Представьте их вместе

Им чертовски повезло с тем, что они так не похожи друг на друга. Поставь их рядом и прикажи зрителю найти между ними связь, нить рассуждений тут же свернёт в любую из сторон, которая никак не будет касаться их родства. Вначале будут идти предположения про сотрудничество, затем зритель увидит то, как похабно улыбается Эдмунд и свернёт в сторону правды, но и та будет однобока. Окончательным вердиктом будет слово «любовники», и это будет правдой. Их родство останется за кадром, и Эдмунд потом будет долго скалиться и подначивать Питера, называя его по фамилии или регистрируя номер в очередном дорогом отеле на их семейную карту. Номер на двоих с одной кроватью. Люси на это обычно закатывает глаза, а Сьюзен пускается в полемику, которую никто уже не слушает лет десять. Эдмунд любит играть того, кем не является. Особенно рядом с Питером. Вначале – глупого младшего брата, затем – справедливого короля, после возвращения из Нарнии - вновь по нарастающей, только вместо титулов и тяжелого оружия – дорогая бумага с фамильными вензелями и блеск перстней на пальцах их отца. Того самого отца, ради фотографии которого Эдмунд однажды чуть не подох, а Питер побежал за ним. Он всегда бежал за ним, и это – главная составляющая их отношений, которой Эдмунд страшно дорожит и гордится. Все думают, что на побегушках здесь именно он, а Питер всего лишь делает ему одолжение, но все это не так. Златоносный Питер, променявший тяжелые литые доспехи с вязью узоров на деловые отглаженные костюмы с тонкими преломлениями линий, будет по привычке мощно расправлять плечи, скидывая уже не существующий, но такой привычный вес. Эдмунд теперь вместо булавы вертит в руках зонт с металлической ручкой, но тот все равно кажется ему чересчур лёгким. В отличии от времени и мест привычки навсегда остаются с ними, и то, что началось в продуваемой всеми ветрами Нарнии, в голодной, безумной, дикой Нарнии со странными законами, не отпускает их до сих пор. А заигрывания всегда можно переиначить на более современный вид, оставив приятное послевкусие дежавю. Этим как раз любит заниматься Эдмунд. Питер много бы заплатил оператору, который заснимет лица прохожих, смотрящих на то, как Эдмунд, выцепив знакомую машину из сотни похожих на стоянке, наклоняется к его окну, оставляя только одно предположение о роде своей деятельности. Как он виляет бедрами, залезая в машину, как жеманно смеется и скользит рукой по колену Питера. В давние времена Питер бы давно сломал ему запястье за подобную фамильярность, но здесь и сейчас все иначе. И он спокойно принимает эту игру, целуя Эдмунда глубоко и медленно, кусает его губы, и, как всегда, забывает смотреть на удивленные лица посторонних. От Эдмунда чертовски сложно отвлечься. Даже если он несет отвратительный бред или нарывается специально, испытывая выдержку Питера. За долгие годы Питер научился стойкости. Битвы сделали его стратегом, правление научило спокойствию, а возвращение обратно без шанса попасть в Нарнию вновь – терпению. Эдмунд срывает это с него, будто золотую фольгу с горла шампанского, но даже это сравнение Питеру нравится. Эдмунд, обхватывающий пальцами горлышко и смотрящий лукаво, как восточный царь, соблазняя, мотивируя действовать, может сподвигнуть Питера почти на все, что угодно. Но больше всего Эдмунду, конечно, нравится его доводить. Смотреть прямо в глаза холодным, темным взглядом бывалого чернокнижника, двигать воздух пальцами, и говорить горькую правду громко и без утайки. О том, что на другие отношения Питер не способен. Что это, то, что есть между ними, с подставленной для удара спиной, со вскрытыми чувствами, с сотней ненастоящих, нежеланных предательств, все, что Питеру нужно. И сколько он бы не пытался это прекратить, лучше и роднее Эдмунда ему не найти. Не притереться, не смириться, не врезаться острыми гранями до мяса и найти, наконец, то, что нужно. Да, Эдмунд определенно то, что нужно. Такие разговоры обычно заканчиваются банальной дракой, ведь они оба любят помахать кулаками. Питер обязательно разобьет, размажет Эдмунду все губы, чтобы потом целовать его с мстительной радостью, со стучащим в ушах восторгом, и получать тычки недовольства в ответ. Эдмунд вначале махнет руками, но потом старая привычка уйдет, сотрется, и он сожмет магию между пальцев, сложит их в кулаки и отмутузит Питера по звенящим от напряжения мышцам. Попытается придушить, расцарапает недавно поджившую спину, и испортит тем самым поход Питера в бассейн. Где-то между этими событиями они перестанут потрескивать, как разнозаряженные магниты, и прилипнут друг к другу намертво. Дальше драки заходили только в далеком детстве, да и тогда Эдмунд заполошно пытался прикоснуться к Питеру как можно откровеннее, прикрываясь дракой. Тот, впрочем, тоже не отставал. Соревнования «кто лучше» никогда еще не подвергались стольким плоскостям, на коих его раскладывают обычно Питер с Эдмундом. Но осуждать их за это точно никто не собирается. Вдавливая Эдмунда в кровать и касаясь губами его спины, Питер будет с закрытыми глазами представлять его сидящем на троне. С темными, черничными от мороза губами, бледной кожей и синяками на коленках. Будет вспоминать его в обрамлении мягкого меха с воротника шубы, припорошенного снегом. Затем прошлое отступит, в груди что-то ёкнет и Питер собьется с ритма, перевернёт Эдмунда на спину, чтобы видеть его довольное лицо, притянет к себе и замрет, остановит время, прикажет миру подождать несколько секунд. И тот подчинится, впрочем, как и всегда в такие моменты, а Эдмунд будет ерошить чуткими пальцами его волосы, резаться об тяжелую, золотую корону и дышать загнанно, восторженно, прямо Питеру в душу. Продолжит двигаться Питер только после того, как прощупает все связи между ними, проверит их нерушимость, вспомнит слова клятв и обрядов, тяжелую королевскую мантию на плечах Эдмунда и то, с какой легкостью та всегда падала к его ногам. Вначале он доведет до сорванного крика Эдмунда, насладится его искренними морщинками в уголках зажмуренных глаз, запомнит, украдет себе это видение и ухнет следом, переполненный подобными моментами до краев. Но Эдмунд все равно будет подкидывать ему еще, больше воспоминаний, невообразимо личных, таких, которыми Питеру никогда и не с кем не захочется делиться. Ими потом Питер будет возвращать Эдмунда к себе всеми правдами и неправдами, они будут плясать у него перед глазами во время очередной драки или на скучном собрании, во время которого Эд будет заваливать его смешными и нелепыми смс. Они будут рядом с ним вместо Эдмунда, когда тот в очередной раз решит оборвать все это, чтобы затем, через некоторое время, когда они оба остынут и соскучатся друг по другу до невозможности, до сорванных от крика связок, помочь сделать первым шаг навстречу. Их отражение будет видеть Питер в глазах Эдмунда в самые хорошие и искренние дни, во время которых тот устает строить из себя невесть что и оттаивает. Конечно, исключительно для и ради Питера. Ведь Питер хранит под языком, как пилюлю со спасительным ядом, ту же самую речь, которой Эдмунд так любит забивать ему зубы. О том, что сам Эдмунд тоже не способен на другие отношения. Что если подумать и копнуть чуть глубже, он не может и не хочет никого другого. Что Питер для него – идеальный король, сосед по белокаменному трону, тот, кому позволено сдирать с великого темного мага мантию и кидать себе под ноги. Эта пилюля там, под языком Питера, и то, как любит облизывать её Эдмунд, подсказывает им довольно банальный вывод – их обоих устраивает все от начала и до конца. И, конечно, Эдмунд мог бы с этим поспорить, чтобы позлить Питера еще одним способом, но он не будет. Ведь это правда.