Elizabeth
Сажусь за стол с лёгкой слабостью в коленях. Слишком сильно боюсь: боюсь испугаться этого человека, громко закричать и убежать, расплескав всё своё достоинство. Нервно снимаю очки и вновь протираю, пятый раз за десять минут. Слишком часто, так часто, что я боюсь протереть в них дырку. Открываю его медицинскую карточку и удивляюсь: одна строчка, лишь имя пациента. Он так ужасен, что никто не смог выдавить из него и слова? Немного позже я понимаю, сколько работы мне предстоит выполнить: сначала распознать его заболевание, причину его появления, а потом приступить к лечению. Это займёт слишком много времени, слишком много разговоров с мужчиной, которого я боюсь до чёртиков. Однажды я поинтересовалась, почему у него так быстро сменяются врачи. Мне рассказали о том, что он говорил им такие вещи, от которых сами психотерапевты сходили с ума: кто-то покончил жизнь самоубийством, кто-то уволился на грани срыва, а кто-то остался здесь навсегда. Этот парень лишь одними байками нагонял на меня страх. Он слишком опасен. Когда я слышу приближающиеся шаги, то выпрямляю спину и поправляю очки. Я должна выглядеть смелой. Должна выглядеть такой, какой не являюсь. В комнату несмело входит молодой парень, который так упорно смотрит в пол. А за ним охранник, который кивает мне головой, силой усаживает парня на стул, удерживает его плечи пару секунд руками, будто боится, что сейчас тот закричит и попытается сопротивляться, а потом отходит к двери. На пациенте нет смирительной рубашки, что немного успокаивает меня, но запястья пристегнуты железными наручниками к кольцу под столом — так его руки пусть и находятся в опасной близости ко мне, но он ничего ими не успеет сделать. Гарри Стайлс выглядит подавлено, слишком тревожно и задумчиво для психически нездорового парня. Я пытаюсь опустить голову, чтобы настроить зрительный контакт, но он резко отводит голову в сторону, будто боится, что мой взгляд может его обжечь. И об этом парне мне говорили столько много ужасов? Раскрываю свой блокнот, готовая записывать любое движение его тела, каждую интонацию, каждый взгляд. Подвигаю блокнот ближе к себе и располагаю руку так, чтобы мне было как можно удобнее. Медицинская карточка всё ещё открыта, и я с некой грустью (но необходимостью) смотрю на неё, а потом закрываю. Пока закрываю. Медленно кладу обе руки на стол, достаю шариковую ручку и снимаю колпачок. Сама не знаю, почему делаю всё так осторожно. Но потом понимаю, что я всё-таки боюсь спровоцировать его на какие-либо действия, страшусь его гнева, трушу перед тёмной личностью Гарри, той частью его души, из-за которой его и посадили сюда. Чтобы выглядеть более уверенной в себе и не заикаться при разговоре, начинаю теребить колпачок ручки и продумывать вопросы, с которых начну наш диалог. — Здравствуй, Гарри, — произношу я и готовлю ручку для записи. — Как твои дела? Он поднимает голову с приподнятыми бровями. Он удивлен. И я быстро записываю это в свой блокнот. Он приподнимает один уголок губ, как бы пытаясь улыбнуться, и я стараюсь пометить это в своём блокноте, не спуская с него глаз. Не получая ответа, я совсем не удивляюсь. Мне стоит задать ещё несколько. — Как ты себя чувствуешь? Снятся ли тебе какие-нибудь сны? Возможно, ты хочешь рассказать о себе? — Ты слишком много говоришь, Элизабет, — проговаривает он, и тогда я замечаю слишком многое. Я замечаю то, как раскрываются его засохшие губы, которые заметно обветрились после их частого облизывания. Его губы потресканы и искусаны, что говорит о его вечном молчании (а это значит, что он не кричит по ночам) и постоянном волнении (его что-то волнует?). Голос гортанный и хриплый, будто он только что проснулся, хотя я знаю, что он не спит уже несколько недель. Я замечаю его ухмылку, которая не несёт в себе ни доли доброты. Я замечаю всё это, но не улавливаю того, что он сказал мне. Я лишь надеюсь, что услышу его голос снова, отвечающий хоть на один из моих вопросов.Harry
Она сидит напротив, в своих очках в чуть розоватой железной оправе, в своем белом халате, из нагрудного кармана у нее торчит кончик карандаша, а в руке она теребит колпачок от ручки. Она задает вопросы. Она хочет знать ответы. А в моей голове звучит так много голосов, что я хочу от них избавиться сейчас же, не доходя до своего излюбленного места в пыльном углу туалета. Поэтому я отклоняю назад голову ― слышу, как хрустят позвонки. Она смотрит удивленно, а я расслабляю шею, позволяю лбу плашмя упасть на металлическую столешницу. Я делаю так несколько раз подряд, металл уже прогнулся, а по подбородку со лба у меня течет кровь. Она кричит, я улыбаюсь и бьюсь головой о стол. Через минуту на моей спине застегивают металлические крючки смирительной рубашки. Она говорит, что поможет мне. Она говорит, что спасет мою душу. Когда меня уводят, она все еще теребит колпачок ручки, из нагрудного кармана ее халата по-прежнему выглядывает грифель карандаша, и она смотрит на пустое место напротив. Она смотрит на то, чем я стал. Еще один доктор, еще одни вопросы, еще одно разочарование. Они пытаются разобраться в моем безумии, не понимая, что это и есть моя жизнь.Elizabeth
Смотрю на закрывающуюся дверь, а затем опускаю взгляд в блокнот. Смотрю на то, что написала, и дописываю то, что только что увидела: «1-ый день рядом с ним. 1-ый разговор с ним. Пациент не пошёл на контакт. Вёл себя агрессивно и нецелесообразно. Показал свою сущность и доказал, что он не тот, кем кажется на первый взгляд. Пациент опасен, приводить на занятие его следует в смирительной рубашке (и никак иначе!!!).»