Обещаю.

- Андрей! Крик буквально впечатался в мысли. И ничего кроме этого наполненного ужасом крика там не было. Только её крик. И глаза, наполненные ужасом и пониманием происходящего зеленые, любимые до боли глаза. - Андрей! И хочется заорать от бессилия, но почему-то не получается. Злость распространяется по телу тягучей волной, захватывая, уничтожая, подводя к порогу отчаяния. - Андрей! Перед глазами плывут кадры, чуть размытые в своей нереальной четкости. Скользкая дорога, унылый Питерский дождь. Ласковые глаза Наташи, её чуть усталая улыбка и рука, лежащая на чуть округленном животе. Сопящая на заднем сидении Машка, плюшевый мишка, выпавший из детского кресла. - Андрей! Фары мчащейся вам навстречу машины. Ужас в родных глазах. Пальцы, намертво вцепившиеся в руль. Скрежет металла, резко проходящий током по оголенным нервам. - Андрей! Боль. Безуспешные попытки пошевелиться. Крик. Темнота. - Андрей! Иррационально вспоминается Соня, и вина, когда-то пережитая и похороненная глубоко в груди, поднимает голову и начинает выть серым волком. Он не мог! Он не мог сделать этого дважды. Нет! Сердце разрывается, дыхание замирает на вдохе и внезапно становится холодно. Так холодно… *** - Андрей, пожалуйста, - голос срывается, но я больше не могу, не хочу сдерживать себя. – Андрей, пожалуйста, очнись. Пожалуйста, я не смогу без тебя. Пожалуйста, ты не можешь нас бросить. - Наташа, - голос Саши вырывает меня из моего личного ада, и хочется закричать, чтобы она оставила меня в покое, но реанимация не место для истерик, - ты должна… - Знаю, - я знаю, что надо выйти из реанимации, отпустить руку Андрея и хотя бы сделать попытку последовать тем советам, которые так раздражают в последние сутки. Только вот сил нет. Банально нет сил подняться с жесткого стула, отпустить руку, на которой чувствуется слабый пульс, и выйти за дверь реанимации, потому что писк приборов успокаивает, теплота кожи дарит надежду, а бьющееся сердце, заведенное мной всего несколько часов назад после остановки, заставляет вслушиваться в ритмичное уханье. Слабая я стала. Всего за какой-то даже не десяток лет из жесткой, уверенной, готовой на все Бахметьевой превратилась в привыкшую к заботе, поддержке и любви Лазареву. И все из-за тебя, потому что ты любил, по-своему любил, окружая невидимой заботой, даря необходимую поддержку, обнимая в минуты боли и показывая путь на волю, когда клетка «врача от Бога» становилась невыносима. Бахметьева бы справилась. Смогла бы взять себя в руки, уйти домой и ждать звонка от врача с вердиктом, с любым, потому что врач готов ко всему. А я не готова, и поэтому на душе мерзко и хочется завыть от отчаяния. Руки Саши ложатся на плечи, и хочется скинуть их, но нет сил. Сколько же я уже тут? Сколько времени прошло с той аварии? Сутки? Или уже двое? Не помню, не хочу знать, не верю, и только крепче сжимаю его руку. Андрей, пожалуйста… я ведь и правда не смогу, не выдержу, не осилю. Бахметьева бы смогла, но не Лазарева. Пожалуйста! - Черт! Врача! – крик Саши доносится как будто издалека. – Даже не вздумай, Наташка. Меня же потом Лазарь живьем съест! Обморок кажется благословением. *** - Ты должна пообещать, - именно такими словами приветствует меня Миша, стоит только мне приоткрыть глаза. В первую минуту ничего не понимаю и просто всматриваюсь в обиженное лицо сына. Именно обиженное, без ноток грусти, тревоги или сочувствия. – Пообещай. Прямо сейчас. - Ты о чем, солнышко? – пытаюсь приподняться, но под суровым взглядом сына ложусь обратно. Кажется, в нашей семье растет еще один врач, по крайней мере, белый халат и строгое выражение лица Мишке безумно идет. - Ты должна пообещать мне, больше никогда не делать глупостей, - серьезно потребовал мой сын. – Такой безответственности от тебя я не ожидал. Ты вообще кто, беспозвоночное или человек? Ты о детях подумала? Хотя о чем я спрашиваю… Нет, ладно о нас с Машей ты как-то не вспомнила, ну а близнецы? Ты о близнецах подумала?! Не спала, не ела, истощение такое, что в пору на сохранение укладывать! А если гипоксия? А если швы? А давление свое ты вообще видела?! Под конец монолога Миша уже стоял рядом со мной, уперев руки в бока, а я твердо пообещала себе надавать подзатыльников Ефимовне и Сашке, слова которых так образно «передал» мне сын. И еще о работе дома нужно говорить поменьше, а то девятилетний сын скоро медицинскую энциклопедию цитировать начнет и в историях болезни не хуже родителей разбираться. А Мишка стоит так близко, что я вижу блестящие в уголках его глаз слезы. Мой маленький испуганный мальчик, а ведь тебе пришлось тяжелее всех. Успокаивать сестренку, волноваться, уже полностью осознавая, что такое автомобильная авария, операционная и реанимация, в которой сейчас лежит твой отец, и глубокий обморок, в который я позволила себе так малодушно упасть. Сыночек… - Обещаешь? – требовательно спрашивает Мишка, а сам закусывает губу, чтобы не расплакаться. - Обещаю, родной мой, - прижимаю к себе мгновенно потерявшего всю свою строгость и обиду мальчика и старательно сдерживаю слезы. – Я больше никогда не подведу тебя, обещаю. - Ну, вот и отлично, - снова серьезно говорит Миша, встает с кровати, на которую сел всего несколько минут назад, и направляется к двери. – Я и с папы взял такое же обещание. А то чего он в себя так долго не приходил. Будто не знает, что мы волнуемся. Пока я смотрю на него расширившимися от удивления глазами и пытаюсь понять, о чем он говорит, Мишка берется за ручку двери и, уже выходя в коридор, приказывает с видом настоящего врача: - Лежи и не вздумай вставать, а я пойду тетю Мишу позову. Ну и к папе схожу, а то стоит оставить вас всего на один вечер одних, чтоб с дядей Русланом поиграть, а вы уже…. Мишка выразительно машет рукой, а я начинаю смеяться. Смешки переходят в хохот, плавно перерастающий в истерику. И только когда я чувствую теплую руку Ефимовны, гладящей меня по голове и приговаривающей «Ну все же хорошо, девочка. Все же хорошо. Живы все и ладно», понимаю, что все действительно будет хорошо. *** - Привет, - раздается от двери тихий голос Наташи, и я заставляю себя открыть глаза. А она освещает все своей улыбкой, явно сдерживая себя, медленно подходит ко мне и встает рядом с больничной кроватью, обхватывая теплыми ладошками мою руку. - Прости меня, - слова рвутся с языка сами, и хочется сказать еще так много. Хочется молить о прощении, утопая в чувстве вины, как в болоте, полностью отдавая ему душу, ломая себя и упиваясь ощущением затягивающего тебя омута. Потому что пройти дважды через смерть любимых я не смогу. Физически, морально, никак. Просто умру, потому что увидеть в глазах Наташи осуждение, услышать обвинение и укор – это не легче, это еще тяжелее, мучительнее, словно тебя режут даже без местной анестезии, просто приложив кусок льда к сложному, не совместимому с жизнью перелому. – Прости меня… Боль сковывает, не давая говорить, а Наташа прикасается пальцем к губам. Проводит по ним, словно стараясь поверить, осознать, почувствовать, что я все еще жив. И мне страшно взглянуть в её глаза. А потом она берет мою руку и прикладывает к своему чуть округлившемуся животу, давая почувствовать приветствие и от малышей. От наших близнецов, которых сегодня могло не стать. Как и её, как и Маши. - Спасибо, - тихо произносит она, и я от неожиданности сталкиваюсь с ней взглядом. – Если бы не ты, нас бы уже не было. Никого. Спасибо тебе. Только пообещай, пообещай мне, пожалуйста, что больше никогда так меня не напугаешь. Обещай мне, Мишке, Маше, пообещай близнецам, что никогда не оставишь нас. Потому что без тебя я не смогу, мы не сможем. А значит, ты должен, обязан быть с нами. - Обещаю, - звук слетает с губ тихим шепотом, но она слышит, крепче сжимает мою руку и со всей возможной в её положении осторожностью касается моих губ своими обветренными, солеными от текущих по щекам слез губами. И чувство вины отступает, растворяется в нежном прикосновении и нежности, в теплой улыбке и мягком свете глаз. И совсем некстати приходит мысль, что сегодня я уже давал такое обещание обиженному до глубины души Мишке, и хочется улыбаться, хочется целовать любимую женщину и впитывать в себя тепло её обманчиво хрупкого тела. Но для этого сначала надо покинуть эту палату, а значит сейчас можно просто сказать одно слово, надеясь, что она поймет. А она не может не понять. – Обещаю.