Тьма над Гвареном

            Гварен встретил их неистребимым запахом рыбьей требухи и полчищем кошек. Страж Табрис легко бы прошёлся по утопленным в грязи булыжникам, огибая мордатых и опечаленных жизнью грузчиков. Но Логэйн стоял, разглядывая раскинувшуюся, словно пьяная девка, улицу, осуждающе качая головой, и его неизменный спутник терпеливо дожидался в стороне.       Город изменился за считанные месяцы. Ещё зимой тут было не протолкнуться меж лесорубов и заготовщиков, склады ломились от смолистого золота, распространяя аромат свежей древесины. Дерево прославило Гварен, дерево и виверновский яд, который приносили на продажу раскрашенные синей краской варвары-охотники.       Доски поплоше шли на уличные настилы, чтобы жены почтенных горожан могли ходить за покупками, не пачкая юбок. Он вспомнил, как Селия один раз пожаловалась на грязь, и уже через несколько дней центральные улицы и площадь застелили так, что можно было сесть прямо на дорогу и не быть после этого посмешищем.       Сейчас грязь доходила до щиколоток, большая часть складов была разобрана.       Когда Логэйн взял этот город, он был полуразрушен и непригляден. Орлесианские хозяева выжимали из городка налоги до последнего медяка, не вкладывая ни монеты в его развитие. Они словно чуяли, что сидеть им в Гварене недолго. Повстанцы вышвырнули белобрысых бестий. Потом настал мир, Роуэн — его Роуэн — стала королевой Мэрика. И тогда Логэйн бежал в глушь, в Гварен, лишь бы быть подальше от столицы и соблазна с каштановыми вьющимися волосами. Он строил, привечал мастеров, гонялся по южным трактам за разбойниками, вторгался в Коркари, замиряя варваров… Женился, как-то сам не заметив этого. Селия…       — А ведь раньше тут было красиво, — назойливо вторгался в сознание звонкий голос Табриса.       — Красиво, — эхом отозвался Логэйн, не обращая внимания на оглянувшихся в его сторону громил.       Раньше здесь была крепость. Ещё недавно белая, с обновлёнными стенами из зачарованного камня — подарок от новоназначенного Первого чародея Круга, пытавшегося его задобрить (ему это удалось, пройдохе) — она торчала гнилым зубом над опустевшими пристанями.       — Её сожгли сразу же, как стало известно о Собрании земель, — раздался беззаботный голос Табриса. Таким же голосом он вынуждал нового короля сохранить жизнь Предателю.       Логэйн натянул поглубже капюшон, купил у остроухой девчонки букетик примятых полевых цветов и пошёл вниз, к ступенькам, ведущим за городскую стену, туда, где горожане побогаче воздвигали памятные знаки в честь своих усопших близких.       За мемориалом ухаживали — или местные жители, которые не хотели уезжать и расставаться с памятью о родных, или смотрители оказались более прилежны и верны своим бессловесным подопечным, чем можно было подумать.       Он боялся сворачивать с главной дорожки на боковую, туда, где у рукотворного ручья возвышалась статуя Селии со скупо вырезанными чертами лица. Она так и не привыкла к титулу тэйрны, подшучивала над ним и управлялась с немаленьким уделом так же ловко, как командовала в отцовской лавке. Она рано вставала, рано ложилась, заносила все расходы в книги с зелёной обложкой и туда же записывала коротенькие заметки о нём, не предназначавшиеся для чужих глаз.       После её смерти он разбирал архивы, листал эти гроссбухи и долго сидел в одиночестве над бесхитростными строчками, в которых сквозила тихая нежность. Все это время, пока она была жива, пока нуждалась в нём, он был далеко.       Статуя стояла на месте — возле нынче разбитой на куски скамейки. Вопреки слухам, не он складывал и скреплял раствором камни скамьи, он в юности был коннозаводчиком, не каменщиком, однако вандалам слухов оказалось достаточно.       — М-да. Глянь на табличку.       Табличка, там, где было выбито его имя, была густо измазана экскрементами.       — Не любят тебя, папаша. Пошли отсюда.       Логэйн положил цветы на каменные колени Селии.       Он сделал небольшой крюк, зайдя в сторожку смотрителей, отстегнул от пояса кошель и попросил отмыть табличку.       — А смысл, папаша? — Табрис издевательски засмеялся. — Снова ведь замажут. В Гварене теперь этого добра хватает.       — Впрочем, лучше стешите надпись вовсе, — внял Логэйн голосу разума. — Оставьте просто «Селия». И ещё… Она любила цветы… Синие такие. Может, вы иногда… А впрочем, забудьте.       Смотритель ничего не сказал. Отвернулся.       Логэйн положил кошель на скамью и вышел.       Небольшой особняк, в котором выросла Анора, в котором провела последние дни женщина, беззаветно преданная ему, просто исчез с лица земли. Если от любовно отстроенного замка остались стены, которые ещё можно восстановить, то вместо дома его ждало пепелище. Даже посаженный руками Селии вьюнок, оплетающий палисад, был безжалостно вырван с корнями.       — Эльфинаж сжигали так же. Как ты думаешь, что сделали со слугами, когда сюда пришла толпа? Они наверняка были тебе верны... Как думаешь, их убили, когда они попытались защитить твой дом? Или помогали его грабить? А эльфийки? У тебя ведь были в услужении эльфийки, а, Логэйн? Над ними тоже надругались, как над эльфинажными девчонками, или они успели убежать?       Логэйн смотрел на выжженное пятно руин. Там, где провал земли, был погреб. Когда-то он каждый год самолично спускал туда несколько бочонков виски. Там, у валунов, находился второй вход, ведущий прямо в большой зал, где любила сидеть Селия с собаками, проверяя счета и сметы. А у дальней стены стоял коттедж для слуг. Что с ними сталось?       Вещей было не жаль — не сожгли, так растащили. Сам виноват. Надо было самое дорогое перевезти в Денерим. Доспех, который был на нем во время битвы при Дейне. И зелёную книгу Селии.       — Пойдём, — хрипло выговорил Логэйн. — Мне тут больше нечего делать.       Табрис не откликнулся. Логэйн и так уже услышал всё, что хотел. А то, что Табрис хотел ему сказать — он уже сказал.       До того, как сгорел в пламени умирающего архидемона.