***
Тишина окутала город плотным покрывалом. Дома стоят пустые, с темными провалами-глазницами на месте окон, едва-едва дребезжат струи фонтанов. Эльдар задыхались. Задыхались немалые столетия, с шумом вдыхали ночной воздух, надеясь заморозить легкие, а разум тосковал по шуму причала. Словно бы и не было сотен лет ожидания и страданий. Мало-помалу, разными, окольными путями возвращаются нолдор домой. Ходят потерянные, угрюмые, внезапно потерявшие свой запал и ожидание чего-то нового, возвышенного… Золотой свет Анара, отражающийся на серебряных и белых поверхностях Тириона, кажется слишком приторным, слишком жарким. Миндон-Эльдалиэва нависает над дворцом, точно хищная птица и, если взойти на неё, с самой высокой площадки башни развернется ужасное зрелище: тропинка, по которой идет эльф, думая о чем-то своем, зеленеющий вдали Валмар с золотыми башенками и цветными стягами, а позади - громадные, заслоняющие собой подножие Таникветиль выжженные, скукоженные стволы Лаурелин и Телпериона, тянущиеся скрюченными ветвями-пальцами к небу, царапая его острыми фалангами пальцев, простирая свои обугленные лапы к хрупкой сияющей льдинке на небе, стремясь выпить из неё последний жизненный сок. До самой капли… Валинор погружался в ночь. Взошедший Тилион скрылся за нависавшими угрюмой предгрозовой пеленой обрывками туч, на синем бархате небосвода засияли первые звезды. Помнится, еще со времен Пробуждения их свет стал милее всего сущего для эльдар. И с тех пор, ни свет Древ, ни свет Анара и Итила, ни свет Сильмариллов не смог заменить их ласковые переливы. Есть ли души у звёзд? Такой странный, такой глупый вопрос, и он задается им сейчас. Сунув травинку в рот и прикусив стебель так, чтобы горький сок стекал по языку, он раскинулся на синем волнующемся море трав Лориэна. Голубоватая дымка окутывала высокие голые стволы сосен и кедров с тихо перешептывающимися верхушками. Казалось, протяни руку к мерцающим небесам и вот-вот сплетется своей шершавой ладонью с мягким сиянием фэа человеческих предков. То, что говорят Валар – сплошная чушь по мнению эдайн. Звезды просто не могли быть творениями Варды, приклеенными к синему куполу, чтобы, подобно крошечным самоцветам, осиять их путь. В них заключено нечто большее, чем песня или благородное желание одной из Валиэр, пусть даже и Королевы. Говорят, после Дагор Дагоррат они погибнут… Рассыплются на мельчайшие кристальные брызги, что упадут на пропитанную кровью бурую окаменевшую землю, делясь последним, что несли в себе – чистотой. Эльфы молятся, глядя на них. Эдайн лишь смотрят на эти сияющие, точно глаза счастливых, точки, и гадают - наделены ли они душами? Но звезды равнодушны к звонким песням квенди. И может, они, эльфы – вовсе не эльдар, не звездный народ? Может, это люди, исчерпавшие свой жизненный срок, вознесшиеся за пределы небосвода, к Отцу и смотрят оттуда на своих потомков и шепчут молитвы на давно позабытом своем языке? Эльф привстал на локтях и скользнул взглядом по окрестным холмам, ожидая увидеть темнеющие стройные башенки и камни застав. Огонь, нет, его свет – всегда был чьим-то кликом, то ли о беде, то ли о счастье. Но одинаково прорезал звенящую пустоту, наполняя его смыслом и отголосками песен, струящихся из-за зеленевших стволов на востоке Белерианда. Но холмы были укрыты нетленным стройным лесом, погрузившемся в легкий, мятный сон. Он прикрыл глаза и выдохнул. Мотнул головой, откидывая золотые вьющиеся пряди на спину. После Мандоса все казалось каким-то иным. Или, должно быть, он как никто, заглядывая в глаза призрачной тени майа, протягивавшей ему руку, и в глаза рыдающего Берена, постиг суть смертного бремени. Вся его жизнь теперь казалась яркой вспышкой, полной одних лишь эмоций да чувств, кипящей в жилах крови и полной дурмана головы. А теперь, после Мандоса, мысли непосильным грузом давили на разум, погребая под собой последние пробивающиеся робкие лучи надежды. Большинство эльдар оставались в Чертогах. Вернувшиеся из Валинора, не найдя приюта под вечно-осенними листьями, ступали под туманно-хвойные своды Лориэна, засыпая навеки.***
Красное, белое, белое и красное. Эарвен лихорадочно переставляла розы в высокой вазе, снова и снова перемешивая их, будто надеясь сложить из кровавых и ледяных лепестков мозаику. Картины далекого прошлого. Её супруг застыл в дверях их общей спальни. Мягкое золото волос кое-где тронула седина. Сочно-зеленые глаза ваниар подернуты пеленой, под веками залегли мрачные тени. Вся фигура короля сутула, он ходит, тяжело ступая по истершимся мраморным плитам. Не так, не так он представлял себе прощение Валар и возвращение Надежды. Не так. Лепестки с легким шуршанием оседают на пол. Арафинвэ чудится, что это брызги крови тэлери. Белые, стойкие розы – столь же ослепительны, как льды Хэлкараксэ, коих он устрашился. Кровь стекала по ледяным глыбам, окрашивая их нежно-розовым. Здесь никто не любил боле ни рубинов, ни гранатов, ни турмалинов. Эарвен остервенело срывает головки беззащитных, напрасно колющихся цветов. Так, должно быть, кололся Нолофинвэ, безнадежно, раз за разом, вонзая крохотный меч в ступню Моргота. Эарвен запрещает убирать осколки старых витражей из тронного зала – она любит смотреть, как они играют цветом волос Артанис и рубинами её заколок. Его жена словно постарела, как смертная женщина. Как Андрет, что намертво приковала Айканаро к Чертогам Мандоса. Финвион осторожно обходит Эарвен, все рвущую белые бутоны, окрашивая розовыми пятнами - собственной кровью из проколотых пальцев, и подходит к большому кругому зеркалу в золотой раме – через пшеничное поле скачут всадники, салютуя городу бесхитростными венками из полевых цветов. Он вглядывается в собственное отражение и ему чудится, что оттуда на него смотрит кто-то другой. Слишком серый, с седыми клочьями не знавших гребня и воды волос, с глубокими морщинами, изрезавшими лоб и щеки. Судорожно сглатывает и снова набрасывает тяжелую материю на потускневшую поверхность зеркала. Год за годом, десятилетия и столетия он видит собственное увядание. Но уйти в Чертоги ему не позволяет народ и прежде всего – Эарвен. Король подходит к стихшей внезапно жене и обнимает её поникшие плечи, носом зарываясь в серебристый пепел волос, вдыхая запах соли – не лилий, не ранней весеней свежести, а въевшуюся в её кожу и дух, пропитавшей насквозь всю её сущность горьковатую соль. Застывший в дверях Финрод молчаливо отходит назад, сливаясь с длинными тенями и так же неслышно удаляется, плотнее закутываясь в плащ. Он вернулся – столетия спустя; пусть и раньше, много раньше других нолдор, но это не умалило его печалей – его мать не узнала его, а отец ходил тусклой тенью по коридорам и оживал ненадолго, решая государственные вопросы. Хотя, какое тут государство? Едва несущие жизненный груз возвратившиеся и оставшиеся ждать своих любимых эльдар, в их числе леди Нэрданель и леди Анайрэ. Одна молчит мертво, как посеревший, покрывшийся мхом древний камень. Пусть черты лица все так же идеально гладки, а кожа – словно белый мрамор, в глазах давно потухло пламя, а если и раздувается огонь в лучинах - то опасный, смертельный, и Финрод страшится, как бы леди Нэрданель не отправилась вслед за детьми и погибшим бесславно мужем в Средиземье. Но она продолжает молчать - и вырезать из черного камня все новые и новые статуи, иногда заговаривая с ними, как с живыми. Леди Анайрэ холодна и нежива, как лед. В её саду растут только белые цветы, но там нет ромашек. Если Анайрэ и видит ромашки где-то – она вырывает их желтые сердцевинки, с трудом сдерживая слезы. Здесь, в полуразрушенном, опустевшем Тирионе каждый нашел свое безумие. Или же безумие, до сих пор скрывавшееся в тени величественных Пелори, настигло их. А Валар молчаливы. В кузницах Аулэ все реже слышен звон молота и наковальни – там остались лишь майар да Макатано; пусто в садах Йаванны и Ваны – стихли птичьи трели, поникли цветы. Ниэнна тихо скорбит в своих Чертогах у края мира; безмолвен Намо и преисполнен печали его младший брат – Ирмо, в чьих садах меж стеблей сонных цветов и изумрудно-синих трав вьются локоны уснувших до Конца Мира эльфов, не нашедших приюта ни в Эндорэ, ни в Амане Благословенном. Молчаливы Манвэ и Варда. Сидя на своем троне, Король видит всё, что происходит в Арде; стоя рядом со своим супругом, Королева слышит всё, от глубинного эха в темных пещерах Мории до грохота камней на вершине Карадраса. Они слышат и видят всё – но в то же время они глухи и слепы, смиренно ожидая Конца и все оттягивая его приход. …С тихим чавканьем спускается с отмелины на воду небольшая лодка. Финрод не уверен, что сможет добраться обратно в Средиземье в маленькой лодке да с двумя веслами – на это уйдут недели, но всяко лучше того, чем оставаться здесь, среди живых мертвецов. Осторожно обволакивает вода лопасти весел, все сильнее налегает на них принц Третьего Дома - ныне просто странник, беглец. Он не хотел ждать, пока безумие придет за ним, не хотел просто забыться среди трав Лориэна, он хотел жить. Мгновением, часом, годом – подобно смертному. И пусть Эру немилостив к уставшим от бессмертного бремени эльдар, он дал им величайший дар – дружбу с эдайн, которую Финрод не хотел терять. Не хотел, и потому сильнее налегал на весла. …Спустя множество закатов и восходов – ослепительно ярких, холодных и алчно-кровавых, его маленькая, побитая штормами и хищными рыбами лодка пристает к берегу. Выцветший под безжалостными лучами огненной майа плащ ложится на уставшие, исхудалые плечи. Финрод умывается речной водой и вдыхает запах – мокрой, грозовой осени, бушующей уже многие дни в окрестностях Линдона. Грязь и соль постепенно стекают с ладоней вниз, с речным течением. В ушах стоит звон птичьих трелей, легкие полнятся приятным запахом опавших листьев, красно-оранжевый пылающий ковер красок и вкус рябины во рту не сравним ни с какими утонченными букетами вин или изысканных яств ваниар… Финрод накидывает на слегка выцветшие на безжалостном солнце волосы капюшон, скрывая ото всех внезапно загоревшийся блеск глаз, который после назовут светом Амана, эльфийские черты лица и ступает на вытоптанную тропу, предчувствуя новую жизнь, которая будет действительно жизнью.