что теперь каждый год в эти самые числа, в ночь с четверга на пятницу, яблоня зацветает. И каждое утро в этот день Мил находит своего Райта под куполом храма богини солнца, сидящего спиной к алтарю и твердящему, что Бог есть Любовь, а Любовь есть Бог, и ему совершенно неважно, ткнет ли кто-нибудь ему за это в спину тростью и обзовет ли бесстыжим. Райт, в свою очередь, окончательно решил для себя, что нашел себе своего лебедя. Было в этом что-то чертовски сексуальное: ты живешь, и вся твоя жизнь принадлежит одному единственному человеку, пусть даже такому вредному маленькому засранцу, как Мил. Он и подумать не мог, что в человеческом взгляде может прятаться столько чувств, в руках — столько нежности, а в прикосновениях — столько любви. Яблоня зацветала, когда рассвет приносил с собой чью-то родившуюся любовь и отголоски звуков севера. Яблоня никогда не зацветала просто так. Но теперь она зацветала чаще.