***
Дверь квартиры распахивается с хлопком, похожим на хлопок кулака о ладонь. Он входит в настороженный полумрак квартиры, и незажжённые лампы буквально кричат, что его здесь не ждали, а угрюмо поникшие пыльные занавески — что ждали со страхом. Он не обращает внимания на такие пустяки, просто входит, сразу же сливаясь с прохладной полумглой: болезненно-белая кожа, чёрные круги под глазами, тёмная неприметная одежда, тёмные, искусанные губы. он нервно облизывает их и слабо прикусывает нижнюю. Его здесь не ждали. Но и он не хотел возвращаться. Он проходит в гостиную, не снимая ботинок, зажигает лампу, и она освещает заброшенную практически комнату неживым электрическим светом, и этот свет отражается в мёртвых тёмно-голубых глазах потасканной женщины около сорока. Она бледна, дрябла и душой, и телом, что вызывает у него отвращение, затравлена и заплакана. Будь она помоложе, покрасивей, её можно было бы назвать за холодную внешность Снежной Королевой, но по его глубокому убеждению она… Никто. Когда-то безумно влюбленная в него женщина, на которой его вынудили жениться родители, которым, видите ли, захотелось внуков. Дети — от этого безвольного ничтожества? Нет, вы серьёзно? Он неторопливо стягивает куртку и кладёт её на кресло. Треплет рукой примявшиеся под шапкой волосы и ухмыляется, но выражение её лица остаётся бесстрастным. Мёртвым. Раздражает. Он разминает свои идеальные руки. Золотые руки. Сильные руки. Пора приступать к супружеским обязанностям.***
— Спирт. Вата. Зажим… — Как Вы можете так быстро двигать руками? Это удивительно. Он с улыбкой, которую не видно под маской, качает головой, тем самым прося замолчать. У него было несколько правил, которым он неукоснительно следовал во время операций. Правильно первое. Не разговаривать больше, чем необходимо, а лучше не говорить совсем, но его ассистентка при всём своём желании угодить кумиру уже недостаточно вышколена. Второе правильно. Не контролировать свои руки, только наблюдать за ними — они, обученные многолетней практикой, всё знают и так, на автомате. Сознательно он только останавливал неожиданные неприятности типа кровотечения. Третье правило. Отрешиться от всего. Во время особенно сложных операций он входил в некое подобие транса и смотрел на себя как бы со стороны. Но эта операция была достаточно лёгкой, поэтому он лишь вошёл в состояние отрешённости, притупленности реакция, какое бывает, когда не спишь несколько суток. Четвёртое правило. Улыбаться под маской. Улыбку не видно, но она чувствуется и успокаивает и его, и ассистентку, и даже… Это было своего рода суеверием, конечно, но всё же — пациента. Пятое правило. Мысленно отсчитывать ритм вальса. Операция была ему в удовольствие, и даже боль в натруженных руках казалась сладкой…***
— Сука! Паршивка! Блядь! — Хватит! Прошу тебя… Хватит! Мне б… больно… Ты мне что-то сломал, козёл! — Ненавижу тебя! Он с жутковатой ухмылкой падает перед ней на колени… Чтобы схватить за волосы и с чудовищной силой рвануть назад, заставив женщину с болезненным стоном выгнуться. Его лощённые пальцы впиваются во впадину между её худосочными ключицами, и из груди женщины вырывается хрип. По её вискам потек пот, по щекам — слёзы. Она была ему отвратительна. Жалкая. Ненавистная. Безвольная боксёрская груша, которая так забавно хрипит и просит прекратить, когда её бьёшь — никакой спортзал не заменит этого пьянящего ощущения. Он толкает её на пол и бьёт кулаком в лицо. Иногда он думает, что это, наверное, ненормально… Бить свою жену. Он ведь, по сути, колотит её по пустякам. Неприготовленный ужин. Неубранная кровать. Не такой взгляд… По крайней мере, он старается придумывать себе такие отговорки, а на деле… Он всегда следует своим правилам. Их всего пять: Первое. По лицу бить можно, но так, чтобы не оставалось следов, или они легко сходили. Второе. Бить в живот. Как можно больше, сильнее, чаще. В живот и по бёдрам, она реагирует на это особенно остро, так, что у него кружится голова, а по телу растекается пьянящая тяжесть и тепло. Глаза застилает пеленой наслаждения, похожего на сексуальное. Третье. Драть за волосы. У неё всегда были жидкие, блёклые волосы, как же это его раздражало. Четвёртое. Не повреждать зубы и глаза. А хотелось бы. Пятое. Давать ей передышку. Он ведь хочет только снять напряжение, верно? Он не хочет её убивать, хотя иногда ему хотелось забрать с работы скальпель и поэкспериментировать… …на деле он просто снимает напряжение. По губам хирурга расползается широкая улыбка. Усталость проходит, тяжесть во всём теле непреодолимо сменяется лёгкостью, эйфорической, наркоманской радостью. Бить свою жену ему в удовольствие. Особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие, смешивающее в себе наслаждение схваткой и наслаждение беспомощностью своего противника — против него-то, сильного мужчины. И даже боль в разбитых костяшках рук не могла испортить ему настроение.***
Он, уставший, выходит из операционный. Руки ломит, виски мокрые от напряжения, но, когда он дрожащей рукой стаскивает с себя маску, на лице у него удовлетворённая и светлая улыбка. У него получилось. Он смог. Он спас жизнь этому человеку. Спас, несмотря на то, что что-то пошло не так, и операция ощутимо затянулась. Всё равно у него получилось. От усталости и напряжения перед глазами плавают белые круги, он хватается рукой за стенку — и тут же на шею ему кидается молодая женщина с копной ярко-рыжих волос. — Как он, доктор? — хрипит она в ухо. — Скажите, умоляю… С ним всё будет хорошо? Её бледное лицо, похожее на детское, залито слезами. Он приваливается спиной к стенной побелке и мягко обнимает девушку за плечи, касается тёплой ладонью напряжённого позвоночника между лопатками. — Всё хорошо, — выдыхает, — он очнётся через несколько часов. Она прижимается к нему, как ребёнок прижимается к человеку, который вытащил его на берег. Обнимает его за шею (и ведь не брезгливо касаться мокрой и липкой от пота кожи!) и всхлипывает в плечо: — Спасибо! Спасибо Вам, доктор, мы никогда этого не забудем, спасибо… Её голос прерывается тысячью бессильных всхлипов. Он рассеяно гладит её по волосам и чувствует почти отеческую нежность. Интересно, кто она больному? Дочь, племянница… Неважно. Он вернул ей того, кого она любит, это главное. Дождавшись, пока девушка немного затихнет, он аккуратно отстраняет её от себя и передаёт в руки ассистентке — она тоже вышла из операционной, такая же уставшая, но будто светящаяся изнутри. Ассистентка бережно обнимает девушку за плечи и тихо говорит что-то ей на ухо, но он не вслушивается. Он смахивает со лба пот и тихонько бредёт в курилку. Ассистентка смотрит ему вслед, как смотрели, наверное, накормленные Иисусом рыбаки…***
Постепенно ненависть к этой женщине достигает пика. Эта ненависть наносная, распалённая избиением и запахом крови. По утрам он чувствует даже некоторую вину за вчерашнюю вспышку усталой, почти рутинной злости, и обещает себе больше так не делать, может быть, даже извиниться, но вечером — снова приходит домой, снова видит это мёртвое выражение, и снова вспыхивает ярость… Безвольная мокрица! Будто бы нарочно провоцирует его безнаказанностью собственных действий! Тряпка! Любая другая давно уже подала на него в полицию. Сначала в его крови ещё играл адреналин: вдруг подаст заявление? — но вскоре он успокоился. Не подаст. Слишком безвольна, слишком забита… Хах. Забита… Она в его глазах была лишь досадной помехой в его жизни, которая изначально обязана была быть идеальной. Зато — на ней можно сорвать злобу после тяжёлого трудового дня… Он презрительно смотрит на потерявшую сознание женщину и неожиданно почти нежно проводит ладонью по её щеке. На руке остаётся кровавое пятно — он досадливо хмурится и поспешно идёт на кухню, оставляя женщину приходить в себя. Ему нужно вымыть руки, негоже держать инструмент в плохом состоянии, верно? В его душе постепенно разливается умиротворение и благостное спокойствие. Голова чуточку кружится, но на лице его играет лёгкая улыбка, похожая на улыбку заключенного, вышедшего на свободу. Похожие ощущения он испытывает каждый раз, выходя из операционной, но сейчас они несколько… Болезненные. Он включает воду и тщательно моет руки душистым мылом, напевая себе под нос лёгкую, весёлую песенку. Его силуэт смутно виднеется в полумраке кухни через дверной проём, и очнувшаяся женщина смотрит на него, как на монстра из детских кошмаров.