Пигмалион

Урфин Джюс аккуратно зачищал только что вырезанное лицо очередного дуболома. Большинство его дуболомов получались похожими друг на друга, как близнецы — злые и глупые близнецы со свирепым оскалом на топорных лицах, но для завоевания Изумрудного города они вполне годились. Однако Урфин Джюс много лет был столяром-краснодеревщиком, и достиг в своем деле большого мастерства, пусть и мрачного. И порой его руки тосковали по выходившей из-под них красоте, а иногда сами собой начинали создавать нечто прекрасное. Прекрасное Урфину Джюсу не было нужно. Оно не давало победы в войне, не заставляло подчиняться. И сейчас он сам не знал, для чего уединился в доме и тайком от всех вырезал из дерева не привычную грубую рожу, а тонкое, благородное лицо с правильными чертами и влюбленной улыбкой на губах. Несколько секунд Урфин Джюс смотрел на дело рук своих… Ему вдруг стало неловко, и он, фыркнув и пробормотав под нос ругательство, перешел к туловищу. Мягкая древесина превосходно повиновалась резцу и наждачной бумаге. Вот из щепок и опилок высвободились широкие плечи, крепкие руки, мускулистая грудь, за ними — стройная талия и подтянутый живот. Из какого-то озорства Урфин Джюс высек большие гладкие яйца и стоящий колом длинный толстый член, а потом, посмеиваясь, перешел к ногам. Вскоре дуболом был готов, осталось только посыпать его живительным порошком. — Какой красавчик, — послышался скрипучий голос. — Да, он мне удался, — самодовольно признал Урфин Джюс, посыпая дуболома порошком. — Что скажешь, Гуамоко? — Гуамоколатокинт бы сказал, что ты понапрасну травишь себе душу, создавая подобные вещи… А Гуамоко все равно! – Филин снялся с места и вылетел в окно. Урфин Джюс хмыкнул и повернулся к дуболому. Тот уже полностью ожил. Перед Урфином Джюсом стоял прекрасный юноша с обожанием и нежностью во взгляде. — Тебя будут звать… — Урфин подумал. — О! Тебя зовут Кай. — Меня зовут Кай, — дуболом широко, мальчишески улыбнулся, — и я люблю тебя! — Что? — Урфин растерянно сморгнул. — Да ты знаешь, кто я? Я — Урфин Джюс… — И ты мой возлюбленный, — заявил Кай. — Ты самый красивый, самый умный, самый добрый! Сильные руки дуболома подхватили Урфина. — Стой! Отпусти меня! — Урфин забился, но Кай держал его крепко. Сделал же Урфин его выше и сильнее других дуболомов — на свою голову! — Я хочу показать тебе, как сильно я тебя люблю, — прошептал Кай ему на ухо. Урфин забеспокоился. А Кай уже нес его к постели, по пути целуя то в губы, то в щеку, то в кончик носа. Медведь Топотун удивленно уставился на них. — Посмотри, о добрый друг, чтобы нас с моим любимым никто не потревожил! Я подарю ему ночь любви, — весело обратился к нему Кай. — Слушаюсь, — рыкнул Топотун. Дверь спальни захлопнулась за Каем с Урфином на руках, и с той стороны к ней немедленно привалился Топотун — теперь Урфин не мог бы выйти. И не хотел. «Наконец-то хозяин порадуется, — ворчал Топотун, и Урфину прекрасно было его слышно, — а то все в трудах, света белого не видит…» — Как ты прекрасен, — прошептал Кай, наклоняясь к Урфину. Сгрузил его на кровать и принялся расстегивать его зеленый кафтан. — Какие у тебя мудрые, ясные глаза! Как ты силен и могуч! Урфин знал, что не отличается особой красотой. Он нечасто гляделся в зеркало, но всякий раз видел там угрюмого, хмурого, тощего человека с мрачным взглядом исподлобья, и никто не назвал бы его ни прекрасным, ни могучим. Никто, кроме Кая. — О великолепная, совершенная рука, — продолжал Кай, целуя его пальцы, — рука мастера и мыслителя! Впервые в жизни Урфин застыдился своих заскорузлых, покрытых царапинами и несмываемыми пятнами от столярной морилки рук с обгрызенными желтыми ногтями. Но Кай был искренен. — Я так сильно люблю тебя, — говорил он. — Мой чудесный, мой милый, позволь мне быть твоей опорой, твоей поддержкой! Я буду согревать тебя, когда ты замерзнешь, веселить тебя, когда ты расстроишься, а когда ты устанешь, нести тебя на руках! Брюки и носки Урфина упали на пол. Кай покрывал его тело поцелуями. — У тебя такая красивая спина, — прошептал он. — Она как будто крылатая! Запахло льняным маслом, которым Урфин Джюс пропитывал туловища своих генералов — чтобы не портились от влаги; и деревянные пальцы раздвинули ему ягодицы, проникая внутрь. Урфин Джюс заерзал и завертелся: Кай двигался очень осторожно и бережно, но ощущение было удивительно непривычным, Урфин даже не сразу понял, нравится ему это или нет. Он не привык подпускать кого-то к себе так близко. А Кай ласкал его, второй рукой придерживая за талию… Когда он ввел второй палец, Урфин зашипел — больше от смущения. — Что ты, любовь моя! Я буду очень нежно, — пообещал Кай. А потом обе его руки сжали бедра Урфина, и ему стало горячо и страшно, и сладко, и немного больно, весь низ будто обволокло странным теплом, и все на свете перестало существовать — остались только сам Урфин и Кай, медленно и тягуче двигающийся в его теле… и еле слышный шепот Кая: «Милый, любимый, ненаглядный, счастье мое…». Кай нащупал внутри Урфина особенную точку и трогал ее, и трогал, заставляя Урфина ерзать и вздрагивать, снова и снова вскрикивая шепотом… Урфин упал лицом в подушку, содрогнувшись от болезненного наслаждения, застонал. Кай был рядом — гладил его волосы, целовал плечи, прижимал к себе, терся щекой. И медведь Топотун за дверью тоже довольно бурчал — то ли видел что-то приятное во сне, то ли радовался за хозяина, который наконец-то решил отдохнуть и расслабиться. …Утром Урфин Джюс проснулся в объятиях Кая. Тот, лежа рядом, сжимал его обеими руками — все так же бережно и заботливо, и лицо его по-прежнему выражало любовь и нежность. На губах играла влюбленная улыбка, которую вчера вырезал из бесчувственного чурбана сам Урфин Джюс. Внезапная мысль поразила Урфина Джюса. А что, если кто-нибудь возьмет и вырежет ему другое лицо вместо его собственного, привычного — тощего, неприветливого, с хмурым взглядом исподлобья, впалыми щеками и плотно сжатыми губами, которые никогда не улыбались? И прощай все планы по захвату Изумрудного города, прощай армии дуболомов; прощайте, покорные рабы, в которых Урфин Джюс мечтал превратить Мигунов да Жевунов… Урфин вздрогнул, панически ощупал лицо — ну так и есть! Оно будто смягчилось, уголки губ слегка приподнялись. Чтоб его, этого Кая, с тоской подумал Урфин Джюс. Выбравшись из постели, он поднял свою одежду, натянул ее, путаясь в рукавах и штанинах. Поясница слегка болела, и на груди и предплечьях остались синеватые следы поцелуев. Кай протянул к нему руки, но Урфин Джюс уже знал, что сделает. Он вышел, толкнув ногой спящего Топотуна, — тот подскочил и вытянулся, демонстрируя хозяину преданность, — нашел топор. Обычный топор, только хорошо отточенный. Вернулся в спальню. Прицелился. Кай вскрикнул: — Любовь моя, что ты делаешь! Не надо! Но топор уже прошелся по его прекрасному лицу, стирая и ласковую улыбку, и ясный взгляд. Вместо них проступили привычно-небрежные черты, даже грубее, чем обычно. Урфин скользнул лезвием и по телу Кая, убрав ненужную красоту. Всего несколько минут работы — и перед Урфином стоял еще один дуболом, каких он наделал уже не одну сотню: с туповатым лицом, свирепым оскалом и совершенно пустым взглядом. — Ну как? Кто я? — хмуро спросил Урфин Джюс. — Вы Урфин Джюс, мой господин и повелитель, — деревянным безжизненным голосом ответил дуболом. Урфин подтолкнул его к дверям спальни, и дуболом покорно вышел. Гуамоколатокинт прилетел неслышно, Урфин поднял голову, ожидая, что скажет ему склочная старая птица. Но Гуамоколатокинт в этот раз промолчал.