"Что бы ты делал, если бы я умер?"

За окнами холодная ноябрьская ночь. Париж медленно отходит ко сну. Мигая неверным неоновым светом, кутаясь в одинокие шаги и тихие шорохи, он тайными, ведомыми одному ему способами, следит за всеми, кто еще не спит. Следит молчаливо и нежно слушает, о чем они могут вести свои бесконечные человеческие беседы. * В этом окне свет был погашен не меньше получаса назад, но люди не спят. Неверный сон не идет ни к одному из них. — Что бы ты делал, если бы я умер? — осторожно спрашивают в темноте, тоскливо кутаясь в одеяло. — А что бы сделал ты? — чуть зло откликаются. — Не уходи от ответа. Я первый спросил. Так что? — Это глупый вопрос. Не хочу на него отвечать, — недовольное ерзание на соседней половине. Если бы он только мог выразить все, то он бы обязательно это сделал. — Почему? В этом нет ничего удивительного. Может случиться что угодно, — спокойно констатируют, пожимая плечами. — Тогда мой ответ — ничего. Я бы жил дальше, Грантэр, — Глупая злость отчего-то душит до хрипоты. — А я бы не смог, — тихо отвечают, поднимаясь с постели, чтобы найти сигареты и выйти на балкон. Удушающе хочется курить. ** А в другом окне горит неяркий свет прикроватной лампы. Практика начинающего врача отнимает много времени и сил, но дарит и свое, ни с чем несравнимое удовольствие. — Если бы я умер, что бы ты сделал? — Это не то, над чем бы я хотел не задумываться, Курф, честно. Но я бы наверное взял твое тело для анатомического театра, ты очень ценный экземпляр, — улыбка скользит по губам и отражается в светлых глазах за очками, но она не имеет должного действия, потому что вопрос вновь повторяется: — Нет, я серьезно, чтобы ты сделал, если бы я умер? — Оплакивал тебя, как все нормальные люди. Но если ты думаешь, что я последовал за тобой, то нет, не дождешься. Я бы помнил тебя и, может быть… — тихое молчание и мягкая игривая улыбка, — назвал бы в честь тебя сына или собаку. — Засранец, — весело ругаются и удовлетворенно ерзают на своей части кровати. *** За этим окном свет только включается, и ни один из ее жителей еще не собирается спать. Ссоры, говорят, портят здоровый сон. — Вот я умер, представь. Кхм, а это ведь и правда может случиться, — невесело хмыкают. — Что ты будешь делать? — Я не хочу об этом думать, потому что еще немного и я сам буду виноват в твоей смерти. — Вот как! Но я серьезно. И даю тебе шанс подумать, ma chéri, — чуть шальной взгляд смотрит цепко и следит за каждым движением. — Отвали! — резко в ответ, и плевать на все на свете. Кажется, еще немного и полетят щепки. — Тогда давай я подумаю за нас обоих: первым делом ты бы написал в мою честь трогательную оду или поэму, в которой я был бы героем, — злость нарастает. — Читая ее, ты бы орошал каждую ее страницу слезами. Потом пошел бы к своим псевдо-интеллигентным дружкам, жаловаться, что я никогда не слушал тебя и поплатился за это, — и злобным смехом все клокочет внутри. — Потом сам бы скончался от горя и тоски на моей могиле! — Идиот! — хочется сделать больно, также, как несколькими часами ранее было больно ему самому. Он ненавидит ревновать, но сегодня это выше его сил. Если бы это был первый раз, то все бы закончилось уже сейчас, но это вошло в привычку. А такая привычка вызывала нестерпимую боль. — Ты слишком много себе позволяешь, Монпарнас. У меня больше нет сил это терпеть. — Он устало поднимает с пола свою сумку, наматывает на шею свой любимый яркий цветной шарф и торопливо покидает квартиру, подозревая, что сегодня ему предстоит ночевать на улице. **** — Козетта, это странный вопрос, но позволь его задать: чтобы ты сделала, если бы я умер? — волнение в голосе едва ощутимо. — Мариус, не говори таких вещей. Не надо. Мне было бы очень плохо. Но я бы… я бы… осталась жить ради нашего ребенка, — потаенный восторг и нежность ко всему ее окружающему. -…?! — Ты скоро станешь отцом, — мягкая улыбка и тепло ее нежных горячих рук лучшие средства, чтобы поддержать и дать силы жить еще очень много долгих и счастливых лет. ***** Ночь уже вошла в свои права. Дети Парижа мягко спят. И светлая голова покоится рядом с темными кудрями, переплетая свои сны. Очки удобно лежат с всегда таким «неспокойным» днем телефоном и на микромикронном уровне желают ему всегда быть рядом с хозяином. Яркий шарф и темно-синяя кепка никуда не денутся друг от друга, что бы ни думали их владельцы. И мягкая белая маленькая ручка покоится в крепком «замке» из рук, которые ее будут оберегать и хранить, пока у него будут силы. Дети Парижа спят, и им снятся добрые сны.