«Глушь»

Каждую ночь мне снится один и тот же сон. Я вижу догорающие угли костра, обложенного серым камнем, и ветхую палатку, собранную из ветвей и оленьих шкур на краю небольшой поляны. В прохладном воздухе густой ночи одиноко поёт цикада. Небо видится беззвёздным и безлунным, хотя я отчётливо помню миллиарды звёзд, холодным серебром разбросанных по небу, смотрящих мне прямо в лицо безучастными и жестокими циниками, равнодушными к чужой боли. В темноте леса я вижу незнакомца – высокую и длинную фигуру, лишённую лица, которого я, на его счастье, так и не разглядел. Вижу, как он крадётся в тени, и его неясный силуэт, являющийся в большей степени моим ощущением, а не чем-то достоверным, становится всё более и более расплывчатым. Ступая меж стволов, он колышется, как тень, отбрасываемая пламенем, совершенно сливаясь с мраком, и ещё больше уподобляясь обливионским даэдра – воплощениям всей мерзости этого и иного миров. Здесь я всегда кричу, но голос, в начале звонкий, быстро изменяет мне, срывается, точно незримая длань хватает за горло и начинает душить. Ценой неимоверных усилий я продолжаю кричать, пытаясь предупредить спящего в палатке себя же, но глас, обратившись шёпотом, совершенно стихает. Как раз в тот момент, когда он подходит ко входу, сквозь толстую шкуру мне на миг удаться разглядеть свое смуглое, обрамлённое рыжими волосами лицо, счастливо улыбающееся во сне. Но вот незнакомец скрывается внутри, и в глазах темнеет. Всё так же поёт одна единственная цикада, хотя, вероятно, на самом деле их больше. Воздух пропитан лёгким ароматом дыма, придающим прозрачному холоду вокруг лёгкую приятную тяжесть. Растянувшись, завёрнутый в плотную ситцевую ткань на подмятой жёсткой траве, я лежу в центре небольшой палатки, грезя о чём-то мягком и тёплом. Темнота, царящая здесь, абсолютна, погружает во власть запахов и ощущений. Сон, даримый ею, глубок и сладок. Но лесной демон оспаривает её власть, касаясь рукой закрывающей вход шкуры, и внутрь тут же проникает свет. Столь слабый что неспособен разбудить, но очерчивающий бесформенную тень нежеланного гостя. Я чувствую, как пальцы скользят по ткани, забираясь в складки. Тёплые сухие руки напоминают змей, таких редких в суровой скайримской чаще. Он осторожно рыщет, пробираясь под ткань и выискивает в ней мои руки, касается запястий. Я всё чувствую. Всё. Даже его тяжёлый, терпкий дух, заполнивший собой палатку, которого я не должен чувствовать. Он бьёт набатом в голове, он кричит об опасности. Но глаза точно склеены, а тело одеревенело, неподвластное моей воле. Жёсткая тугая ткань немилосердно стягивает руки... и тут я впервые шевелюсь. Глубокий сон оборачивается дремой, даря мне надежду. Тут гость отбрасывает всякую осторожность и, рывком стаскивая ткань, позволяя мне окончательно очнуться. Растерянный и напуганный, я пытаюсь вскочить, пытаюсь опереться о землю руками, но те оказываются крепко стянуты за спиной, и каждая отчаянно бездумная попытка натягивает ткань так сильно, что она кажется леской. Тяжёлая сильная рука опускается на спину прижимая к земле, пальцы впиваются в шею. Перед глазами мелькают чёрные, как уголь, травинки, колющие лицо и метящие в глаза, обрывки ткани, неразличимая земля отдаёт запахом влажной пыли. Я продолжаю попытки подняться, но обнаруживаю, что ноги крепко зажаты меж ног гостя, а талию крепким поясом перетягивает сильная рука. Вслед за этим приходит страх. Извернувшись я умудряюсь посмотреть назад, и на фоне тёмного неба различаю ещё более тёмную фигуру с наброшенным на лицо капюшоном. Едва-едва в густой тени можно опознать длинное лицо и прядь светлых волос. Я пытаюсь всмотреться, но, на миг отпустив мою талию, демон хватает ситцевую ткань и набрасывает её мне на голову. Мир поглощает абсолютный мрак – пособник и спутник смерти. В этот момент мой разум наконец побеждает замешательство и удивление, правившие в первые мгновения. Я начинаю кричать: «Нет!», «Остановись!», я предлагаю ему деньги, предлагаю всё, что у меня есть, кричу о покорности, молю о пощаде, говорю всё, что приходит на ум, надеясь, что хоть что-то из сказанного заденет гостя. Но он, склонившись надо мной тянет по змеиному «Т-с-с...» прерывая поток словоизлияний. Я не знал ужаса большего, чем в тот момент – беспомощный, ничего не видящий. У меня был лишь голос, но ты велел мне молчать, и я повиновался, надеясь на снисхождение. Но знал ли я, что будет дальше? Быть может, демон просил меня о мужестве перед смертью или, всё же, соглашался на покорность и деньги, обещая оставить мне жизнь. Хрупкая надежда удержала меня на самом краю, заставила молчать, когда хотелось кричать. Перед глазами в полной темноте мелькали лица родных и друзей, несделанные дела и нечестивые поступки, к горлу подкатывали рыдания, из глаз катились слёзы. Мне казалось, что я плакал тихо, едва различимо в начатой гостем возне, но не поручусь, что так было на самом деле. Его рука вновь змеится по поясу. «Деньги в сумке, деньги в сумке у входа…» - шепчу я срывающимся голосом, нарушая молчание. «Хорошо», - уверенно отвечают мне вполголоса и продолжают шарить. Прислушиваясь к себе, я понимаю, что он развязывает матерчатый пояс на боку, неловко, одной рукой дёргая узел и, поняв намерения, не сдерживаю протяжного стона. «Т-с-с…» - повторяет гость. Я начинаю плакать громче. «Не убивай...» - срывается с губ. Стащив пояс, он начинаешь шуршать складками своей одежды, разжав колени, вклинивается меж ног, грубым сильным движением приподнимает за талию. Тело пронзает дрожь, вызванная отвращением. «Это будет больно…» - думаю я, начиная сжимать и разжимать холодеющие непослушные пальцы. Ткань впивается в запястье, причиняет боль. Я стараюсь думать о руках, а не о том, к чему он меня готовит, стараюсь расслабиться, стараюсь представить себе что-то хорошее. Меж ног опускается крупная тёплая капля. Демон подаётся вперёд, и с моих губ срывается приглушённый болезненный стон. Щека скользит по жёсткой траве и шероховатой затвердевшей земле и явно будет исцарапана, если его страсть продлится слишком долго. Я зажмуриваю глаза, опасаясь острых листьев, и вновь натягиваю путы, пытаясь расслабиться и думать о другой боли. Но он видит в этом попытку высвободиться и вновь тянет: «Т-с-с…» - отпуская талию чтобы обхватить тёплой рукой леденеющие пальцы, - «всё хорошо». Прекращая попытки, я хочу сосредоточиться на теплоте чужих пальцев. «Могло быть и хуже», - твержу я про себя, чувствуя размеренный неспешный темп, но лучше мне не становится. Он никуда не торопится неимоверно растягивая муку, хотя, возможно, и это мне казалось, ибо, заблудившись во тьме и страхе, я потерял чувство времени. Единственной мерой остались бешеный стук сердца, толчки и сопровождающий их влажный звук. Под тканью становится душно, и я начинаю жадно хватать воздух. Щека оцарапалась о мелкий камушек и начала остро покалывать от солёных слёз и очередного скольжения. Ему тоже жарко, но он не глотает хаотично воздух, как это делаю я, своим глубоки дыханием этот даэдра скорее напоминает бегуна. Сплетённые пальцы стали чем-то единым, но он, кажется, не возражает. Дико было держать насильника за руку, и я воображал, что это кто-то другой, кто-то, кто поддерживает меня в трудный час. Тихо, одними губами я молился, прося Богов о помощи и сострадании. Они не ответили мне, а на самый отчаянный последний шаг я не решался. Даже сейчас лишь с тенью надежды я продолжал отчаянно цепляться за жизнь. Быть может, это было трусостью, но сейчас я понимаю, что это было правильно. Призови я к древней силе и обернись зверем, враг был бы мёртв, но я навеки остался бы безумной тварью. Потому я лишь терпел, моля о помощи, стараясь отстраниться от происходящего, лгать себе что всё будет хорошо. Когда этот даэдра закончил, оставив во мне своё семя, я одновременно ощутил себя униженным самым мерзким способом и невероятно напуганным, ибо не знал, что именно он предпримет дальше. Опустившись рядом он натянул на меня одежду и начал завязывать ремень. «Ладно», – рассудил я, - «те, кто найдут меня, возможно не догадаются о том, что ты сделал», – и тут же содрогнулся от подкатывающих рыданий. Сейчас я бы мог попытаться бежать. Внезапное осознание заставляет отодвинуть на задний план боль и унижение, начать взвешивать все «за» и «против». Он связал мне только руки, но тут я впервые слышу шелест металла и всё внутри холодеет. «Это конец.» Тело напрягается в ожидании удара, в горле пересыхает, сердце стучит под самым горлом. «Нет!» - с диким криком я отскакиваю и налетаю на стену, слышу треск ветки, он следует за мной почти синхронно, хватает за горло, нас накрывают тяжёлые оленьи шкуры, я начинаю отбиваться, но пальцы пережимают артерии, держат крепко. Я знаю, что сделал ему больно, но он не отпускает, он даже не дрогнул, не проронил ни слова, надежда перерастает в страх, страх в отчаянье, силы оставляют меня и всё вновь начинает темнеть. Я просыпаюсь на боку через мгновение во всё той же темноте, со связанными глазами и ртом, с саднящей щекой, стянутыми руками и ногами, но надомной больше нет шкур. Недалеко поёт птица – значит наступил день, но я не чувствую солнца на коже. Где-то рядом трещит костёр, вокруг пахнет едой и дымом. Знакомый запах оленины говорит, что кто-то добрался до моих припасов. Торжество от того, что я жив сменяется страхом и настороженностью. Чуткий слух ловит тихое шуршание одежды и неспешные шаги поблизости. А я лежу и лежу, пока запах не будит во мне голод и жажду, усиливающуюся с каждым вдохом. Не знаю, чем я выдал себя или же этот даэдра сам решил обратить на меня внимание, но вскоре шаги начинают приближаться. Перевернув меня на спину он стягивает кляп и помогая приподняться подносит к губам кружку с водой. Знакомый запах и вкус текущего неподалёку ручейка. Едва капли попадают на губы я точно некормленый зверь оживаю и начинаю жадно пить. Вода кончается слишком быстро, мне хочется ещё, но он не даёт, вновь натягивая кляп. «Прошу, отпусти, я никому не скажу!» - лгу я, но с тряпкой во рту речь едва ли можно назвать членораздельной. «Не бойся так, ты молодец. Всё будет хорошо…» - вновь обещает он касаясь влажными пальцами саднящей щеки. Тёплая вода бежит по подбородку и шее. Я понимаю, что это не руки, а ткань, осторожно прочищающая рану. Не спрашивая зачем и даже не думая говорить спасибо я терплю пока он не закончит и ни вотрёт сладко пахнущую припарку из цветов. Затем уходит, вселяя в сердце очередной страх. Что если он оставит меня так? Ведь стоит костру погаснуть, дыму развеяться и звери придут сюда на запах пищи, а у меня нет даже возможности говорить, чтобы околдовать их и помочь мне выпутаться. Что если он поест и уйдёт? Я пытаюсь говорить с этим даэдра, но он упрямо шепчет: «тихо», «всё хорошо». Мне не давали еды, только воду, так что вскоре я ослаб и мысли о побеге и спасении начинали блекнуть, теряя силу. Позже я узнал, что провёл в плену три полных дня, хотя казалось, что целую вечность. Скованный страхом, мучимый голодом, по большей части предоставленный самому себе я сходил с ума пытаясь предсказать что именно этот даэдра предпримет дальше. Когда он уходил, я - боялся что на совсем, когда возвращался - боялся его. Мне помогали справлять нужду, и это было не менее унизительно чем то, что происходило по вечерам, когда он развязывал мне ноги, ставил раком и приходилось расплачиваться за очередной прожитый день. Я в равной мере молился о том, чтобы он прекратил это и опасался, что развлекаться с моим телом ему надоест. Он уже пообещал мне свободу, но я не верил словам. Днём четвёртого дня я очнулся на животе и впервые увидел свет – меня окружал мягкий полумрак. Я лежал в палатке с слегка «приоткрытой дверью». Тяжёлая шкура была уложена неровно и в прореху бил солнечный свет, казавшийся абсолютно белым. Руки и ноги были свободны. В воздухе витал тяжёлый дух еды и специй. Всё та же оленина, но сейчас её запах был так же сладок как аромат изысканного яства. В тот миг, как и любому другому на моём месте всё происходящее могло показаться ошибкой. Что-то было не так и я слушал, не осмеливаясь пошевелиться, но едва крепкая хватка кошмаров сна и яви оставила меня и я осознал что могу убежать, я тот час же поднялся на ноги и осторожно прокрался к выходу. Яркий свет после стольких дней полного мрака причинял боль, глаза плакали от сочных красок, но сколько не вглядывался не смог найти тёмной фигуры и не услышал ничего подозрительного. Казалось, ничего не изменилось с того злополучного вечера, когда я лёг спать. Убавилось лишь припасов в стоявшем рядом мешке, и кое-что лежало на плотной сетчатой ткани у догорающего костра. Выскочив из палатки я тот час же с жадностью набросился на еду, я жадно пил, а когда оставленные им крохи закончились забрался в мешок и вновь принялся есть, пока не стало дурно. Лишь насытившись и опустившись под деревом я внезапно осознал, что оставленная им еда была не чем иным как платой. Насмешливо брошенной подачкой. Так часто аристократы и гордецы бросают септим в руки нищего, стараясь не коснуться его рук. Это не доброта и не щедрость, ничего кроме вымученной снисходительности с мерзейшим выражением отвращения на лице. От этих мыслей и образов мне стало дурно и тот час же вывернуло в ближайших кустах. И теперь, спустя годы я вынужден видеть происходившее вновь и вновь с ужасающей подробностью. Каждую ночь смыкая глаза я вынужден вновь страдать находясь в рабстве у этого безликого чёрного даэдра со светлой прядью. Вновь лежать с ним на измятой траве, плакать и стонать, моля о снисхождении и жалости. Кажется, эти дни так глубоко въелись в мой разум, что все триста лет, отпущенные меру, не способны изгладить их. А затем, когда ночь истлевает я, вымотанный собственным разумом, открываю глаза и спешу умыться, спешу приступить к работе. Сейчас я сижу в длинном каменном коридоре, на широкой деревянной лавочке, вдыхая аромат преющего под жарким солнцем леса, дожидаясь своей очереди. Несмотря на случившееся я не сломался, я остался жив и стал сильнее. Я имею право гордиться собой, и никто и никогда уже не сможет отнять у меня этого. Сжимая под одеждой пухлый кошель, - первый взнос за землю которую я собираюсь приобрести, - и аккуратно сложенные бумаги я грежу о будущем от которого на сердце становиться легко и сладко. Вокруг стоит лёгкий галдёж, сопровождающий почти всякую длинную очередь. Изредка туда-сюда важно прохаживаться высокие фигуры работников. И тут в фоновом шуме, сопровождающем мои мысли, слышится знакомый голос. Я замираю, объятый страхом, чувствую холод в пальцах и боль на запястьях. На миг меня прошибает дрожь, а на лоб выступают холодные капли. Медленно и осторожно я поднимаю глаза и сопровождаю взглядом проходящую мимо фигуру, важно вышагивающую и тихо говорящую о чём-то с альтмером. Кошмары по-прежнему будут сниться мне… но теперь у врага будет лицо.