JEMJERS – Deeper And Deeper
Лу Хань расправляет покрывало, пару раз хлопает по подушке и падает на кровать. Она пружинит под весом его тела и приятно скрипит. Исин переворачивает страницу журнала. Шелест бумаги смешивается со стоном пружин, и у Лу Ханя руки покрываются мурашками. Он улыбается невольно и трет предплечья ладонями. — Как ты себя чувствуешь? — поворачивает голову набок, смотрит на Исина и подавляет зевоту. Облизывает губы и поправляет челку, которая падает на глаза. Исин закрывает журнал и поворачивается к Лу Ханю. Улыбается и слегка дергает головой. Эта привычка с ним с детства. Лет с пяти, наверное. Поначалу Хань думал, это эпилепсия, а оказалось — какое-то легкое нервное. Безвредное. В отличие от той гадости, что два года отравляла организм Исина. Лимфома. Дурацкая опухоль, которой сначала никто не придал значения. Пожалуй, идиот-терапевт до последнего списывал бы симптомы на грипп, если бы не отец Ханя. Хань до конца своих дней будет благодарить его за то, что уговорил сестру показать Исина онкологу. — Замечательно. Ты же знаешь, — Исин говорит тихо. И не потому, что привык к этому за месяцы химиотерапии и бесконечной слабости, а потому что в этом весь он: меньше слов — больше дела. Гласные он заменяет прикосновением указательного пальца, согласные — поглаживанием по тыльной стороне ладони — средним, а запятые и точки отбивает большим. Как хренова азбука Морзе, только до чертиков приятная. — Ужинал? — Омлет, морковный салат и тонна черники. Лу Хань довольно улыбается, а волосы снова падают на лицо. Исин поднимает на них глаза и вытягивает свободную руку, чтобы кончиками пальцев провести по завивающейся к концу пряди, а затем убрать ее в сторону. Исин любит прикосновения, а Лу Хань не знает, насколько эта любовь правильная. Сама по себе она прекрасная — ох, он бы душу отдал за то, чтобы Лиджуан (пару дней как бывшая) любила их так же, как Исин, — но Ханю двадцать два, Исину шестнадцать и он — его племянник. Конечно, Лу Хань не в пример хороший дядя, но… Кому он врет? Никакого «но» нет. Лу Хань позволяет Исину прикасаться, и на этом все. Дальше он не заходит, и это, должно быть, не то, о чем можно подумать. Мальчику не хватает внимания, а Лу Хань единственный в его окружении человек, которому не перевалило за пятый десяток. — Уроки сделал? — Все, кроме математики. Хань закатывает глаза. Этого следовало ожидать. — Я не буду делать ее за тебя. — Просто объясни. — Тогда тащи тетрадь. — Потом. — Когда? — Математика послезавтра. Утром позанимаемся, — Исин кладет журнал на край кровати и подползает к Лу Ханю. Между ними — два сантиметра слишком горячего воздуха и краснощекая неловкость. Лу Хань улыбается и отводит взгляд в сторону, а Исин укладывается на подушку и, прикрыв глаза, вздыхает. Его рука — легкая, желтовато-фиолетовая — ложится на грудь. Пальцы шевелятся, набирая слова, которые Лу Хань не может прочесть. Он должен их чувствовать, он может, но старается этого не делать. Исин слишком любимый, чтобы совершать неправильные поступки. — Ляжешь сегодня со мной? — Ты же сказал, что чувствуешь себя хорошо? — Лу Хань вздрагивает и обводит лицо Исина обеспокоенным взглядом. Он хочет повторить этот путь пальцами — губами, — но лишь сильнее стискивает кулаки и продолжает смотреть. — А без блевания в пять утра ты со мной лечь не можешь? — Исин улыбается, не открывая глаз, и Лу Хань вздыхает. Он готов сдаться. Улыбка Исина отмыкает любые двери, ломает стены и стирает волю в порошок. Слишком хрупкая она, слишком живая и теплая, чтобы ей сопротивляться. Лу Хань никогда не пробовал, но знает, что не получится. Тратить время попусту не в его стиле. — Хорошо. Только за пижамой схожу, — он встает с кровати. Она снова пружинит и нежно, постанывая, скрипит. В голову приходит — ох, как не вовремя! — соответствующая мысль (фантазия? желание? мечта?), и Лу Хань замирает. В горле пересыхает, а сердце сжимается не то сладко, не то в последний раз. — Хань? — Да? — Лу Хань отмирает, а вот сердце нет. Он прижимает к груди ладонь, но под ней глухо и немножко больно. — Я придумал, что попрошу на День рождения. — Что? — Гулять с тобой по городу до утра. Лу Хань не замечает, как на лице застывает улыбка. Боль расползается вширь, мочит пальцы и капает на запакованные в синие носки стопы. Она по вкусу и запаху, как горелая соль, а на вид — как ямочка, что на щеке Исина. Когда она появляется, люди забывают слово «нет», и Лу Хань с отчаянием понимает, что ему придется стать его подарком.***
Минсок — скейтбордист. Настолько хороший, что профессионалы жмут ему руку. Но на доску он становится лишь два раза в неделю, а все остальные дни торчит в своей кирпичной конуре, которую домом назвать стыдно, и шариковой ручкой творит волшебство. Ему нравится все, что разлиновано, и перед каждой встречей Лу Хань совершает набег на канцелярский отдел супермаркета. На такие подарки Минсок криво усмехается, вертит небрежно в руках очередную записную, пролистывает ее, хмыкает и бросает на стол, к измятым бумажкам и поломанным ручкам. Ломать их для Мина — привычка. Немного противная, как щелканье пальцами. Лу Ханю кажется, что зазубренный пластик проткнет ладонь, а вида крови он не то чтобы боится, но лучше не надо. Поэтому и на доску Минсока он поглядывает с неприязнью. Шрамы мужчину, конечно, украшают, но до того, как это сделать, они болят как суки. С Минсоком они познакомились на первом курсе университета. Мин закончил его год назад, а вот Лу Хань все еще пытается. После двух лет, отданных на борьбу с чужой болезнью, он возвращается в реальность, которая привыкла жить без него, вялыми шагами. Авиационная инженерия — слишком серьезный предмет, и Лу Хань на девяносто процентов уверен, что провалит экзамены и всю жизнь будет преподавать математику первоклашкам. — Выглядишь не очень, — Минсок бросает на Ханя небрежный — кажется, это слово характеризует его как нельзя лучше — взгляд и, отворачиваясь к кирпичной стене, добавляет: — Раздевайся. Лу Хань не переспрашивает. Раздеваться в этом месте — тоже дурная привычка. Иногда все заканчивается изрисованной спиной, иногда — охрененным сексом под хорошую травку. Минсок знает в ней толк. В сексе, впрочем, тоже. Лу Хань по девочкам — он уверен в этом на девяносто восемь процентов, но в каждом правиле есть исключение. Его — немного странное. Минсок на это криво улыбается и говорит: «Сублимируешь». Лу Хань бы поспорил, но не с Мином. Потому что он прав. Они курят марихуану и трахаются, а Лу Хань не думает о сексе с другим парнем. Когда на Хане остаются только носки, Минсок берет со стола ручку и ею указывает на кровать. Она завалена одеялами и подушками, которые так крепко перепутались, что Хань тратит, наверное, вечность на то, чтобы освободить место для собственной задницы. Куда приткнет свою Минсок, ему плевать. — На четвереньки, — Минсок снимает с ручки колпачок и бросает его за подушки. — Ох, твою мать, — Лу Хань шумно выдыхает. Колени становятся слишком мягкими, и он не уверен, что сможет служить Минсоку холстом дольше пяти минут. Он забирается на кровать, подминает под себя пару подушек и через плечо смотрит на Минсока. Тот склоняет голову на бок и, нахмурившись, смотрит на него. Лу Хань хочет покраснеть, но вместо этого щеки и пальцы на ногах холодеют. Он поджимает их и прикрывает глаза. Облизывается, потому что губы всегда сухие, когда Мин вот так на него смотрит, и повторяет про себя основные законы термодинамики. Минсок шепчет: — Извращенец: делай это хотя бы про себя, — и кровать позади Лу Ханя прогибается. Кончик у ручки тупой, но Минсок всегда делает наброски резкими, твердыми штрихами, от которых на коже остаются царапины. Левая ягодица и бедро быстро немеют. Ноги дрожат, и подушка под грудью приходится очень кстати. Лу Хань опускает голову и дышит через раз, глухо и с привкусом чужого имени на губах. Минсок ухмыляется довольно — эта ухмылка отпечаталась на обратной стороне век — и больно кусает чуть ниже правой ягодицы. Лу Хань дергается и стонет вслух. Кулаком вбивает подушку под живот и упирается в нее членом, к которому уже больно прикасаться. Минсок ни за что не даст ему кончить раньше, чем дорисует, и это садизм, потому что Мин никуда не торопится. Он любит детализировать и затянувшиеся прелюдии, а Лу Хань — по-своему — любит Минсока, поэтому терпит все это. И не думает об Исине.***
— Исин выбрал подарок на День рождения, — говорит Хань, глядя в стену перед собой. Он лежит на животе, среди подушек и спутанных одеяло-простыней, а Минсок подрисовывает то, что смазалось во время секса. Два раунда должны были полностью уничтожить сорок минут мучений, но то ли Мин осторожничал, то ли паста хорошая, но рисунок практически не пострадал. — Удиви, — растягивая гласные, говорит Минсок и ведет ручкой по бедру. — Собирается выпросить у матери прогулку. По городу. До утра. — С тобой? — Со мной. Минсок понимающе хмыкает и бросает ручку на пол. Падает на подушки слева от Лу Ханя и поворачивает голову так, чтобы видеть его профиль. Хань искоса на него поглядывает и выдает: — Чего лыбишься? — Ты знаешь. — Нет. — Исин хочет остаться с тобой наедине. Подальше от мамаши, которая может нагрянуть в самый неподходящий момент. — Ох, боги, ты снова за свое, — Лу Хань закатывает глаза, а про себя чертыхается в два раза громче и грубее. — Я — его дядя. Понимаешь? Дя-дя. Его мамаша мне подгузники меняла. — А ты менял их ему, когда он после химиотерапии не мог подняться с кровати. Кормил его с ложечки, спал с ним, возил на процедуры. Ты два года своей жизни отдал ему. И… все еще продолжаешь это делать, хотя он уже здоров. — Я бы не сказал. — Отмазка. — Он еще слабый и… — …у него нет друзей, мать занята, отец — козел. Я это слышал прежде. И это здорово. Но, Лу, мальчишка явно хочет большего. — Ты этого не знаешь. Ты ничего не видел. — Зато слышал. И достаточно, чтобы сделать выводы, — Минсок ложится на бок и указательным пальцем проводит по спине Лу Ханя. Тот вздрагивает; кожа покрывается пупырышками удовольствия. — Ерунда: ему шестнадцать. — Вот именно. Ты помнишь себя в этом возрасте? Думать о сексе двадцать четыре часа в сутки — норма для шестнадцатилетнего пацана. — О сексе — да. Но не о сексе со своим дядей. — Тебе двадцать два, и ты похож на телку. — Я не похож на телку! — Шучу. — Этот засранец не шутит, и Лу Хань, таки, бьет его. Несильно и в плечо, но почувствовать себя отмщенным это помогает.***
День рождения Исина совсем не октябрьский. Идет дождь, и он настолько нудный, что Лу Хань беспрестанно зевает и натягивает рукава свитера до кончиков пальцев. Друзей у Исина нет, и за праздничным столом собираются только родственники. Лу Хань дарит Исину крутые кеды — спасибо Мину, который вовремя подогнал работенку, — а родители — гитару. Исин смотрит на нее зачарованно, и Лу Хань понимает, что скоро им придется покупать затычки для ушей. После обеда Исин отводит мать в сторону и о чем-то шепчется с ней минут десять. Хань — младшенький в семье — всегда был любимцем старшей сестры, поэтому долго уговаривать ее не приходится. — Отведи его в кафешку, смотрит, чтобы не промок, ужин в шесть, и лекарства не забудь, — уже у порога она ловит Лу Ханя за локоть и говорит это, с материнской строгостью глядя в глаза. — Я два года за ним ухаживаю. Я знаю, что делать. Сестра шумно переводит дыхание и, поджав обескровленные губы, кивает. В свои тридцать восемь она выглядит… уставшей. Безумно уставшей. Хань ее понимает: бывало, и ему не хотелось просыпаться. Потому что жизнь с запахом лекарств и блевотины выпьет силы даже из самого стойкого человека. Иммунитет у Исина на самом деле хреновый, и Лу Хань жалеет, что согласился идти с ним гулять. По дождю, который к вечеру превращается в наброшенный на город холщевый мешок. Ветер стегает по лицу и выворачивает зонты наизнанку. Лу Хань свой едва не теряет, а у исинового ломается спица. Они, все же, добираются до кафе, в которое Лу Хань пару раз ходил с Мином. Подаренные кеды оказывается реально крутыми, потому что в кроссовках Ханя безбожно хлюпает, а Исин — совершенно сухой. Они садятся за стойку, потому что Исин никогда за ней не сидел, и заказывают по огромной кружке горячего, шоколадного и с миндалем. Исин довольно жмурится, дуя на пенку, а Лу Хань не может к своей кружке даже притронуться, потому что руки дрожат. От холода или Исина — такого замечательного, теплого и практически взрослого — непонятно, да и выяснять не хочется. Дождь не прекращается. Они перебираются за столик и заказывают пиццу. Большую и самую вредную из всех, что есть в меню. Исин отвык есть помногу, но старается. Стол перед ним заляпан сыром, салфетки все красные от кетчупа, а на пластиковой тарелке — ни крошки. Исин потягивает колу через толстую розовую соломинку, а Лу Хань греется чаем, потому что кроссовки сохнуть не хотят. За окном совсем темно, до дома — пара километров, а в кармане вдруг оживает телефон. Лу Хань на сто процентов уверен, что это сестра. Он вынимает мобильный и, не глядя на экран, принимает вызов. — Веди его ко мне, — голосом Минсока говорит сестра, и Лу Хань подвисает. Исин продолжает жевать соломинку и вертеть головой по сторонам, поэтому его охреневшего лица не замечает. Минсок ржет; проносящаяся мимо кафешки машина вопит клаксоном; Исин добирается до дна и громко втягивает в себя последние пузырьки колы. — Кто так делает? — шипит Лу Хань и чувствует — реально — как оттаивают мышцы лица. Кожа его слегка краснеет, и это хренов позор, потому что Лу Хань не краснел, даже впервые взяв у Минсока в рот. — Миллиарда четыре человек, наверное, — Минсок продолжает ржать, правда, уже тише и скромнее. — Я думал, это сестра звонит. — С моего номера? — Я думал, что звонит сестра, поэтому не посмотрел на номер. — И я в этом виноват? Исин, наконец, обращает на Лу Ханя внимание. Отставляет стакан в сторону и вопросительно приподнимает брови. «Друг», — одними губами отвечает Лу Хань; во рту кисло, а на душе — мерзко. Он тянется к кружке, едва ее не опрокидывает и решает, что перебьется. — Я занят. — Пожиранием пиццы? — Откуда ты?.. Минсок не дает ему договорить. Снова смеется и хлопково-мягко мурлычет: — Это теперь называется «гулять по городу до утра»? Хотя для таких ленивых засранцев, как мы, и это достижение. — Там дождь. А у Сина плохое здоровье. Не хочу, — Хань понижает голос до едва слышного свиста, — чтобы, поборов рак, он умер от насморка. — У него же не СПИД, Лу. — Одна херня. Откуда ты знаешь, что мы едим? — Лу Хань оглядывается по сторонам, но никого, даже отдаленно напоминающего Минсока, не замечает. — Веди его ко мне, — Минсок любит не отвечать на вопросы. За это иной раз хочется съездить ему по морде. Не сильно, конечно, потому что… кровь, ссадины и синяки — не то, от чего Хань фанатеет. — Ты за нами следишь? Минсок гогочет так громко, что Лу Хань отнимает телефон от уха. Исин подвигает поднос к пустому стакану из-под колы и подается вперед, грудью наваливаясь на стол. Брови поднимаются еще выше, а глаза светятся парочкой вопросов, на которые Хань ответит чуть позже. Когда добьется своего от Минсока. — Не ржи с меня, — шипит он, возвращая телефон на место. — Но ты смешной! — голос у Минсока звенит весельем, и это бесит до чертиков. — Я хочу познакомиться с Исином. Приведи его ко мне. — Плохая идея. Ты не лучшая компания для подростков. — Это он — не лучшая компания для таких, как мы, — голос меняется, становится тихим, вкрадчивым, и фраза, им произнесенная, имеет подтекст. Лу Хань, к несчастью, его понимает. — Что ты удумал? — Увидишь. — Что. Ты. Удумал? Минсок ничего не говорит, и Хань понимает, что он улыбается. Так, как только он умеет: до дрожи в руках и слабости в коленях. — Приведи его ко мне. Хочу задать ему один вопрос. — Могу дать ему телефон, и задашь его прямо сейчас. — Нет. Я хочу видеть, как он отвечает. Лу Хань переводит взгляд на Исина. Тот кусает губу и смотрит на него так, что начинают дрожать руки. В горле пересыхает, и ответ Хань произносит, едва ворочая языком: — Ответственность берешь на себя. — Договорились. Возьми такси — я заплачу. Лу Хань прикрывает глаза, а Минсок отсоединяется. — Что происходит? — голос Исина напоминает щекотку. Лу Хань ежится, поводя плечами, и медленно выдыхает. Открывает глаза и, облизнувшись, говорит чужим голосом: — Хочешь познакомиться с моим другом? Исин улыбается, и это значит гребаное «да».***
Мин встречает их у парковки. В руках — сложенный зонтик, на голове — капюшон худи, отяжелевший от дождя. Лу Ханю холодно даже смотреть на него, и сморщенные пятки с ним солидарны. Минсок криво усмехается, когда видит Исина. Бросает на Лу Ханя быстрый, слишком красноречивый взгляд и расплачивается с водителем. — Знакомиться будем внутри, — говорит Минсок, когда такси выворачивает на дорогу и уносится в фонарно-желтую даль. Исин смотрит на Ханя, тот кивает, и они идут к подъезду. В квартире Минсока неожиданно жарко. Лу Ханю нужно две секунды, чтобы сообразить: друг врубил все обогреватели, которые у него были. Хань не удивится, если перегорят пробки. Он разувается и стягивает носки. Разминает пальцы и торопится к ближайшему камину. Подставляет его красной пасти стопу и беззвучно стонет от удовольствия. Минсок прыскает и забирает у Исина зонт и куртку. Встряхивает последнюю, вешает на спинку стула, а зонт ставит в угол. — Неудачный денек ты выбрал, чтобы родиться, — говорит Минсок. Исин смеется, а Лу Хань смотрит на них через плечо. Ему не нравится взгляд Минсока, но еще больше — приветливость в улыбке Исина. Эти двое собираются поладить друг с другом, что не входит в планы Ханя.***
Как в руках Исина оказывается стакан с вином, Лу Хань вспомнить не может. Он тянется через стол и отбирает у племянника выпивку. — Нельзя, — говорит хрипло и ставит стакан возле себя. — Почему? — Исин пытается поймать его взгляд, но Лу Хань избегает этого и поправляет футболку. На нем шмотки Минсока, потому что собственные сохнут в ванной. Они ему великоваты, но все же лучше, чем светить хозяйством. — Ты лекарства принимаешь. Смешивать нельзя. — Даже раз в году? — Даже. — О травке в рецепте ничего не сказано, — Минсок возвращается с кухни с двумя мисками, доверху наполненными чипсами. Ставит их на стол и падает на диван рядом с Лу Ханем. — Охренел вообще?! — тот рывком оборачивается и смотрит на друга. Минсок улыбается уголком рта — правым и чуть дергано, — и пожимает плечами. — От пары затяжек ничего не будет. — Издеваешься? — Еще нет. Лу Хань задерживает дыхание. Внутри все клокочет от ярости. Минсок ведет себя как последний кретин, что на него не похоже, и за этим что-то кроется. Что-то, что Лу Ханю явно не понравится. — Если ты куришь, то почему мне нельзя? — спрашивает Исин. Лу Хань оборачивается к нему. — Потому что это гребаная наркота, Син. Я не хочу, чтобы ты к сорока годам забыл собственное имя и ходил под себя. — Чувак, это всего лишь косячок, — Минсок кладет руку ему на колено, сжимает его. Не так, как это делают просто друзья. Не так. Стол скрывает их, и Лу Хань радуется этому как ребенок — подарку под рождественской елкой. — С этого все и начинается! — Но ты же не принимаешь… или принимаешь? — голос Исина садится. Он хватается за горло и прокашливается. Это не поможет, Хань по себе знает. Только не от паники и ужаса, которые отбирают голос. — Нет. — Нет, — подтверждает Минсок. — Да и курит он не регулярно. Только когда у меня бывает. Травка прочищает голову и помогает расслабиться. «А еще раскрепощает и делает секс таким, что хочется выкричать от восторга легкие». — Я хочу попробовать. — Нет. — Но, Хань! — Тебе семнадцать. Делаешь, что говорю я, или отправляешься домой. Исин смотрит на него и молчит. Дышит шумно, часто, раздувая ноздри. Борется с раздражением и сто процентов обиделся, но не покажет этого. Он не тот, кто станет бросаться словами. Болезнь научила его бороться с гневом и терпеть. Пожалуй, слишком многое. — Ужасный из тебя хён, — морщится Минсок и встает. Зачерпывает из миски пригоршню чипсов и, запихивая их в рот, выходит из комнаты. Исин быстро остывает. Складывает руки на груди и откидывается на спинку кресла. Отворачивается к окну и, прикусив верхнюю губу, смотрит в мерцающую ночь. Лу Хань хватает со стола мобильный и идет на кухню. Нужно решить, кому звонить: сестре или таксисту. Минсок решает за него. — Звони сестре и говори, что остаетесь у меня, — он заглядывает на кухню; на лице — ухмылочка, в руках — шариковая ручка и самокрутка. Что из этого пугает больше, Лу Хань не знает. — Одна затяжка, Лу, — добавляет Мин и перекатывает косяк между пальцев. — А потом нарисую ему что-нибудь. На память. — Зачем тебе это? — Лу Хань сжимает телефон сильнее и упирается в стол кулаком. — Что ты удумал? — Я говорил. Задам ему один вопрос. Но под кайфом он скорее ответит правду. Пить же ты ему не даешь. — Я и курить ему не дам. — Дашь. Это же его День рождения. — Иногда я тебя ненавижу. Минсок улыбается шире и уходит. Его шаги испаряются за дверью гостиной-спальни.***
Исину достаточно двух затяжек, чтобы прибалдеть. Организм слишком слабый, и Лу Хань мысленно проклинает себя за то, что дал Мину себя уговорить. Исин, конечно, и до этого принимал наркотические вещества — парочка обезболивающих была из числа тех, что приводят к привыканию, — но травка действует иначе. Исин бодрится и веселеет на глазах. Смеется с тупых шуточек Минсока и прикасается к Лу Ханю слишком уж часто. Мин замечает это и криво усмехается. Хань ненавидит эту ухмылку так, что хочется размазать ее по лицу Минсока, но Исину это явно не понравится. Портить ему праздник Лу Хань не хочет и терпит издевательства друга. Исин выдыхается через сорок минут и начинает чередовать смешки зевками. Наваливается на Лу Ханя, кладет голову ему на плечо и тяжело моргает. От него исходит радиоактивный жар, от которого мороз продирает по коже. Лу Хань к косяку не прикоснулся, но чувствует себя так, словно выкурил сразу парочку. — Исин, — зовет Минсок, и Исин переводит взгляд на него. Шевелит губами, но с них срывается лишь тишина. Лу Хань осторожно сжимает его плечо, подтягивая повыше. — Хочешь, чтобы Хань к тебе прикасался? Так же, как ты прикасаешься к нему? Исин хлопает глазами и глупо улыбается. Хань надеется, что он не понимает вопроса. — Он и так… ко мне прикасается, — Исин шумно вдыхает и прикрывает глаза. Улыбка не сходит с его лица. Лу Хань сильнее сжимает его плечо и смотрит на Минсока уничтожающим взглядом. Мин качает головой, локтями упирается в колени и подается вперед. — Исин? — М-м? — Ты хочешь заняться с Ханем сексом? Повисает тишина, а затем Исин заходится смехом. Таким заливистым и громким, что Лу Хань испуганно дергается и отпускает его плечо. Исин теряет равновесие и падает на его колени. Перекатывается на спину и смеется, сотрясаясь всем телом. Лу Хань шумно выдыхает и бросает на Минсока гневный взгляд. «Нахрена ты это сделал?» — одними губами спрашивает он, на что Минсок так же немо отвечает: «Увидишь». — Минсок-ши, Хань — мужчина, — отсмеявшись, говорит Исин, смаргивает слезы и, подтерев их костяшками пальцев, смотрит в потолок. — А будь он женщиной… мы же родственники. Это… неправильно, — голос его садится до неразборчивого бормотания, и конец фразы Лу Хань не понимает. Переспросить не решается, да и неважно это. Он получил ответ, который хотел. Исин — правильный мальчик, пускай и с некоторыми… тактильными заскоками. — А если никто не узнает? Исин поворачивает голову и смотрит на Минсока. Край стола ему явно мешает, но он не пытается подняться с колен Лу Ханя. — О чем? — О том, что вы делаете «неправильные» вещи? — Говорить о таком тоже неправильно. — Почему? Я не считаю это «неправильным». В этом доме можно говорить о чем угодно. Даже о сексе с собственным дядей. Исин краснеет. Лу Хань может поклясться, что никогда прежде не видел Исина настолько краснощеким. Глаза блестят, расширенные полумраком и наркотой зрачки пульсируют, пожирая и тут же выплевывая назад вишнево-карюю радужку. — Я не думаю, что это… подходящая тема для разговора, Минсок-ши. — Лу, поцелуй его, — командует Минсок, и Лу Хань дергается, словно его ударили розгами. Конечно, его никогда ими не били, но ощущение должно быть таким. — Нет! — выпаливает он и опускает взгляд на Исина. Тот смотрит на него, и, черт возьми, в глазах его читается отчаянное «сделай это». Лу Хань сглатывает слюну, а Исин дергает головой в отрицательном жесте. Но глаза не врут, не врут эти глаза, и Лу Хань теряет связь с собственным сердцем. Дышать он тоже не может, а Исин снова качает головой. Минсок поднимается со своего места и, отряхнув джинсы от крошек, говорит: — Поздно уже. Предлагаю на боковую. Лу Хань теряется окончательно. Он хочет знать, чего добивается друг, но еще больше — никогда не видеть это обжигающее желание в глазах Исина.***
Спать они укладываются втроем в одну кровать. Она достаточно большая, чтобы никто не оказался под утро на полу. Лу Ханю жарко спать между двумя горячими телами. Кости ломит, ноги и руки выкручивает. Во рту сухо, и это, должно быть, последствия прогулки под дождем, но сейчас это меньшее, что его волнует. Нарочно или нет, но Минсок обнимает его за пояс и держит так крепко, что Хань не может пошевелиться. Он лежит на боку и сквозь удушливый, пахнущий свежими простынями, мальчишеским потом и дождем сумрак пялится на Исина. Он избегает смотреть на его губы и блуждает взглядом от кончика носа к бледному лбу. Он кажется мраморным и холодным, и Хань хочет прижаться к нему лбом, чтобы немного остыть. Он не замечает, когда Исин открывает глаза. Понимает это, когда чувствует на себе ответный взгляд. В полумраке он кажется темным, практически непроницаемым. Лу Хань ловит его и больше не отпускает. Они смотрят друг другу в глаза слишком долго, и Хань понимает, что вот он — конец. Исин подается к нему, и Лу Хань встречает его поцелуем. Сердце ухает и проваливается в живот. Внутренности сжимаются, и Хань толчком выдыхает Исину в рот. Он уверен в двух вещах. Первое — Исин никогда не целовался, и второе — он не сможет остановиться. Он не хочет останавливаться. Исин всхлипывает, и Лу Хань выпивает этот звук вместе со сбившимся, тяжелым дыханием. Минсок шевелится за спиной, а через секунду уже сжимает футболку Исина в кулаке. Дергает на себя, и Исин грудью прижимается к груди Лу Ханя. Тощие руки обвивают его голову, а Хань задается последним, уже не здравым, вопросом: какого черта он так долго ломался? Целовать Исина потрясающе, но мало. Очень мало, когда он прогибается под его ладонями и трется о его пах бедром. Минсок держит крепко и щекочет затылок дыханием. Лу Хань знал, что его дружок с приветом, но никогда не думал, что с таким. Вступительная часть затягивается. Исин опускается ниже и целует в шею, а Лу Хань то и дело вздрагивает, покрываясь гусиной кожей. Дыхание Минсока учащается, а затем он шепчет, но так, чтобы слышал Исин: — А теперь ты хочешь заняться с Лу Ханем сексом? Исин в ответ кивает и опускается еще ниже. Лу Хань трахает его, а Минсок смотрит. Хань загораживает лицо Исина руками, чтобы тот видел лишь его. Исин практически не дышит и смотрит на крестик без распятия, который Лу Хань забывает выбросить. Он вертится на тонкой цепочке как юла, раскачивается в такт их движениям, и Исин не сводит с него глаз. Крестик практически касается кончика его носа, а когда Лу Хань вздрагивает слишком сильно, входя в Исина до самого конца, ударяет по губам. Исин пытается ухватиться за него, но каждый раз промахивается. В итоге он запрокидывает голову назад и, зажмурившись, шепчет в темноту судорожное «Хань». Лу Хань никогда не думал, что его имя настолько красивое. Он дуреет от каждого звука и целует мокрое от пота горло Исина. Минсок дышит чаще, чем они, и кончает первым. Лу Хань вздрагивает от его глухого «блять»; Исин — тоже. Он цепляется за плечи Лу Ханя непослушными пальцами и, сжав зубы, тоже кончает. Лу Хань знает, что нужно остановиться, но не может. Исин застрял между небом и землей, и нужно успеть, пока он не вернулся. Кровать рядом пружинит, но Лу Ханю все равно. Он комкает простыню и, уткнувшись лбом в плечо Исина, думает лишь о том, как в нем хорошо. Исин тихо стонет, вздыхает и шепчет «быстрее» в его макушку. Этого оказывается достаточно. Первым, что Лу Хань чувствует, придя в себя после оргазма, твердые губы Минсока у своего виска. — Хороший мальчик, — шепчет Мин, улыбается и, поцеловав его, скатывается с кровати. Хань провожает его растерянным взглядом и возвращается к Исину. Тот все еще под ним — растрепанный, горячий и до ужаса красивый. Дышит тяжело и водит по его плечу средним пальцем. — Вы любовники? — спрашивает тихо, и Лу Хань кивает. — Ты его любишь? Хань заглядывает ему в глаза и пытается понять, хочет ли он слышать правду. — Любишь? Лу Хань облизывает губы и снова кивает. Исин поводит плечом и отворачивается к окну. Руки и грудь покрываются гусиной кожей. Лу Хань проводит по его ключице кончиком носа и, прижавшись щекой к плечу, замирает. — Ты особенный для меня, слышишь? Исин слышит. Лу Хань понимает это, потому что чувствует, как бьется его сердце. — Но не любишь, — Исин горько улыбается и прерывисто выдыхает. Лу Хань рывком поднимается и заглядывает ему в лицо. — Больше жизни, Исин. Исин морщится, будто висок прострелило болью, и обнимает Лу Ханя за шею. Тянет к себе, заставляя снова лечь, ртом прижимается к его уху, но говорить не может и только дышит, дышит своей невысказанной любовью, посылая волны мурашек вдоль потной спины. Минсок возвращается неслышно и бросает на зад Ханя полотенце. Оно теплое и влажное, но Лу Хань все равно матерится сквозь зубы и скатывается с Исина. — Умеешь ты, — выдыхает он цензурное и, схватив полотенце, принимается вытирать Исина. Тот хохочет — щекотно, — перекатывается на бок и поджимает колени к груди. — Напомнишь утром, что я хотел с вами поговорить, — Минсок падает на кровать, забирается под одеяло и тут же засыпает. Это он тоже умеет как никто другой. Исин затихает, поворачивается к Лу Ханю лицом и улыбается ему глазами. Хань отвечает обычной улыбкой, бросает полотенце на пол и тянется за свободным одеялом. Спят они, крепко обнявшись. Это все еще кажется неправильным, но слишком приятно, чтобы кому-то было до этого дело.***
Проснувшись, Лу Хань находит в своих объятиях одеяло. Минсока тоже нет. Это плохо, решает за него чутье. Хань выпутывается из одеял и, натянув штаны, бредет на кухню. Минсок курит у окна. Дождь хорошенько вымыл город и позолотил деревья. Теперь за окном на самом деле октябрь, и Лу Хань вздрагивает от холода. Переступает с ноги на ногу и потирает голые плечи. — Где Исин? — хриплым ото сна голосам спрашивает он. — В душе. — Отвечает Минсок и делает очередную затяжку. Смотрит на сигарету и говорит: — Хочешь? — Нет. О чем ты хотел поговорить? — О нас. — О нас? — Хань проходит вперед и забирается на табурет. Было бы неплохо закрыть окно, но пока Мин не докурит, делать этого не стоит. В спичечных коробках вроде этой кухоньки кислород выгорает слишком быстро. Дышать никотином спозаранку — не то, что нужно Ханю, чтобы чувствовать себя человеком. — Ага, — Минсок облизывает губы, разворачивается и, локтями опершись о подоконник, смотрит на Лу Ханя. О сигарете он забывает, и она медленно тлеет, осыпаясь на пол прозрачным пеплом. — Ты знаешь, что я против серьезных отношений. Если меня втянуть в них, я озверею. Поэтому мы с тобой решили быть друзьями по интересам. — И? Я немного не догоняю, — Хань натянуто улыбается. Он догадывается — не может не, — о том, что собирается сказать Минсок. И это реально плохо. Хотя, может так и надо? Может, так будет лучше? — Ты мне нравишься. Очень. Не знаю, может, это даже любовь, но я никогда не заморачивался подобной ерундой, поэтому точно не скажу. Но факт остается фактом: я не хочу тебя терять. Мне нравится то, что между нами происходит. — Мне тоже, — едва ворочая языком, говорит Лу Хань. Во рту сухо, как в пустыне, и хочется выпить чего-то покрепче кофе. Руки предательски подрагивают, и Лу Хань опускает их на колени. Комкает штаны и молится, чтобы Исин задержался в ванной еще минут на десять. — Но есть Исин. И он мне нравится. Нравится то, как вы друг к другу относитесь. У вас особенная связь. Я не хочу ее разрушать. Я… — Минсок улыбается, и это немного дико и по сумасшедшему красиво, — влюблен в вашу любовь. Это извращение в квадрате, но мне плевать, — он пожимает плечами. — Я хочу быть частью этого. — Мин… — Лу Хань не знает, что сказать. Сейчас от него мало что зависит. Было бы проще — для всех, — если бы Минсок не сделал то, что он сделал вчера. Если бы он не подтолкнул их друг к другу. Если бы не разрушил тот барьер, которым Лу Хань ограждал себя от Исина. Им был сам Минсок, а теперь… он на стороне Исина, но со своими требованиями, а Хань всего лишь человек, и не знает, мать его, как со всем этим быть! — Пускай. Я не против. Голос Исина заставляет подпрыгнуть на табурете. Минсок ухмыляется, завидев его, а Лу Хань порывисто оборачивается, чтобы поймать взгляд, который говорит ему, что все в порядке. — Я думал об этом… ночью. Много думал, — Исин сует руки в карманы джинсов и подходит ближе. Он чуть прихрамывает, и Лу Хань проклинает себя за несдержанность. — Мы не сможем скрывать это долго, если… у нас не будет особого места и особого человека, который сможет… который был бы на нашей стороне и помогал в… этом. Мама все поймет, она же не идиотка. Она и так подозревает всякое. Задает вопросы с подтекстом и… Минсок нам нужен. — Прагматичный малый, — смеется Минсок, подходит к нему и обнимает за плечи. Исин съеживается и краснеет. Минсок заглядывает ему в лицо и, чуть сощурившись, говорит: — При таком раскладе я тоже потребую определенную плату за свои услуги. — Только тронь его, и я тебе яйца оторву, — предупреждает Хань. Он не хочет это говорить, но должен. Делить Исина он не намерен даже с Минсоком. — Успокойся. Я хочу его как… полотно. У него идеальная кожа для рисунков. Никакого интима. Ну, я постараюсь, — Минсок подмигивает Исину; тот надувает щеки, которые по цвету напоминают клубничный чупа-чупс, и отворачивается к двери. Лу Хань поднимается с табурета и проходит к ним. Это неловко, но со временем пройдет. Он в этом уверен. — Я приготовлю завтрак, — Минсок отпускает Исина и отходит к плите. — Лу, сходи-ка в душ: от тебя за километр несет сексом. Обещаю не совращать твоего племянника. Лу Хань отвешивает ему оплеуху, за что получает звание «мудака», треплет Исина по мокрым волосам и, бросив, чтобы закрыли окно, выходит из комнаты. Останавливается у двери гостиной-спальни и пальцами проводит по стене. Каменная кладка неровная и шершавая, и это приятно. Лу Хань прикрывает глаза, прижимает к ней ладонь и улыбается. Это место всегда было особенным, и теперь он понимает, почему. 15-16 апреля, 2015