Кристина

Милая, дорогая Кристина, я не говорил этого никому, но тебе признаюсь. Я не знаю, когда все это началось. Может, вчера, может, неделю или год назад, а может, в самый первый день, когда я тебя увидел. Тебе было восемь, ведь так? А мне было десять. Я помню, как ты первый раз переступила порог нашего дома. Ты была такой маленькой, такой тихой и такой красивой. Ты спряталась за спиной своей матери, вцепившись ей в руку, и несмело оглядывалась по сторонам. А мой отец подошел к вам, обнял тебя за плечи одной рукой, а другую положил на талию твоей мамы. Я помню его голос, когда он сказал мне, улыбаясь : «Сын, это Джулия, она будет твоей новой мамой. А это Кристи, теперь она твоя сестренка». Я чувствовал, что отец был без ума от счастья. Я не видел эго таким с тех пор, как умерла моя мама. А я... я был рад, что у меня снова есть семья. Я помню, что мы сразу нашли общий язык. Я помню, как мы играли в пиратов и разбойников, в солдат и индейцев, в ковбоев и пришельцев; как мы сооружали крепости из стульев и шалаши из простыней. Тебе ведь никогда не нравилось играть в куклы и дочки-матери? Я помню, что с тобой мне было интереснее, чем со всеми моими друзьями. Моя ненаглядная Кристина, ты была, есть и будешь главным человеком в моей жизни. Я не знаю, как бы я прожил без тебя, я не представляю себя без тебя. Помнишь, когда мне было семнадцать, я подрался с какими-то парнями во дворе? Я был один, а их — трое, и все бугаи. Они выбили мне зубы, разбили губу, расквасили лицо о мостовую, сломали руку и два ребра. Я тогда подумал, что умру. Перед тем, как потерять сознание, я вспомнил твое прекрасное лицо. А очнулся я в больнице. Я помню, что мне было ужасно плохо — у меня было сотрясение мозга, и все тело болело. А потом пришли родители, и вместе с ними ты. Ты тревожилась за меня. Перед тем, как уйти, ты поцеловала меня в щеку и сказала: «Поправляйся». Все время, пока я был в больнице, я снова и снова вспоминал этот момент. Вспоминал твои мягкие губы и твой нежный голос. А знаешь, почему я полез в драку? Эти подонки оскорбили тебя, моя милая. Я не хочу говорить тебе, что именно они сказали, но я не потерпел такого отношения к тебе. Я ведь уже упоминал, как много ты для меня значишь? Я готов повторять это вечно. Моя дорогая Кристина, мне очень трудно писать эти строки. В горле застрял ком. Мне становится дурно от одной мысли, что ты прочтешь это письмо. Но ты заслуживаешь знать. Я должен признаться тебе. И самому себе. Я люблю тебя, моя милая Кристи. Люблю. Люблю не так, как должен любить брат сестру. Люблю, как мужчина любит женщину, и от этого мне так паршиво. Я хочу, чтобы ты была моей, понимаешь? По-настоящему моей, полностью, без остатка. Столько раз я думал о том, что если бы наши родители не сошлись, если бы мы встретились по-другому, если бы жизнь не была такой сложной и несправедливой, все могло бы быть иначе. В лучшем случае, мы смогли бы быть вместе, наверное. В худшем — я бы смог любить тебя без зазрения совести, пусть и безответно. Я так часто думал об этом, что в конце концов что-то начало душить меня изнутри. Чуть ли не каждый день я представлял себе наше будущее. Будущее, которого у нас никогда не будет. А потом мне стали сниться сны. Мне снилось, как я сжимаю тебя в объятиях, как целую твои пухлые красные губы, как зарываюсь лицом в твои шелковистые каштановые волосы, как растворяюсь в твоих глубоких льдисто-голубых глазах. Сначала эти сны были редкостью, но со временем они стали приходить все чаще и чаще, и хуже того — они заходили все дальше. Как это ужасно, на утро я даже не смел взглянуть тебе в глаза. Я чувствую себя последней сволочью. Однако я ничего не могу с собой поделать. Мое сердце, моя душа — они разрываются на части. Как же долго я хотел это сказать. Я помню, как на прошлой неделе ты пришла домой не одна. Ты держала под руку того парня, Джейсона. Ты сказала, что вы скоро поженитесь. Ты, кажется, была счастлива. Ты словно светилась изнутри. Наверное, ты любишь его. Его, а не меня. Что ж, я рад за тебя. Рад, что ты встретила свою половину. Я помню, что обнял тебя и сказал: «Поздравляю». А внутри я был разбит. Когда вечером я лег спать, я долго не мог уснуть. Я все думал. О тебе, конечно же, о ком же еще. Когда я представлял тебя в его объятиях - в его, а не в моих - сердце отзывалось болью. Знаешь, я понял тогда, что потеряю тебя. Это казалось немыслимым. Ведь мы всегда были чем-то целым, неделимым. Как же мне прожить одному? «Никак», - вот ответ, который тут же пришел мне в голову. Дорогая Кристина, я понял, что ты самая лучшая девушка в целом мире. Я понял, что никто другой не сравнится с тобой. Никогда. Мне безумно повезло быть твоим братом. Жаль только, что я не могу больше быть твоим братом. Мне этого мало. Это так эгоистично, так мерзко. Мне нужно что-то с этим сделать. Я хочу, чтобы ты знала: ты ни в чем не виновата, и даже не смей обвинять себя. Я сделал это только из-за любви к тебе. Я просто мерзавец, и я не достоин быть рядом с тобой. Даже в качестве брата. Я надеюсь ты будешь счастлива, Кристи. Ты заслуживаешь этого. Напоследок хочу сказать еще раз. Я люблю тебя, Кристина. Люблю, люблю, люблю. И буду любить всегда. Надеюсь, какой-то частью души и ты любишь меня. И надеюсь, ты простишь меня за все. Уилл. P. S. Когда прочтешь это письмо, пожалуйста, не показывай никому. Спрячь его, а лучше уничтожь. Чтобы никто никогда не узнал. Уильям тяжело вдохнул и выдохнул. Он и не осознавал, что задержал дыхание. Отложив ручку в сторону, мужчина пару раз сжал руки в кулаки - сначала, чтобы размять затекшие пальцы, а потом, чтобы собраться с мыслями. А мыслей было много. Они то проносились в голове с бешенной скоростью, то плелись еле-еле, заползая в уголки сознания. Сейчас, когда он изложил все на бумаге, ему наверное должно было стать легче. Не стало. Странно, ведь говорят, написать — все равно что выговориться. Уилл обхватил себя руками, как бы желая успокоить, уберечь от того, что он собирался сделать. Но отступать было уже поздно. Мрак в комнате разгоняла одна лишь настольная лампа, опускающая яркие лучи на белый лист бумаги, исписанный с обеих сторон крупным, размашистым почерком. Уилл бросил на него быстрый взгляд: буквы, выведенные нервной рукой, плясали вверх и вниз, никак не желая становиться в одну линию. Парень встал и принялся ходить по комнате. Теперь он заметил, что его изрядно потряхивает, ноги стали ватными, а лоб и ладони ужасно вспотели. Он, сжав за спиной руки в замок, подошел к окну, уставился невидящим взглядом на вечерний город. Пару минут он стоял так, не двигаясь, еле дыша, пребывая в каком-то состоянии прострации. Когда Уилл наконец пришел в себя, он развернулся и, словно боясь передумать, быстро зашагал прочь, прихватив с собой злосчастное письмо. Перед дверью ее комнаты он остановился, охваченный нерешимостью и судорожным волнением. Через несколько тягуче-тяжелых секунд, его рука легонько толкнула дверь, и Уилл вошел в комнату. Он бывал здесь не раз, но сейчас, когда его воспаленный рассудок подмечал все детали, спальная казалась совершенно другой. Книги, безделушки на полках, старый плюшевый медведь в кресле, джинсовая куртка, позабытая на кровати с лоскутным одеялом, - все намертво запечатывалось в памяти. Правая рука нащупала выключатель. Бесшумно вспыхнуло бра на стене, пролив свет на зеленые обои, пушистый ковер и не зашторенное окно. Уилл подошел к письменному столу. Взяв из органайзера чистый белый лист, он обернул им свое письмо, сложив последнее вдвое, и старательно вывел черным карандашом: «Кристина». Первой мыслью было оставить импровизированный конверт здесь, на столе. Но затем в голову пришла более хорошая мысль. Позади мужчины был расположен комод. Уилл выдвинул верхний ящик и положил письмо прямо поверх шелкового нижнего белья, уложенного аккуратными стопками. Он сел на кровать, стоявшую рядом, не сводя глаз с надписи. Кристина, Кристина, Кристина... Уилл обхватил руками голову, все так же не сводя глаз с имени на конверте. Зажмурился. Черт знает, что сейчас происходило у него внутри. Наконец в голове что-то щелкнуло. Быстро — так же быстро, как до этого он вылетел из своей комнаты — Уилл метнулся к ящику, схватил письмо и, не удосужившись даже замести следы, направился на кухню. Он бросил бумагу в раковину и, не давая себе времени на раздумья, щелкнул зажигалкой. Бумага быстро занялась. Уже через пару секунд в огне догорали остатки его откровений. Да, эту тайну я унесу с собой в могилу. Удовлетворенно взглянув на пепел своих мучений, парень, не тратя попусту время, прошел через гостиную на балкон. Дул освежающий вечерний ветерок. Вот только Уилл не обращал на него внимания. Он прислонился спиной к перилам. Он все правильно сделал. Так всем будет лучше. Он должен забрать все это с собой. Он не имеет права калечить ее жизнь. Вообще не стоило писать никаких писем. И пусть Уиллу всегда нравился процесс создания чего-то прекрасного, но, как правильно заметил отец, Шекспир с Байроном счета не оплатят. Поэтому Уилл и пошел на экономиста. Ладно уж, пусть думают что хотят. Уилл нагнулся за заранее приготовленными блокнотом и ручкой. Черкнул несколько слов. Прошу никого не винить. Я сделал это сам. Поставил снизу подпись. Уилл перелез через перила, встал на небольшой парапет под ними, крепко схватившись за ограду. Вокруг возвышались такие же многоэтажки, а некоторые были даже выше. Снизу на него маняще глядел тротуар, выложенный из серых бетонных плит. Вечерний сумрак действовал успокаивающе, и Уиллу уже не было страшно. Напротив, в нем шевелилась какая-то темная радость. Всего-то надо — разжать закаменевшие пальцы и чуть податься вперед. Последний вдох. Раз, два, три. Один за другим пальцы ослабили хватку. Поток воздуха ударил в лицо. С балкона одиннадцатого этажа Уилл летел прямо в гостеприимные объятия каменой кладки. Наконец-то все закончилось.