Куда вас, сударь...

      Элемар отложил прочитанную книгу и некоторое время сидел, прикрыв глаза.       — Мда, — тихо пробормотал он, — познавательное чтиво...       На самом деле ему хотелось сказать нечто совсем другое — громко, прочувствованно и абсолютно непристойно... но приходилось сдерживаться. Чтобы не вызывать вопросов у окружающих, отвечать на которые он был совершенно не готов. А еще Элемар понял, почему Неревар в какой-то момент замолчал, перестав комментировать написанное. И молчание его было столь мрачным, что становилось не по себе. Только, словно не сдержавшись, он однажды тихо проронил:       «Ну и нахрена тогда вот это все?..»       И убрался куда-то вглубь, не реагируя ни на вопросы, ни хотя бы просто на зов. Схоже он прежде вел себя только однажды, очень давно... и по схожей причине. Только теперь Элемар понимал, что это точно так же относится и к нему. И тоже задавался вопросом — нахрена? Нахрена, если... если они на самом деле никому не нужны? И Клинков, и жрецов-отступников вполне устроил бы «убедительный самозванец»... как, вероятно, и всех прочих.       Рядом раздался шорох. Вилвин.       Открыв глаза, Элемар покосился на него — парнишка снова выглядел невыспавшимся. Но не жаловался. И упорно отказывался досыпать днем. Впрочем, даже несмотря на явную нехватку нормального сна, выглядел он заметно лучше, чем почти неделю назад, постепенно восстанавливаясь после пребывания в Министерстве... и всего остального. Элемар все же предложил ему досыпать днем, чтобы поскорее восстановиться — еще в первый день после той ночной прогулки, помня, что накануне тот вроде бы спал нормально. Но Вилвин в ответ смерил его каким-то обиженным взглядом и, тихо пробухтев что-то вроде: «И вы туда же...», почти демонстративно вцепился в одну из полученных от Барело книг. Настаивать Элемар не рискнул — Вилвин явно уперся, не ругаться же с ним... и без того непонятно, как с ним себя вести. Казалось, тот тяготится их обществом... особенно после того, как Элемар набросал его шуточный портрет, на котором Вилвин получился замотанным в одеяло, взлохмаченным и надутым. Этакий птенец скальника в гнезде, рассерженный, что его потревожили... Это вышло случайно — они как раз прочитали выписки из эшлендерских преданий о Нереваре и пытались соотнести прочитанное с собой и друг с другом. Получалось плохо — восстанавливающаяся понемногу память какой-либо связностью не радовала. Вот привычка рисовать в процессе размышлений и сыграла с ними дурную шутку — заинтересовавшийся Вилвин рисунок увидел и предсказуемо обиделся. Хотя, по мнению Элемара, он и до того их обществу не был особо рад... Что, однако, не помешало ему и дальше таскаться за ними по Холамаяну молчаливым хвостиком. Зачем было над собой издеваться, упорно проводя время в обществе того, кто откровенно неприятен, Элемар не понимал. И сомневался, что Вилвин делает это по просьбе Дагота — тот после ночной прогулки вообще свое присутствие никак не проявлял.       И не спросить — замкнется еще окончательно...       Однако поговорить с Вилвином было все-таки нужно: впереди все ближе маячил давно откладываемый разговор с Сарети... который для них вполне мог закончиться печально. И Вилвина об этом следовало хотя бы предупредить.       А тот снова чуть поерзал на пуфе, вопросительно глядя то на Элемара, то на лежащую перед ним книгу.       — Серджо? — осторожно окликнул он. — Может, прогуляемся? А то так недолго забыть, как выглядит небо.       За три дня? Элемар сдержал усмешку — парнишка, кажется, поостыл и решил снизойти до разговора. Не стоило его провоцировать.       — Можно, — медленно кивнул он. — Пометки стоят... Почему бы не развеяться немного?       Настроение тащиться куда бы то ни было отсутствовало, но раз уж пацан решил сам заговорить... отказывать точно не стоило, чтобы он окончательно не закрылся.       Садрит Мора встретила их пронизывающим ветром, напомнившим, что сейчас середина зимы. Погода была под стать настроению Элемара — пасмурная, низко бегущие тучи грозились пролиться холодным дождем.       — Мда... — поежившись, проговорил он. — Погода... не слишком прогулочная.       Повернулся к Вилвину.       — Куда бы ты хотел пойти?       Тот некоторое время не отвечал, обхватив себя за плечи и глядя в сторону пролива. Но потом словно бы с неохотой признался, что не отказался бы попробовать пирожки, о которых ему говорил Неревар.       В «Дыре в Стене» Фары было сумрачно, но одуряюще пахло сдобой и жарящимся мясом. Элемар глубоко вдохнул напоенный соблазнительными ароматами воздух, чувствуя, как отвратительное настроение слегка отступает, а на лице почти против воли расползается улыбка. Тут же перетекшая в злую усмешку... которую он постарался сразу подавить.       Нахрена, значит?       А не похрен ли?       — Ну что, пацан... — тряхнув головой, повернулся Элемар к Вилвину, — пойдем, спросим, чем тут гостей угощают?       — Ос лейшад, йи хан, — ухмыльнувшись, протянул тот и направился к лестнице наверх.       Элемар усмехнулся и последовал за ним.       Поначалу все было вроде бы нормально. Вилвин с видимым удовольствием жевал сладкий пирожок и даже рискнул пригубить местное грибное пиво... слабенькое, не чета мацту, из-за чего Элемар не стал запрещать, хотя и честно предупредил, что с непривычки можно захмелеть и от него. Не в пиве ли было дело? Потому что в какой-то момент все пошло кувырком...       Не иначе как под действием того же пива Элемар решился на откровенность, рассказав о причинах своей нелюбви к морским путешествиям. И кое-что о своем детстве в Хай Роке. В тот момент это казалось неплохой возможностью наладить отношения и, может быть, побудить Вилвина к ответной откровенности. Но... тот вдруг изменился в лице и закрылся ладонями.       — Вы хотели бы вернуться? — глядя сквозь пальцы, прошептал он. — Туда, в прошлое? Или наоборот, стать тем самым, с тем же мироощущением, но в нынешнем Морровинде? Вернуть себя? Настоящего, а не проекции чужих ожиданий и домыслов.       Вопрос Элемара встревожил — с Вилвином, похоже, творилось что-то неладное. Но почему? Он невольно покосился на кружку Вилвина — почти полна, так что, даже с учетом его состояния, сильно разобрать его было не должно... но горящий каким-то нездоровым ожиданием взгляд настораживал.       Спросить? А не закроется ли тот совсем, получив вместо ответа встречный вопрос? И какого ответа он вообще ждет? Потому что... горло вдруг стянуло судорогой, а губы сами собой растянулись в горькой усмешке.       — Ты забыл? Нас ведь двое... и я-прежний и есть проекция чужих ожиданий и домыслов. Искаженная копия настоящего Неревара... — почти прошептал он. — Хочу ли я вернуться в прошлое? Бросить тех, кому я стал нужен, и вернуться к тем, кто некогда и вылепил меня-тогдашнего... а потом едва скрывал разочарование, глядя на дело рук своих? Нет, определенно нет. Хочу ли я вернуть тогдашнего себя? Слепоглухого глупца, покорно следовавшего велениям троих кукловодов? Нет, Вилвин, не хочу. Пусть я все еще не знаю, каков настоящий я — не тот, другой, а именно я, — нет. Разве что... — он резко втянул воздух сквозь зубы, — я-нынешний не отказался бы вернуться в тот краткий отрезок времени, когда мы с лордом Даготом остались один на один. Чтобы уничтожить Инструменты Кагренака, как он и предлагал. Мои... тогдашние хозяева мне бы этого, конечно, не простили, но это было бы... приемлемой ценой.       — Я тоже так думаю, — так же шепотом проговорил Вилвин, не сводя с него немигающего взгляда. — Ведь всё, что нужно было, это не бежать к папе, когда стало плохо. И этого всего бы не случилось. Приемлемая цена.       Он явно говорил о чем-то своем. О чем-то таком, что у Элемара, несмотря на то, что он ничего не понял из сказанного, вдоль позвоночника побежали мурашки. А в следующий миг Вилвин убрал прикрывающую лицо руку...       Растянутые в кривой ухмылке трясущиеся губы, ставший вдруг совершенно больным взгляд...       — Копия или нет, у вас была та жизнь. И она была столь же настоящей, как и жизнь другого Неревара. К тому событию вела цепочка других, и когда-то ведь жил маленький мальчишка, не совершивший ещё никаких ошибок и не принявший никаких судьбоносных решений...       «А жил ли?» — мелькнула горькая мысль.       Возвращающаяся память не подарила ему ни одного воспоминания из детства. Его детства. Словно не было ничего... и не было его самого до того дня, когда он увидел стоящего на коленях у дороги сломанного двемерского анимункула и не... проявился? Ожил?       — ...хотите отомстить, серджо? — ворвался в его мысли голос Вилвина. — За то, что они отняли у вас свободу воли, отняли у вас вашу жизнь?       — Отомстить? — переспросил он, приходя в себя.       И, взглянув на Вилвина, с трудом подавил порыв сгрести его в охапку и дать как следует прореветься. Или проораться. И будь Вилвин ровесником Ринара или девчонкой, Элемар так бы и сделал. Хотя он сделал бы это и сейчас... будь они где-нибудь вдали от чужих взглядов. Но они были в трактире. Тихий их разговор пока не привлек внимания окружающих — стол они выбрали поодаль, под лестницей, да и сидел Вилвин спиной к залу... но вот бьющийся и плачущий подросток, даже почти юноша, в руках н'ваха — непременно привлечет. Да так, что потом будет не отмыться...       К счастью, происходящее с Вилвином встревожило не только его. Потому что тот вдруг как-то испуганно дернулся... и начал оседать, закатывая глаза. Но тут же выпрямился, моргнул и, поморщившись, посмотрел на Элемара.       — Возвращайтесь. Немедленно, — чужим, напряженным тоном проговорил он.       — Амулет Возврата на нем... — тут же подобрался Элемар, сообразив, что случилось.       Не дав ему договорить, Дагот безошибочно нашел нужный амулет и, молча сжав его в пальцах, исчез. Элемар тут же последовал за ним, радуясь, что заказ они сразу оплатили, и надеясь, что заклинание перенесет Вилвина в Холамаян, а не куда-нибудь в окрестности Когоруна или вовсе под Красную Гору...       Однако все обошлось: Вилвин — точнее, Дагот — стоял у входа в молельный зал, привалившись к стене, и то и дело едва заметно морщился. Увидев Элемара, он с облегчением выдохнул:       — Держите. А я попробую... успокоить.       Выругавшись, Элемар уже почти привычно подхватил начавшего медленно сползать по стене на пол мальчишку на руки и широкими шагами понесся к дортуару, распугав по пути пару монахов мрачным выражением лица. А там, уложив бессознательного Вилвина на кровать, он выпрямился и вздохнул:       — Да что же с тобой происходит, пацан?

* * *

      ...Снова клубящаяся вокруг багровая хмарь. И нить, протянувшаяся от груди куда-то в сумрак...       Сознание медленно проясняется. Он касается отозвавшейся звоном нити и кивает. Все верно — он... они засыпали с мыслью о том, что надо найти эту нить. Странное все же чувство... он знает, что спит. Знает, что может в любой миг проснуться. И знает, что не должен этого делать. Его ждут. Их ждут. Нить — вот она. Теперь надо идти вдоль неё.       Шаг. Другой. Багряный сумрак рассеивается, разгоняемый светом одинокой свечи на каменном уступе. Почему так? Почему даже во сне у него не покои в Когоруне, а эта крошечная пещерка? Что это — напоминание о настоящем? Или отражение его... душевного состояния?       И не спросить...       Снова стол, тарелка, груда тряпья в углу... И двое, сидящие друг напротив друга.       — Получилось, — раздается за спиной тихий выдох.       Он оборачивается и, обменявшись с собой-другим кивками, шагает вперед и вбок, опускаясь на пол — там же, где и в прошлый раз.       — Почему не отзывался? — мрачно интересуется он-другой.       — Сочинял объяснения для Сарети, — морщится он. — На все, так сказать, случаи жизни.       Он-другой кивает. Объясняться с Сарети, скорее всего придется именно ему. Не другому. У того будет своя задача, на случай если что-то пойдет не так. Что очень даже вероятно. Потому и пришлось раз за разом проигрывать предстоящий разговор, пытаясь предугадать реакцию советника на те или иные слова. Хотя все предусмотреть наверняка невозможно...       — С чего начнем? — интересуется он.       Не настолько он все же отрешался от происходящего, чтобы не знать, ради чего все затевалось.       — И кстати, — он смотрит на Дагота. — Ты об эшлендских пророчествах что-нибудь знаешь?       — Только в общих чертах, — качает головой тот. — И то... Они пытались понять смысл пророчеств с помощью машин. Но... что-то у них не получилось, и они отказались от этой идеи. Кагренак, впрочем, передал мне их содержание... «в качестве упражнений для пытливого разума». Хотя мне кажется, что это было такой издевкой с его стороны... мне ведь, как дикарю, полагается верить в такие алогичные вещи, как пророчества.       — Занятная позиция для тех, само нынешнее существование кого, по их же меркам, алогично, — хмыкает он. — Как и сам способ этого существования.       Дагот бросает на него короткий странный взгляд.       — Ладно, ребенок, — обращает он внимание на притихшего Вилвина. — Выбирай, с чего начнем.       — Я? — парнишка смотрит на него изумлённо округлившимися глазами.       — Ты-ты, — усмехается он. — Или ты против?       Вилвин поочередно обводит их глазами, едва заметно втянув голову в плечи. Вздыхает, прикрыв глаза. А в следующее мгновение у него в руках исписанные листы.       Занятный фокус. Хотя это же сон...       — Наверное, стоит начать с Потерянного Пророчества, — говорит Вилвин, опустив глаза. — Тогда я расскажу, как понял прочитанное, а вы... прокомментируете. «От седьмого знака одиннадцатого поколения» — наверно, ответ на вопрос «когда?». Вот только даэдра разберут, откуда вести отсчёт: от времени смерти или от момента произнесения пророчества, и чьими «поколениями» мерять продолжительность. «Седьмой знак» — возможно, созвездие, с которого стоило вести отсчёт, но я не уверен. А под каким созвездием вы родились, серджо? — подняв взгляд, спрашивает вдруг он.       — Змей, — одновременно отвечает на вопрос Вилвина Дагот.       — Ритуал, — пожимает плечами он-другой. — Хотя тогда был...       — Конь, — подсказывает Дагот.       Он только кивает, подавляя желание добавить «педальный». Не поймут. Да и вообще... не стоит.       — Надо же, — протягивает Вил, глядя на Дагота. — Змей очень редкий знак. Я родился под знаком Вора, — и усмехается. — Так что осторожней, украду ещё вашего Коня. Обоих.       Дагот изумленно вскинул брови. Потом с явным одобрением усмехается в ответ.       — Ну, попробуй, — хмыкает он-другой. — Так и быть, дадим покататься.       — Так он уже катался, — ухмыляется он. — Правда, в основном, на тебе. Осторожнее, ребенок, один из этих Коней до возвращения сюда стоял на страже закона. Не боишься?       Дагот бросает на него внимательный взгляд, а он-другой длинно фыркает, пытаясь сдержать смех. Получается почти по-лошадиному.       — Точно, Кони, — тихо смеется Дагот. — Даже фыркают так же.       — Украсть Коня-законника не только выгодно, но и почётно, — испытание для настоящего Вора! А уж если знаешь, что у этого Коня есть свои понятия о справедливости... достаточно будет на его глазах стать жертвой произвола, и он сам придёт к тебе в руки, — коварно улыбается Вилвин.       Теперь смеются все.       — Съел? — сквозь смех осведомляется он-другой.       Он только мотает головой, не переставая смеяться. После срыва и последовавшего за ним разговора парнишка наконец слегка оттаял и «ослабил шнуровку». Ему-то это не мешало — Ворин когда-то тоже так себя вел... так давно, что он этого не помнит. Но знает, что так оно и было. Другому же ему, в силу обстоятельств, это было непривычно, поэтому нервировало. Настолько, что зажатость Вилвина тот принял за неприятие.       Хорошо, что эти двое все-таки между собой разобрались. Плохо, что парнишке, кажется, гораздо комфортнее в обществе воскресших, в той или иной степени, мертвецов, чем среди живых. По-настоящему жив из них только он-другой... которому общение с Вилвином как раз давалось тяжелее всего. Хотя, возможно, теперь это изменится.       — Ладно, — когда все успокаиваются, говорит он-другой. — Хорош ржать... Давай дальше, Вилвин.       — «Ни Гончая, ни Гуар, ни Семя, ни Борона», — послушно читает тот. — Это племена эшлендеров. Дедушка в дневнике описывал их со слов меров племён. Эрабенимсун, Уршилаку, Ахеммуза и Зайнаб. В общем, это значит, Воплощённый не будет мером из этих племён. Ну, вы, собственно, им и не являетесь.       Они кивают.       — «Но Рождённый Драконом и меченый дальней звездой» — это самая туманная строчка, если не считать первую, — Вилвин ненадолго задумывается. — Я полагаю, что имеется в виду «преодолевший время», ведь Драконом называют бога времени Акатоша. А «меченый дальней звездой» может означать, что он пришёл из-за смертного плана, то есть дух, снова ставший смертным, или что-то такое, — задумчиво почесав пальцем щёку, Вилвин хмуро смотрит на текст. — Я, похоже, просто пытаюсь подогнать прочитанное под вас, серджо...       — Но ведь подгоняется же, — хмыкает он-другой.       И добавляет, глядя на него в упор:       — Хотя про «дальние звезды» у меня есть свое предположение.       — Позже, — морщится он. — А насчет поколений... Интересная мысль... Если отсчитывать от Битвы на Красной Горе и, соответственно, от убийства, то... — он закрывает глаза, пытаясь подсчитать, — получается, что да, примерно одиннадцать поколений... Пророчество эшлендерское, измерять время поколениями, особенно длительные периоды... вполне разумно, как мне кажется. Единственное, что мне кажется — считать надо действительно с одиннадцатого поколения. Потому что были и другие... претенденты. Так называемые Ложные Воплощения.       Он делает короткую паузу, чтобы перевести дух. Казалось бы — зачем, это ведь сон... а вот поди ж ты...       — Так вот, их было шесть. Ложных Воплощений. Он, — мотнув головой в сторону себя-другого, произносит, — седьмой. Ну и я вместе с ним.       — Или вместо, — тихо бормочет тот.       — Надеюсь, что все же вместе. Точнее, по отдельности... но вы меня поняли.       — "Седьмого знака"... — тихо повторяет Вилвин. — Так вот оно что... Седьмое Воплощение.       — Со второй строкой вроде бы все ясно, — замечает Дагот.       — Предельно, — фыркает он-другой. — Даже Барело счел, что эшлендеры решили это пророчество потерять, потому что им не понравилась идея Нереварина-чужака.       — Сомневаюсь, — тихо возражает Дагот. — Кочевые велоти придавали таким вещам большое значение... вряд ли их потомки сильно отличаются.       — Все меняются, — так же тихо роняет он.       — И некоторые весьма заметно, — приподняв бровь, с намеком отвечает Дагот.       — Твоя очередь, брат, — поворачивается он к себе-другому. — Озвучь выводы Барело. И свои мысли, разумеется. Какими бы дурацкими они тебе ни казались.       Тот отмахивается, развернув возникшие ниоткуда, как ранее у Вилвина, копии записей Гильваса Барело.       — Барело считает, что... кхм... Нереварин будет родом из Империи и древнего рода. Видимо, то, что Морровинд вот уже четыре столетия считается частью Империи, он забыл.       — Иллюзия независимости, чего ты хочешь, — пожимает плечами он. — В которую он настолько поверил, что упускает некоторые нюансы.       Дагот морщится. Он догадывается, о чем тот думает. Особенно когда ловит короткий взгляд в свою сторону.       — Рин? Что ты думаешь?       Тот некоторое время молчит.       — Про седьмой знак ничего не могу сказать, а вот версия Вилвина об одиннадцати поколениях кажется мне вполне правдоподобной. С эшлендерами тоже все понятно... А вот «рожденный Драконом»... Может, действительно «преодолевший время», а может, просто родившийся в Кироде — Дракон-Акхат, насколько я знаю, был символом империи недов с Первой Эры...       — Мимо, — мотнув головой, возражает он-другой. — Я родился на островах Саммерсета, а жил в Хай Роке. В Киродииле же был проездом, когда меня отправили сюда. Так что не сходится...       — Ну да, в этом случае было бы «рожденный Орлом», если я правильно помню, кто там у островитян на гербе.       — Тогда уж грифоном, — поправляет он-другой. — Чтоб звучало похоже.       — Ну да, — фыркает он. — Грифонорожден...       И осекается.       — «Рожденный Драконом»... — медленно повторяет он. — Драконорожденный...       — Блядь... — потрясенно-недоверчиво выпаливает он-другой, мгновенно поняв, о чем речь. — Не может быть!       — Может, — медленно, почти с осторожностью произносит он. — И многое объясняет... Что ты там говорил про запредельную нагрузку на душу при попытке коррекции эффектов от заклинания Кагренака? — поворачивается он к Даготу.       — Энергия души любого мера или человека истощится быстрее, чем завершится процесс коррекции, — задумчиво отзывается тот, изучающе глядя в ответ.       — А если это будет так называемая «драконья» душа?       Лицо Дагота становится озадаченным.       — Не знаю. Я не встречал...       — Встречал, — прерывает он. — Вулфхарт. И другие. В основном, нордлинги, но вообще это может быть кто угодно. И, — он смотрит на себя-другого, — совсем необязательно родственники Септимов. Кто угодно, брат, — повторяет он.       — Не встречал, — упрямо мотает головой Дагот. — Не в тех... условиях. Так что не знаю. С другой стороны, если это так, то вы вполне наглядный пример...       — Что ж... С «рожденным Драконом» мы вроде бы разобрались. Не то чтобы я был уверен... но эта версия объясняет, по меньшей мере, то, почему мы выжили. И почему корпрус действовал так... замедленно. Да, нам помогли, но...       — Но если душа... драконья, опутать ее струнами не так-то просто, — задумчиво кивает Дагот.       А он замечает, что Вилвин как-то напрягается на этих словах, а потом нервно дёргает головой — точно лошадь, сбрасывающая узду... Но с сожалением отказывается от мысли расспросить парнишку. В очередной раз.       Вместо этого он продолжает:       — К тому же я убежден, что таких «драконорожденных» на самом деле намного больше, чем принято считать. Просто о большинстве никто не догадывается, в том числе и они сами. Как мы, — он смотрит на себя-другого. — Нам, конечно, намекнули... но не начни мы разбираться с этим пророчеством, мы могли об этом так и не подумать. Но, повторюсь, я не уверен.       — Что нам это дает в дальнейшем?       — Не знаю. Может, это вообще всего лишь аллегория. Вроде указания на истинность Воплощения.       — Может, — медленно кивает Дагот.       Он-другой, хмурясь, потирает лоб.       — Если это так, тогда... Фир, получается, не ожидал, что я выживу — он ведь жаловался, что подопытные мрут. И просто воспользовался возможностью испытать новый вариант своей отравы...       — Обрати внимание, что выжили мы оба, — хмыкает он.       — Кстати, да... то есть мы оба...       — Оба, — решительно кивает он. — Он ведь сказал, что наши души особенные. Не у тебя или меня — у обоих. Помнишь? Правда, я тогда не понял...       — Не помню, — он-другой качает головой. — Я тогда был немного... не в том состоянии. Слишком много всего было...       — Не соизволите ли разъяснить, что вы поняли? — требовательно вклинивается в их разговор Дагот.       — Разъясним, — кивает он. — Но позже... может, еще что-нибудь всплывет... — и смотрит на Вилвина: — Продолжай.       — Дальнейшие строки, на мой взгляд, описывают уже будущее: «Воплощённый пришелец под Красной Горой». Хотя... вы вроде уже были там. И даже добрались до серджо Ворина.       Он-другой, прищурившись, снова смотрит на него. Но он качает головой — вряд ли. Хотя... кто знает? Но надеяться все же глупо. Тем более что ему не нравятся возникающие в голове варианты, как это может быть. Создать живое, дышащее, полноценное тело из ничего... вряд ли такое под силу даже богам. А значит... нет. Не стоит и надеяться.       — «Благословенный гость противостоит семи проклятиям» — это отсылка к пророчеству о Семи Проклятьях, — продолжает читать Вилвин. — Но что имеется в виду под «благословенным гостем»? Может, это указание на покровительство богов? Чужеземец, благословлённый богами. На это, даже конкретно на Азуру, возможно, указывает и следующая строчка: «Рука, благословлённая звёздами, берёт трижды проклятый меч». Либо под «благословлённая звёздами» имеется в виду кольцо Луна-и-Звезда, являющееся едва ли не показателем истинности Воплощения, судя по тем книжонкам. «Проклятый меч» — Разрубатель, вероятно.       — Он самый, — вздыхает он.       — «Чтобы сжать урожай неоплаканного дома», — медленно читает последнюю строку Вилвин и, вздохнув, прикрывает глаза.       Они ждут, пока парнишка справится с собой, ведь первое же приходящее на ум толкование... не слишком жизнеутверждающе.       — Я хочу думать, что здесь говорится о результатах той вековой борьбы, что вёл Дом Дагот всё это время, — открыв глаза, упрямо заявляет Вилвин.       — Почему нет? Эта версия тоже имеет право на жизнь, — помедлив, кивает он-другой.       Действительно. Другое дело, что результат бывает разный...       — В общей картине у меня вышло, что в определённое время сквозь время и смерть явится Нереварин, не принадлежащий ни к одному из крупнейших племён Эшленда. Под Красной Горой он воплотится и, будучи благословлённым богами, столкнётся с семью проклятьями... и рукой, осенённой Лунозвездием, пожнёт плоды противостояния Дома Дагот и двемеров с помощью орудий Кагренака, — подводит итог Вилвин.       Интересная трактовка. И непротиворечивая.       Подумав, он повторяет это вслух. И смотрит на Дагота:       — Рин?       — «Воплощенный пришелец под Красной Горой»... Не возьмусь судить о первых словах — слишком много вариантов для толкований — но упоминание Красной Горы, как мне кажется, указывает на то, что ключевое событие произойдет здесь. Что, учитывая некоторые обстоятельства, логично. «Рука, благословленная звездами»... Я думаю, что это все-таки о кольце. Правда, я не представляю, как ты его будешь искать, ведь оно, насколько мне известно, давно утеряно...       — Я знаю, где оно. Нужно только найти это место.       — Я все больше хочу знать, откуда, — по лицу Дагота видно, что тот бы с удовольствием вытряс объяснения прямо сейчас, однако все же сдерживается.       — Подробностей не жди, — предупреждает он. — Главное я расскажу. Остальное же... занятно, но бесполезно.       — Как тот глупый жест, который я должен был показать? — иронично приподнимает бровь Дагот.       — Вроде того. Но мы вновь отвлеклись.       — Действительно. Но не думай, что я забуду. Так вот... Про Разрубатель тоже, думаю, иного толкования быть не может. А «сжать урожай»...       Дагот некоторое время молчит.       — Тут тоже... Разрубатель способен рассечь любые связи. Или почти любые. Но в первую очередь — связи с Сердцем. Ты ведь понимаешь, о чем я?       — Прекрасно понимаю, — вздыхает он. — Ладно... Твоя очередь, — обращается он к себе-другому.       — Слова «Воплощенный пришелец» он считает формальным эпитетом для связки слов, — продолжает он-другой.       — Напрасно, — замечает Дагот. — В пророчествах каждое слово имеет скрытый смысл. Вопрос в том, какой.       — Ну, он поясняет, что это тот, кто принят в племенах, как гость с правом убежища.       — Друг Клана, — хмыкает он. — Впрочем, это он мог узнать от Мило. И подогнать под свою теорию.       — «Семью проклятьями» Барело счел ваших братьев, лорд Дагот...       — Облом, — ухмыляется он. — Тому же Арайнису мы, по большому счету, не противостояли. Мы получили от него по еба... — покосившись на Вилвина, он торопливо исправляется, — в бубен, приглашение в Бтуангтув и корпрус в качестве пропуска. И все. Никакого противостояния. Или Утол. С ним мы так и вовсе при встрече едва не раскланялись. Хотя тут еще можно переиграть. А вот с Арайнисом — уже нет. Или я ошибаюсь?       Дагот качает головой. И вдруг едва слышно роняет:       — А я, оказывается, скучал по этой твоей дурацкой манере выражаться...       — Что там еще? — решив не заострять внимания на этой случайной фразе, спрашивает он.       — «Благословение звездами» Барело связывает с Азурой. Логично, в общем-то, — хмыкает он-другой. — «Сжать урожай» он истолковывает как воздаяние за ранее совершенное, хорошее или дурное. А вот истолкование слов «неоплаканный Дом» весьма интересно...       Он-другой поднимает глаза от растаявших бесследно листов.       — Потому что, наряду с Домом Дагот, он — правда, тоже именуя их Домом, — называет так двемеров.       — Почему, если все источники утверждают, что в Войне Первого Совета они были врагами? Не говоря уж о том, что они и остаются таковыми поныне, — подает голос нахмурившийся Вилвин. — Тем более если это эшлендское пророчество!       — Не все, ребенок, — вздыхает он. — Первая книга о тех событиях, которую я прочел, гласила, что Дом Дагот противостоял остальным в той войне, союзничая с Домом Двемер и объединившись с нордами и орками. И подавалось это как политическое противостояние светских и ортодоксальных Домов. С другой стороны, это был трактат имперского историка, написанный для имперцев, так что...       — Я даже знаком с этим... опусом, — морщится Дагот. — Библиотеку Кагренака разграбили, но Турейнул одно время пытался её восстановить. Надеялся найти что-нибудь, что могло бы нам помочь... Эта книжонка там тоже была.       Замолкает. И тяжело смотрит на него:       — А теперь я хочу услышать твои мысли по поводу того, что означает третья строка. Вся третья строка, «Конь на страже закона».       Он неохотно кивает.       — Ну что ж... — неохотно говорит он, отметив, как мгновенно подобрались все остальные в ожидании обещанных разъяснений. — «Меченый дальней звездой»... Это может относиться и к тебе, — смотрит он на себя-другого. — Все же хоть Саммерсет, хоть Хай Рок — это другой край Тамриэля.       Тот согласно кивает, но взгляда не отводит, молчаливо требуя продолжения. А вот Вилвин мотает головой и хмурится. Словно догадывается, о чем пойдет речь дальше.       — И это может относиться ко мне, — признается он.       Обводит взглядом всех. Говорить об этом он не хочет, но понимает, что отмолчаться не получится. К тому же... обещания следует выполнять.       — Я не знаю, что было тому причиной, — медленно, преодолевая нежелание рассказывать, начинает говорить он, — но тогда... тогда меня выбросило во Внешние Пространства. Причем, как видите, так далеко, что потребовалась замена, — он криво усмехается себе-другому, получив такую же кривую усмешку в ответ. — Если Аурбис действительно, как считают некоторые, имеет форму Колеса... то меня выбросило за обод. В другой мир, где все совершенно иначе... Там нет магии, а боги то ли ушли, то ли умерли... там нет никого, кроме людей, и, не имея магии, они развили технику... в чем-то превзойдя дви, в чем-то безнадежно им проигрывая. И да, звезды там совершенно другие. Я плохо помню свою жизнь там... точнее, почти вовсе не помню. Только разрозненные обрывки. Детство в... приюте для сирот, потом службу в армии... И работу в... пусть будет стража... после армии.       Дагот качает головой:       — Это превосходит даже самые смелые мои предположения.       Он только пожимает плечами и продолжает — и сейчас это выходит гораздо легче:       — Между тем миром и Мундусом есть какая-то связь. По крайней мере, там о Нирне знают... но считают его выдумкой. Каким-то образом там сумели узнать многое из того, что здесь происходило... и что должно произойти. И создали множество историй, увлекших многих. Я, как вы понимаете, живя там, тоже увлекся... И когда меня... вернули сюда, эти знания оказались едва не единственным, что мне было оставлено. Все остальное... видимо, все же не стерто, но убрано так глубоко, что... В общем, не память, а обрывки — неточные, порой откровенно ошибочные...       — Однако они изрядно облегчили нам жизнь, — качает головой он-другой.       — В общем, другой мир — то ли за границами Аурбиса, то ли рядом с ними — куда уж дальше?       — И этот мир оставил на тебе свой отпечаток, — кивает Дагот, словно раздумывая вслух. — Что ж... теперь мне многое стало понятно.       Подумав, он решает не спрашивать, что именно. Ночь не бесконечна...       — «Воплощенный пришелец под Красной Горой», — вместо этого продолжает он. — Вот тут у меня нет... нормальных предположений. Точнее, они есть, но... — он обводит всех тяжелым взглядом, — я не хочу их озвучивать.       — Почему? — напряженно прищурился он-другой.       — Потому что мне они, скажем так, не нравятся. Совсем. Да, вероятно, это указание на то, что мне удастся воплотиться... Вот только ответьте мне — как? Никакая магия не создаст живое полноценное тело из воздуха. Живое, повторюсь, и полноценное. Не голем из камня или глины. Не конструкт из магии. Нужен соответствующий материал. То есть плоть. А откуда она возьмется, если из живых существ в Палате Сердца будешь ты, — он мрачно смотрит на себя-другого и переводит взгляд на Дагота, — и ты? Думайте теперь...       — Ну, если подумать… — задумчиво тянет Дагот.       — Рин, вот сейчас просто заткнись. Пожалуйста. Я все же надеюсь...       — Да что, что ты можешь придумать? — взрывается тот. — А главное — зачем?!       — А разве просто жить — не достойная цель? Жить, Рин. Дышать свежим воздухом, видеть солнце... найти занятие по душе, рвануть куда-нибудь, где так и не побывал. Жениться — не все ж такие, как Айем — и наделать детей... Или вон, — он кивнул на Вилвина, — эту мелочь усынови, тем более что вы и так родственники.       Мальчишка вздрагивает и, испуганно взглянув на Дагота, опускает глаза на листки с пророчествами, сжатые в руках.       А тот резко выпрямляется, сверля его яростным, почти ненавидящим взглядом.       — Не искушай меня, — почти шипит. — Слышишь? Не смей... искушать меня... надеждой.       Выдохнув, откидывается назад, привалившись спиной к стене. И тихо шепчет, прикрыв глаза:       — Ты не представляешь, как я сейчас хочу тебе врезать...       — Я тебе тоже, — он зол. — И что?       — Прекратите, — подает голос Вилвин, поочередно смерив его и Дагота колючим взглядом. — Слова здесь не помогут. Я тоже не верил, что у вас получится помочь мне. И слышать ваши рассуждения об этом было мучительно. Поэтому либо набейте уже морду друг другу, чтобы мы могли продолжить, либо просто оставьте его в покое, серджо Неревар, и делом докажите, что это возможно, а выбор предоставьте ему. Что касается «воплощения», то с чего вы решили, что здесь говорится о физическом воплощении? Ведь эти же строчки должны в равной степени подходить и вам, и другому серджо Неревару, а он вполне себе «воплощён». К тому же вы уже были под Красной Горой. С вами точно не происходило ничего эдакого? Что можно было счесть... — Вилвин вдруг осекается. — Вы вроде говорили, что вспомнили, как умерли там?       — Устами младенца глаголет истина, — хмыкает он, успокоившись так же резко, как и вспылил.       Тем более что ему неожиданно вспоминается некое обстоятельство... о котором он, встречаясь с Даготом во сне, где тот пребывал в прежнем облике, успел забыть. Очень-очень весомое обстоятельство. А еще... одно весьма неприятное предположение. Которое стоило бы проверить. И, желательно, сейчас. Потому что встречи через сон... в общем, стоит пользоваться возможностью, пока она есть.       — Слова тут действительно не помогут, а для действий... я все еще знаю недостаточно, чтобы предположить, что можно предпринять. Кроме самого простого — прийти и хреначить Разрубателем по Сердцу до одурения. Кстати, раз уж я признался... есть вероятность, что Вивек посоветует мне именно это. Вот только что-то мне подсказывает, что именно так поступать как раз не стоит...       Он смотрит на еще не остывшего Дагота. Потом на Вилвина.       — Что же до твоего вопроса, ребенок... ничего я не решил. Это просто один из предполагаемых вариантов. Его, — он кивает на хмурящегося себя-другого, — могут заменить мной. Могут выкинуть в Обливион меня, типа, сделал дело — иди нахер... Могут слить нас двоих воедино. И да, могут даже действительно воплотить... если, так сказать, заказчики этого всего будут в достаточно хорошем настроении. Выбирай, что тебе больше по сердцу.       — Есть еще один вариант толкования, — неожиданно подает голос он-другой. — Раз уж упомянули наш прошлый визит сюда... Помнишь слова Пророчицы?       — Какие именно? — хмурится он. — Напомни.       — Про «сорвать проклятую кожу», — так же хмуро отвечает тот. — Что, если нам тогда было предложено... стать такими, как они? И присоединиться к армии пепельных существ в виде, если повезет, упыря или Поднявшегося Спящего, одержав какого-нибудь бедолагу? Чем не "воплощение под Красной Горой"?       — Хм... А ты бы согласился? Если бы не начал догадываться, кто на самом деле стоит за происходящим? Если бы считал, что это я и никто более? — Дагот заинтересованно подается вперед.       — Нет.       Слово падает, словно камень.       — Нет, — повторяет он. — Не согласился бы. Да, я пришел бы в любом случае. Чтобы понять... причины. Но даже если бы это и впрямь был ты... я бы отказался.       — Но ведь я на самом деле приложил к происходящему руку, — заметил Дагот. — Разве этого не достаточно?       — Мне — нет. Потому что я знаю причину.       — Тогда считай это моей просьбой. Ударом милосердия, если хочешь.       Он некоторое время молчит.       — Я тебя услышал. Но... скажи-ка мне, старый друг, насколько тесно связана с Сердцем твоя душа? И так ли просто разорвать эту связь, как все остальные?       И по побелевшему лицу Дагота понимает, что попал в точку.       — Ты ведь не смог бы одержать его так, как это делают остальные, верно? — указывает он подбородком на Вилвина. — Никого бы не смог... Потому что тебе нечем... ведь Сердце — это и есть ты!       Тот обреченно кивает.       — Да. И в то же время нет. Я — это я, а Сердце — это Сердце... но его струны и струны моей души переплелись слишком тесно. Я не знаю, как так вышло... но да, эту связь так просто не разорвать.       — Вот поэтому я и не хочу торопиться, — вздохнув, он откидывается спиной на стену, благо та близко.       Потирает руками лицо. Казалось бы, это сон... к тому же чужой... так почему он чувствует себя таким уставшим?       — Но я запомню твою просьбу. А сейчас давайте вернемся к этим гребаным пророчествам. Давай второе, Вилвин.       Тот реагирует не сразу. Заторможенно меняет листки местами и несколько мгновений молча сидит, отрешённо уставившись в текст. Потом встряхивает головой и, нахмурившись, начинает говорить:       — «Сквозь двери неоплаканного дома, где смеются насмешники и интриганы плетут интриги, из залов вероломного дома звенит семь проклятий богов, познавших хулу» — прямым текстом написано, что мы лишь двери, проводники для действий тех, кто презирал божественное. На дверях символ Дома Дагот, но за ними залы рабочих цехов двемеров. Поэтому я не считаю их «неоплаканным домом».       В голосе мальчишки — вызов... и затаенная ненависть. К кому?       — Ну, — усмехается он, — это зависит от того, как трактовать. Это могут быть как те, кого не оплакали должным образом, то есть не совершили положенные ритуалы... так и те, по кому никто плакать не будет.       — Дальше идёт перечисление проклятий. И перед этим у меня сразу возникли вопросы: что означает эта нумерация? Хронологический порядок? Последовательность, в которой Нереварин столкнётся с ними? Относятся ли они исключительно к Нереварину или ко всему Морровинду в целом? Насколько растянуты они во времени? То есть столкнётся Нереварин лишь с их последствиями или встретит их... они произойдут с ним непосредственно? От этого многое зависит, ибо проклятия «личные» и «общие» толковаться будут по-разному.       — Давай все, что надумал, — подает голос он-другой. — Потом разберемся, что и как.       — «Первое проклятие. Проклятие Огня» — в варианте личного проклятия это может быть либо буквально столкновение с огнём, едва не погубившим вас, — Вилвин косится на него-другого. — Либо имеются в виду события сродни пламени... какие-нибудь... не знаю. Личные катастрофы или трагедии? Предательство? Если же говорить об общем проклятии, то тут напрашивается вариант с извержением. И таковой был после событий на Красной Горе. Это опять же, если воспринимать «огонь» буквально. Со времён Войны Первого Совета прошло много времени, и событий, которые можно приравнять к «сжигающим», было наверняка немало.       Он-другой ухмыляется, привлекая внимание, и, дождавшись, пока парнишка вновь уткнется взглядом в записи, беззвучно отбивает короткую дробь пальцами на нагруднике, а потом показывает ему пятерню со слегка расставленными пальцами. Он медленно кивает — шрам от заклинания телваннийской волшебницы...       — «Второе проклятие. Проклятие Пепла» — здесь трактовать, как проклятие личное и общее, можно в связи с предыдущим. Как пепел, накрывший регионы Эшленда и Молаг Амура, или последствия тех самых «сжигающих» событий, так и ощущение «выжженной пустоши» после неких травмирующих событий. Или просто чувство одиночества, — Вилвин фыркает: — Чувствую себя гадалкой-шарлатанкой, предсказывающей судьбу очередному простачку, не пожалевшему денег.       — Ничего-ничего, у тебя неплохо получается. Трактовки, во всяком случае, интересные. Хотя... нет, продолжай.       Судя по заинтересованному взгляду от противоположной стены, не только ему интересно, что Вилвин скажет еще. Ни с кем из них его предположения соотнести нельзя, но фантазия у парнишки работает отменно.       — «Третье проклятие. Проклятие Плоти» — тут в личном варианте, как и в общем, скорее всего говорится о корпрусе. Но ещё, возможно, имеется в виду Мор в целом.       Внимательно слушающий Дагот едва заметно хмурится.       — «Четвёртое проклятие, — говорит тем временем Вилвин. — Проклятие Призраков» — это сложно. Здесь у меня есть три варианта для общего проклятия: пленение и истязание душ Даготов и их потомков, месть призраков двемеров, жаждущих вернуться, и Призрачный Предел. А может, и всё вместе, одно другого не исключает. В личном же... возможно, говорится о воздействии на душу божественной болезни. Ещё есть вариант, что вы бы как-то провинились перед духами предков. Только что нужно такого совершить, чтобы все мёртвые Морровинда... ладно, допустим, только Вварденфелла, обозлились на вас?       — Вот уж с кем у нас полное взаимопонимание, так это с духами, — фыркает он.       — Угу, — отзывается он-другой. — Настолько, что в Когоруне разбираться с мертвым ординатором Храма на призыв отозвался мертвый каноник того же Храма.       Дагот заинтересованно подается вперед:       — Как так вышло?       Они переглядываются.       — Да как... — пожимает плечами он-другой. — Пришли мы в Когорун — в Бтуангтув мы через него шли...       И коротко, дополняя рассказ друг за другом, они описывают, как было дело.       — ...Ну, думаю, пусть два духа друг с другом разбираются...       — Признайся, ты хотел посмотреть на рожу этого ординатора, когда появлюсь я, — хмыкает он.       — Не без того, — он-другой ухмыляется. — На других духов я как-то не рассчитывал... Но появился этот каноник — с ним тоже интересная история была... В общем, ординатор его узнал и припух — как так-то? Даже боевой задор растерял. Потом снова приперся...       — Но уже ко мне, — продолжает рассказ он. — Оказалось, что он как раз искал Когорун... непонятно только, нахрена.       — Как же, — хмыкает Дагот. — Искоренять зло, разумеется.       — Угу... Видимо, для этого он взял с собой храмовую реликвию — священную власяницу кого-то там... Не знаю уж, чем она должна была ему помочь, но с искоренением зла у него не получилось. Поэтому он попросил меня эту власяницу вернуть.       — Вернул?       — Вернул, конечно. Сразу после возвращения из Бтуангтува. Оставил во дворе альдрунского храма на видном месте — чтобы не объяснять, как она ко мне попала. Надеюсь, что ее опознали.       — А не опознали, так сами себе идиоты, — морщится он-другой.       — А вы не думали, что со двора Храма эту власяницу могли... того... умыкнуть? Простой прихожанин мог счесть это "знаком свыше" и хорошо, если просто забрать себе хранить-использовать, но мог ведь и продать... — изогнув бровь, ехидно интересуется Вилвин.       — Если бы ты видел это убожество, пацан, сейчас бы не умничал, — бурчит он-другой. — На такое даже не всякий нищий позарится...       — Видишь ли, "власяница" — это не просто название, — поясняет он. — Не знаю, из чьей шерсти она была... изготовлена, но носить такое — и впрямь подвиг. Грубая, жесткая, расцарапывающая кожу при каждом движении — и чем дальше, тем больше. Нужно быть искренне раскаивающимся грешником или просто религиозным фанатиком. К тому же очень ветхая. Так что для простого прихожанина это не более чем старая замызганная тряпка из непонятного материала. Ценность она представляет только для тех, кто точно знает, что это такое. Или знает о существовании такой вещи. Простые прихожане, как ты понимаешь, к таким знатокам не относятся. Так что в худшем случае ее могли просто выбросить, как ветошь.       — Но, поскольку никто до сих пор не явился выразить нам свое негодование — я о том самом ординаторе, — можно предположить, что ее все же нашли и опознали именно те, кто надо, — он-другой пренебрежительно фыркает.       — Но даже если и нет — нас, как ты понимаешь, это не слишком волнует. Я, конечно, понимаю, что ты трибуналит и я сейчас наверняка оскорбил твои чувства, но у нас достаточно причин относиться к культу Трибунала без пиетета. Не говоря о том, что тогда нам было попросту не до того.       Вилвин в ответ пожимает плечами:       — Я не в претензии. Тем более что узнал уже достаточно, чтобы разочароваться в Троих.       И добавляет:       — Хотя святые и не особо виноваты. Они-то были искренни в своих порывах, и их подвиги стоят того, чтобы почитать их. В конце концов, среди святых Храма есть и вы, серджо. Весь Дом Редоран чтит вас, как своего покровителя. Разве это плохо? Славить предков и равняться на лучших из них?       — Вот уж кем я не был, так это святым, — морщится он. — И никогда не претендовал.       — Я тоже, — недовольно ворчит он-другой. — Стереть из истории не вышло... поэтому назвали святым и сделали вид, что так и надо. А вот ты можешь гордиться — Сарано тебя с Рорисом-мучеником сравнивал.       Вилвин поворачивается к нему-другому и тут же сконфуженно отводит взгляд. Ну да, в храме наверняка заставляли запоминать святых... и мальчишка понимает, о чем речь, гораздо лучше, чем они со слов Сарано.       — Мы снова отвлеклись, — напоминает он.       — «Пятое проклятие, — тут же утыкается в записи Вилвин, — Проклятие Семени» — в общем проклятии, я полагаю, два варианта: либо речь идёт о неурожае и гибели скота, либо... говорится о нас, потомках Дома Дагот, как о семенах зла, что могут прорасти в любой момент. В личном... тоже можно сказать о «семенах зла» — Спящих, с которыми вы так или иначе сталкиваетесь. «Шестое проклятие. Проклятие Отчаяния» — в общем случае, если исключить отчаяние тех, кто подвергся Зову и тех, кто с ними связан, то, возможно, имеется в виду кризис веры у населения. Как раз то, о чём говорил настоятель Барело. В личном же...       Вилвин, подняв глаза, смотрит на него и переводит взгляд на Дагота. И ядовито произносит, склонив голову набок:       — Вероятно, имеется в виду невозможность что-либо изменить или исправить. Тщетное желание спасти тех, кто дорог...       И снова опускает взгляд на записи.       Пользуясь тем, что мальчишка снова уткнулся в листки, он криво усмехается — едкие нотки у того в голосе нельзя не заметить — и незаметно показывает кулак. И неодобрительно покачивающему головой Даготу, явно принявшему сказанное на свой счет, и уже начавшему поднимать руку — отвесить подзатыльник — себе-другому.       — Ты сердишься, значит, ты не прав, — почти беззвучно шепчет он в ответ на возмущенный взгляд.       Дать мальчишке подзатыльник хочется и ему — что бы он понимал, сопля... но это только убедило бы Вилвина в том, что он прав.       Он-другой прищуривается... смотрит на Вилвина и, медленно кивнув, опускает руку.       — «Седьмое проклятие. Проклятие Снов» — тут, вероятней всего, и для общего, и для личного проклятия подойдёт одно и то же — навеянные кошмары.       Помолчав и задумчиво глядя на листки, Вилвин говорит:       — Это всё, в общих чертах. Но есть ещё вероятность, что первые два, а может и три, проклятия относятся к Проклятию Азуры, становлению кимеров данмерами.       И, подумав, неуверенно добавляет:       — И... насчёт последовательности... В какой-то момент мне показалось, что проклятия идут в обратном порядке. «Сны»... Зов, как таковой, появился первым. После исчезновения двемеров. Вы сами говорили об этом, серджо Ворин. Отчаяние резни, последовавшее после, было очевидно. «Семя зла» проявило себя позже: потомки Дома Дагот, так или иначе, тоже слышали Зов. Призраки двемеров вместе с Даготами проявились также далеко не сразу. Потом было проклятие Плоти. А пепел и огонь нам ещё предстоит увидеть, по всей видимости.       — Что по этому поводу говорит Барело? — поворачивается он к себе-другому.       Тот пожал плечами.       — Первые строки он вновь относит как к Дому Дагот, так и к двемерам, упирая на то, что те были безбожниками и осквернителями божественного. Проклятие Плоти — тут ничего нового, все тот же корпрус. Проклятие Снов он соотносит с повсеместными сообщениями о кошмарах и душевных заболеваниях и считает, что это признак надвигающегося... э-э...       — Кризиса, — подсказывает он.       Он-другой кивает:       — Да. Про остальное он толком ничего сказать не смог.       — Ну, — медленно произносит Дагот, бросив взгляд куда-то им за спины, — учитывая все обстоятельства, он не так уж и неправ...       Ненадолго умолкает. Потом добавляет:       — Хотя трактование Вилвина представляется мне более точным. Но это и неудивительно — у мальчика все же больше информации о происходящем.       — Из первых рук, — тихо хмыкает он.       — А вот насчет, собственно, проклятий... — продолжает Дагот. — Первое, что пришло в голову мне — это проклятие Азуры, превратившей кимеров в данмеров...       — У меня только один вопрос — какого хрена она превратила всех? — зло цедит он. — Почему не ограничилась этими тремя? Остальные-то клятву не нарушали. Кстати... — он смотрит на Дагота. — То, что Азура прокляла наш народ из-за действий Трибунала — общеизвестный факт.       Тот кивает:       — Я тебе больше скажу — наложение проклятья я испытал на себе. И когда они пришли за Инструментами, уже знал и что произошло, и почему. И догадывался, что уготовано мне. Хотя такого все же не ожидал, думая, что они ограничатся мной. Да и все остальное...       — Думаю, что никто не ожидал. Особенно «остального»... Но — действия Трибунала, Рин. Не моя смерть, кто бы что ни говорил. Присвоение Инструментов Кагренака и манипуляции с Сердцем. Азура явилась им... — вкрадчиво произносит он. — А тебе?       Тот медленно качает головой.       — Да чтоб я сдох! — ахает он-другой. — Это же...       — Косвенное подтверждение невиновности в нарушении данной ее именем клятвы и предательстве, — кивает он. — Которое известно всем... кто интересовался теми событиями. И которое почему-то никто не заметил.       — Ты забываешь о том, что это противоречит версии Трибунала о случившемся, — криво усмехается Дагот. — Полагаю, те, кто имел неосторожность указать на это обстоятельство вслух, очень быстро умолкали...       — И обычно навсегда, — соглашается он. — Ты прав, это я упустил. Но вопрос «какого хрена» остается.       — Потому что могла, — бурчит он-другой.       — Призови и спроси, — предлагает Дагот. — Раньше ты так и делал.       — Теперь я предпочитаю меньше... общаться с богами, — морщится он. — Ты был прав — тот мир действительно оставил на мне свой отпечаток... Мне еще кольцо у нее забирать — оно в ее святилище, — поясняет он в ответ на вопросительный взгляд.       — Ладно. Итак, одна версия проклятий «Огня» и «Пепла» — это проклятье Азуры, — возвращается к обсуждению Дагот. — Вторая — это извержение Красной Горы вскоре после исчезновения двемеров, превратившее Вварденфелл в пустошь. Я все же не всегда был... так ограничен в передвижениях. Хотя далеко и надолго оставлять Бтуангтув все же не мог. И то, что я увидел снаружи — совсем не то, что я помню, — горько усмехается он.       — Да уж... Все что могло гореть — сгорело. Что не могло — было засыпано пеплом, — вздыхает он. — Я ведь тоже вспомнил, какими были окрестности Когоруна. Тогда, когда мы шли сюда. Как раз на подступах к нему нас накрыла буря...       — Я помню тот разговор, — кивает Дагот. — Хотя тогда счел его очередным приступом безумия. Я ведь говорил... А Арайнис как раз передал, что встретился с тобой. И что ты его узнал. Он-то тоже не знал, что вас двое...       Он сочувственно качает головой:       — Даже не знаю, что хуже — не помнить... или помнить вдвое больше, чем... Мне было проще — я и свои воспоминания, и его, — кивок на себя-другого, — считал чужими. Но вот невозможность вспомнить то, что я считал своим... тоже сводила с ума. Особенно когда что-то всплывало в памяти само собой — какой-нибудь обрывок, не связанный ни с чем и ни с кем. А при попытках эту связь найти — пустота.       И замечает, как Вилвин опускает голову, сцепив руки в замок.       — Проклятие Плоти, — кивнув, продолжает Дагот, — это корпрус. После моего вмешательства. А может, и до, учитывая, с какой целью он создавался. Проклятие Призраков...       — Тут тоже в общем-то понятно. Одни — там, наверху, другие — в чужих телах... Как кукловоды, — негромко роняет он-другой.       — Именно, — морщится Дагот.       — Кстати... Твои... — он замолкает, подбирая слова, — соседи могут явиться сюда?       — Могут, — Дагот на миг стискивает челюсти. — Но я об этом узнаю. Все-таки это мой сон. А они... скажем так, я им слишком не рад, чтобы не заметить их попытку в него проникнуть. К счастью, они уже давно не пытаются это делать. Хотя... хорошо, что ты напомнил — ум Кагренака не стоит недооценивать. Он вполне может что-то заподозрить. Особенно если привлечь его внимание...       — Тогда давайте не будем его привлекать, — подает голос он-другой. — И закончим уже с этими гребаными пророчествами. А потом, если получится, обсудим все остальное — я понимаю, что это тоже нужно. Остались проклятия Семени, Отчаяния и Снов. Последнее можно пропустить, думаю — вряд ли у кого-то из нас есть другие варианты толкования.       — Проклятие Семени... Ты высказал интересную мысль, му'рджул... — медленно произносит Дагот, глянув на Вилвина. — Но ты и прав, и неправ одновременно. Да, речь о потомках Даготов, но не только как о возможных «семенах зла», а еще и как об основных жертвах проклятия.       — Другое дело, что мало кто знает, почему одним снится просто мутная жуть, а другие говорят о Зове или внезапно сходят с ума, — кивает он-другой. — Но если принимать во внимание последствия этого... сумасшествия, версия с "семенами зла" приходит на ум первой.       — И она тоже верна, как ни неприятно это признавать, — соглашается Дагот.       — Проклятье Отчаяния, — снова говорит он-другой. — Барело тоже говорил о кризисе веры. Собственно, жрецы-отступники, как я понимаю, рассчитывают на этом сыграть, чтобы урвать свой кусок власти... Так что возможно.       — Я думаю, что все проще, — качает головой он. — Учащающиеся бури губят стада и посевы. Народ опасается голода — из-за корпруса Империя закрыла Вварденфел на карантин. И будет ли поставлять продовольствие в случае еще одного неурожая — неизвестно. Корпрус, призрак голода, дурные сны — есть от чего впасть в отчаяние. А вот насчет хронологии... Что проклятье Азуры, что извержение Красной Горы — события далекого прошлого. А вот сны и отчаяние — явно настоящее.       И незаметно показывает кулак прищурившемуся себе-другому — о том, что в довольно скором будущем извержение повторится, говорить сейчас не стоит.       — Серджо, а для чего вам нужны эти пророчества? — спрашивает вдруг Вилвин. — Я сомневаюсь, что кто-то воспримет их в качестве доказательства и вообще придаст этому большое значение... — и осекается. — Кроме эшлендеров. Вы собираетесь пойти к ним?       — Если переживем разговор с Сарети — да, собираемся, — нервно хмыкает он-другой. — Конкретно — к шаманке племени Уршилаку, которая и просила нас их достать.       — А для советников Великих Домов доказательством станет Луна-и-Звезда, — кривит губы он. — Наверное. Большинству, как я подозреваю, будет просто плевать: хочет какой-то н'вах зваться Наставником — ну, пусть зовется... Кого-то удастся купить, кто-то согласится, лишь бы от него отвязались... Колебаться будут либо упертые традиционалисты, не терпящие н'вахов в принципе, либо те, кто не верит ни в пророчества, ни в то, что происходящее можно прекратить — у Альмсиви же не вышло... Полагаю, что из-за этого дурацкого титула придется даже кого-то убить... Дурацкого, да, потому что реальной власти нам все равно никто не даст. И переться на Красную Гору придется, скорее всего, в одиночку. Ну, может, эшлендеры дадут с десяток воинов... и то не факт. А Дома будут смотреть, получится у нас или нет. Получится у н'ваха — хорошо, проблема Шестого Дома и всего, что с ним связано, решена. Не получится — туда и дорога...       — Скоро полдень, — внезапно замечает Дагот. — Вам пора.       Они, переглянувшись, синхронно кивают и...       ...И первое, что он увидел, открыв глаза — встревоженное лицо настоятеля Барело.