* * *
Я лежу на полу и наблюдаю за летающей по комнате мухой. Она зеленоватая, огромная и ужасно громко жужжит. Муха подлетает к моему уху, и становится ещё хуже, но сил отогнать её нет. Отвлекает только равномерный звук капель, ударяющихся о пол. Я опрокинул бутылку, и теперь из неё вытекает последняя жидкость. Это не страшно, у меня есть ещё. Кап. Кап-кап. Кап. Действительно успокаивает. Я думаю о том, что «когда-нибудь» — это ужасная вещь, которая всегда, обязательно, непременно наступает и отбирает у тебя самое дорогое. Я тянусь к шее — туда, где висит амулет, и сжимаю его в кулаке. Не знаю — почему, но без него тяжелее, чем с ним. Он быстро теплеет. И продолжает теплеть. В конце концов он становится таким горячим, что я отдёргиваю ладонь. Бутылка светится синим. В следующее мгновение я чувствую, как растворяюсь. Я не чувствую ни своего тела, ни пола, на котором лежу. Некоторое время до меня доносится замедляющийся звук капель, разбивающихся о пол, и жужжание мухи, летающей у моего уха, но вскоре отдаляются и они. Первое, что я вижу, открыв глаза, — Малфой. — Что это у тебя на шее? Я кричу. — Подарок одного торговца, — отвечаю. — Защитный амулет. Я кричу безмолвно. Малфой фыркает, и он здесь, рядом, и я слышу его дыхание, и чувствую, как вздымается его грудная клетка, и моя голова покоится у него на плече. — Гермиона сказала, эти два месяца всех удивляло твоё рвение. Сказала, ты буквально ночевал на работе, — шепчу я. Потому что это то, что я тогда сказал. Потому что этот я — другой, младший — мне неподвластен. Потому что мне дали возможность наблюдать, вспоминать, чувствовать — не исправлять. Я понимаю это несколько воспоминаний спустя.* * *
— Не сейчас, — соглашается со мной Малфой и улыбается. Я знаю эту улыбку наизусть. Я все его улыбки знаю наизусть, но эту — особенно. Я видел её семь раз. Я начал седьмой круг по воспоминаниям, хранящимся в бутылке. Очевидно, амулет сохранил лучшее, потому что все воспоминания связаны с Малфоем. Амулет не сохранил ни громкие ссоры, ни частые оскорбления друг в друга, ни дни, наполненные обидами и тяжелым молчанием, те дни, когда казалось, будто всё рухнет — хотя, Мерлин свидетель, я был бы согласен заново прожить и это тоже. Были примирения — такие же громкие, как ссоры. Были молчаливые моменты — такие редкие и оттого особенно ценные. Были обыденные дни — такие простые и счастливые, что то и дело захватывало дух. Кап-кап. Кап-кап. Я открываю глаза. Меня снова выдернулся в реальность, только с реальностью я не хочу иметь ничего общего. Кап-кап. Звук вытекающего алкоголя напоминает мне о том, что выпить всё же было бы неплохо. Я иду к запасам и достаю бутылку. Муха по-прежнему летает в комнате. Я делаю один большой глоток и внезапно понимаю, что ужасно устал. Ноги подкашиваются, и я растекаюсь по грязному полу. Первое, что я делаю, когда просыпаюсь — сжимаю амулет. — Сегодня на ужин придёт Гермиона, — говорю я, и голова моя не поднимается от вороха бумаг, и это безумно меня злит, потому что я хочу видеть Малфоя. Почему, почему я тогда не поднял головы? Тогда я думал, что он недовольно кривится. Сейчас я почти уверен, что на его лице промелькнул страх. — У тебя, полагаю, какие-нибудь дела вне дома? — ничего не могу поделать с иронией в своём голосе. Малфой никогда не остаётся дома, когда ко мне приходят гости. — Нет, — отвечает Малфой. — Никаких дел у меня нет. Я наконец поднимаю голову и некоторое время смотрю на него, не пряча улыбку. Малфой закатывает глаза, и я начинаю улыбаться ещё шире. Меня перекидывает на несколько часов вперёд. Гермиона рассказывает о работе, рассказывает о Роне, об их грядущей свадьбе. Я знаю, что говорит она почти бессознательно, вся её внимательность сосредоточена на Малфое, на мне. Наблюдает, собирает информацию, анализирует. Наконец выдаёт: — Я слышала, вы взяли для себя пригласительные на бал во французском Министерстве магии? — Что взяли? — переспрашиваю я. Малфой сжимает губы. — Я ему ещё не говорил. — Не говорил мне что? — снова спрашиваю я. — Почему не спросил меня? — Ты терпеть не можешь балы, — пожимает плечами Малфой. — Решил сообщить тебе непосредственно перед событием. Я никогда не сдерживал себя с Малфоем, нас обоих устраивал наш стиль общения, но здесь Гермиона, она может испугаться, может начать волноваться. И я сдерживаюсь. — Отличное решение — потащить кого-то на бал в другую страну, не спросив его мнение, — улыбаюсь я, но сардоническая улыбка быстро сползает с моего лица. — А о том, что мне необходимо знать о таком, ты случайно не подумал? У меня могли быть планы... — Какие? — вскидывает бровь Малфой. — А что с одеждой? Её надо покупать заранее, ты знаешь, что у меня... — Я всё купил, мантия висит в моём шкафу. Я сдаюсь, вздыхаю. И украдкой бросаю взгляд на Гермиону. Она улыбается. Я улыбаюсь в ответ и вспоминаю, о чём думал тогда: волноваться за нас она точно не станет. Может, я наивный, может ослеплённый, но за каждым свинским поступком Малфоя я всегда угадывал то, что делало меня счастливым. Воспоминание меняется. За ним — следующее, затем — ещё одно. После нескольких кругов я начинаю сходить с ума. Я смеюсь, закидывая ворчащего Малфоя снежками, и кричу, потому что всего этого было так ничтожно мало, и времени было — меньше всего. Я долго кричу от бессилия и злобы — так громко, что становится бесшумно, так громко, что я не замечаю пролетающих мимо воспоминаний. После тяжелого стука в дверь я прихожу в себя. Амулет холодеет, тяжелеет, запрыгивает за ворот футболки. Стук не прекращается, и я иду к двери. Гермиона смотрит на меня красными глазами — таким красными, что за этим цветом даже не заметно упрёка. А вот жалости — хватило бы на десятерых. — Гарри... — шепчет она. — Это я, — шепчу я, — Мы все очень волнуемся, — ещё тише говорит Гермиона. Я рассеянным взглядом смотрю куда-то левее неё, пытаясь понять, что и кому от меня надо. — Я... — «в порядке» произнести не получается. — Мне нужно время. Я делаю шаг назад и захлопываю дверь. Время. Оно у меня есть. Бесконечное, закупоренное, застывшее время. Меньше, чем мне бы хотелось, и намного больше, чем я надеялся. Я сжимаю амулет. Воспоминания текут очередной вереницей, и внутри себя я кричу, смеюсь и плачу одновременно. Такой же вереницей, только невыносимой, текут дни. Кажется, недели. Может, месяцы. Я сбился со счёта. Неправда. Я даже и не считал. Алкоголь мне больше не нужен — я пьян и без него. Ходить мне с каждым разом всё сложнее, я чувствую, как слабею физически. Думать мне тоже становится всё сложнее. Часы, когда я не в воспоминаниях моего амулета, сокращаются до минут. — Что это у тебя на шее? — спрашивает Малфой. Самая бесценная вещь, с которой я только сталкивался. — Подарок одного торговца, — отвечаю я. — Защитный амулет. Наш амулет. Малфой фыркает. Я дышу ему в шею и прижимаюсь вплотную. Почему только смотреть? Нечестно, несправедливо, слишком жестоко. — Гермиона сказала, эти два месяца всех удивляло твоё рвение. Сказала, ты буквально ночевал на работе, — шепчу я. Я кричу так громко, как не кричал никогда. Одна рука сжимается в кулак. — Тебя это может удивить, Поттер, но я люблю свою работу. А когда мне никто не мешает, делать её вдвойне приятнее. Я дергаю пальцами. — Я тоже скучал, — улыбаюсь я. У меня получается открыть рот. — Малфой, — сипло шепчу я. Из лёгких исчезает весь воздух, и я задыхаюсь. Глаза застилает влажная пелена, которая быстро сползает по щекам. Малфой хмурится — озадачен, удивлён, напуган. — Какого чёрта?.. Я всё ещё не могу отдышаться, не могу собраться с мыслями и вымолвить что-нибудь связное. — Амулет... Воспоминание... Ты... — Я? — Мёртв, — беззвучно произношу я, но вижу, что Малфой меня понял. — Мне нужно, чтобы ты мне поверил. Пожалуйста, мне нужно... Ты веришь? Малфой приподнимается на локтях и испуганно на меня смотрит. — Да. Я держу Малфоя за плечи, сжимая их со всех сил. Он живой, настоящий, из плоти и крови. И я начинаю говорить. Сумбурно, бессвязно. Я рассказываю всё, что могу объяснить. То, что я не могу объяснить, я рассказываю тоже. Истерика вскоре заканчивается, и вот я могу говорить почти спокойно. Я не знаю, сколько у нас времени. Я называю дату, время и все детали. — Исправь это, Малфой. Только попробуй облажаться. Только попробуй умереть. Я тянусь к нему и целую, глажу, держу в руках — живого, настоящего, изученного наизусть. Малфой осторожно отрывается от меня и целует в лоб. Я смотрю ему в глаза. — Я... — Да знаю я, Поттер. Я киваю и тяжело сглатываю. — Только попробуй умереть, ублюдок. — Я ложусь на его его и закрываю глаза. Дыхание выравнивается. Это больше не моё тело. Я открываю глаза. В комнате тихо. Малфой дышит непривычно громко и верит в пальцах мой амулет. — Сколько я проспал? — спрашиваю. — Недолго, — рассеянно отвечает Малфой. — Что с тобой? — Ничего. Просто, знаешь... думаю о том, что всё когда-нибудь заканчивается. — Всё когда-нибудь заканчивается, — подтверждаю я. — Но когда-нибудь — это не сейчас. — Не сейчас, — легко соглашается Малфой. Он улыбается самой печальной улыбкой на свете. Я не улыбаюсь — я снова кричу. Я всё понял. Комната меняется, амулет падает из рук. Я оглядываюсь. Пыльная комната, запах ещё не выветрившегося алкоголя. Он облажался. Я вздрагиваю: кто-то стучит в дверь. На подгибающихся ногах я иду к двери и несколько долгих мгновений не решаюсь открыть её. Я не смею надеяться. И — надеюсь. — Гарри, я тебя слышу, открой мне! — доносится голос Гермионы. Всё умирает, и даже надежда не исключение. Я послушно открываю дверь и пытаюсь удержать на лице пустую маску. Гермиона делает в мою сторону резкое движение палочкой, что-то шепчет, и я вижу, как мой амулет рвётся и летит к ней. Я не успеваю ничего выкрикнуть: амулет уничтожен. Я открываю рот. Я напуган тем, что почти готов убить своего лучшего друга. — Прости, Гарри, прости, — плачет Гермиона и протягивает мне лист бумаги. — Сегодня доставили. Почерк я знаю наизусть — как и его обладателя. Инструкция была крайне проста. — Здесь есть и для тебя, — Гермиона осторожно протягивает мне нераспечатанный конверт. Я рву его и спешно пробегаю взглядом по ровным строчкам. Поттер. Раз ты это читаешь, я, очевидно, облажался. Но я правда старался, пусть и не тешил себя надеждой: в отличие от тебя, я неплохо понимаю время. Думаю, Грейнджер хватило ума сделать так, как я ей велел, и уничтожить эту чёртову штуку. Если я облажался, это не значит, что ты тоже можешь. Герои не проигрывают. Ты сейчас спишь, завтра — тот самый день. Я знаю, что у меня не получится ничего изменить, но единственный раз в жизни мне наплевать на это: я буду стараться. Есть, ради чего. Малфой. Я заканчиваю читать и смотрю на разбитый амулет, который разбросал свои травы, как внутренности, по полу. — Время нельзя запереть в бутылке, — тихо говорит Гермиона, пытаясь улыбнуться. Травы разбитого амулета и впрямь похожи на внутренности — эта мысль медленно вертится в голове. Я поднимаю взгляд — смотрю на Гермиону. — А если очень хочется? — одними губами произношу я. Гермиона всхлипывает и резко шагает вперёд, повисает на моей шее. — Всё будет хорошо. Это кончится, — медленно выговаривает она. — Всё когда-нибудь заканчивается. — Всё когда-нибудь заканчивается, — соглашаюсь я, с трудом ворочая языком. Но когда-нибудь... — голос срывается. — Это не сейчас. Письмо падает на пол. Муха падает на письмо. А куда падаю я — неизвестно. Но это ничего. Зато я летал.