Желания

– Добро пожаловать в наш семейный парк аттракционов, где вы всегда сможете развлечься с вашими детьми! – она весело скачет, и ушки на её голове наклоняются в такт. – Хэй, флаффи-баффи, опять отлыниваешь? – О боже, я тебя ненавижу. – Взаимно. Она кидает на него странный взгляд и хихикает в кулачок, возвращаясь к своим посетителям. Когда-нибудь он точно прибьёт эту девчонку. И чтобы стереть кровь с его пальцев, ему точно понадобится алое полотенце. – Вот же чёрт, – он пытается оттереть черничный джем с передника и не может, раздражёно раскидывая его вокруг. – Хэй, держи, – кидает она полотенце прямо ему в лицо и улыбается, смотря своим непонятным взглядом и проносясь молнией мимо. – Сколько раз повторять, чтобы ты не каталась на роликах в этом зале! – выкрикивает он ей в спину и обречённо осматривает костюм. Он испорчен. В принципе, как и полотенце. Он выходит из парка поздно, гремя тяжёлой калиткой, и замечает её на каменном парапете слева. – Что ты здесь делаешь? – удивляется он, медленно направляясь к ней. – Что-что, – тянет она раздражительно, и он снова чувствует в себе это кровавое желание, но она поднимает уголки губ вверх и смеётся. – Жду тебя. Или пытается. Нос опух, замечает Бонни. У неё совершенно пустая голова, хмурится он. – Ты снесла уши, – тыкает он на два голубых заячьих уха, прикреплённый к ободку на её голове, и добавляет: – Поздно возвращаться. Завтра вернёшь. Она смотрит на него исподлобья, не решаясь подняться, и шмыгает носом. – Ревёшь, что ли? – садится он на корточки перед ней, заглядывая в лицо. – Что смотришь? – прижимает она руки к груди, краснея, и пытается стереть слёзы. – Будто это тебя касается. Уберись! Это страшно, когда ты смотришь. Её красные щёки говорят о ней больше, чем она думает, а слова раскрывают каждый её мотив. Бонни знает эту девчонку, наверное, всю свою жизнь. Просто вот как-то так. – Может, и касается, – добавляет он, отворачивая голову, и желания, странные желания в его голове уходят. Щёки не покраснеют, убеждает себя Бонни, не покраснеют. Чёрт. – Козёл, – цедит она сквозь зубы, и он поднимает на неё удивлённый взгляд, скривившись. Чего? Она щёлкает что-то на телефоне и нажимает красную клавишу. – У-да-лить. Фу-у-ух... Она сидит ещё немного, а потом заглядывает ему прямо в глаза, и заячьи уши смешно мотаются на её голове. У Бон-Бон нет чего-то такого, что есть у других. А у других нет того, что есть у неё. Бон-Бон. – Покраснел, – шепчет она ему, боясь растянуть губы в улыбке. Слишком близко. Только не оттолкнуть. – Кто бы говорил, – хмыкает он. – Кто-то ждал меня, да? – Раскрывай зонт, луффи-вуффи, – говорит она, отвечая ему, и встаёт. – Нас ждёт долгий день. Ему хочется сказать ночь, но он не уверен в уместности этой фразы. Без зачем они становятся рядом, когда сверху падают капли. Её короткие волосы мягко щекочут шею, заставляя воду медленно стекать вниз. – У нас был зонт, но мы всё равно вымокли под дождём. – Говорила же, эта заячья лапка точно не принесёт удачи. В её квартире пахнет струнами. Распакованными и запечатанными, что валяются по шкафам. Ей приходится покупать их, потому что парк более не обеспечивает необходимым своих сотрудников, и старые инструменты – всё, что у них есть. Это напоминает о том, что она стащила его гитару. Но больше – не убивает. – Чаю? – Можно и без прелюдий. – Что ж, этот зайчик сегодня твой. Но за ушки я теперь не ручаюсь. – К чёрту их, – взмётывая её волосы одним движением, ухмыляется он. – Понадеемся на удачу. Белые кролики возникают из шляп так же быстро, как белые полотенца. Зайцы меняют окрас.